Жук подошел к стене, заинтересованный Леня встал рядом с ним.

— А ну, Ухо, задуй лампу! — сказал Жук.

Ухо прикрутил фитиль и дунул в стекло. Лампа потухла, и в то же время небольшой железный квадрат над Иоськиной кроватью бесшумно съехал в сторону. Свет месяца упал на кусты с цветными сережками, и в открытую форточку потянуло свежим запахом леса.

— Она открывается? Как дверь, да? — с жадным интересом начала Динка, но Жук блеснул в темноте глазами.

— Тсс… Молчи!

И все мальчишки, стоявшие за Динкиной спиной, зашипели:

— Тсс…

А Иоська неожиданно пригнул к своему лицу Динкину голову и тихо зашептал ей в самое ухо:

— Когда открываем, то молчим: в овраге могут быть люди…

Когда форточку закрыли и снова зажгли лампу, Динка прыснула со смеха.

— Ой чудаки! — хохотала она. — Да ведь вас тут четверо, вы небось ночью такого храпака задаете, что весь овраг дрожит!

— Бывает! — зараженный смехом Динки прыснул Пузырь.

Жук грозно нахмурился, он не любил «зряшнего» смеха.

— Что «бывает»? Что ты брешешь, собака? Когда это бывало? Погавкай мне еще тут! — Он с силой дернул за плечо Пузыря, хищно скаля зубы.

Динка со страхом ожидала драки, но Пузырь только стряхнул со своего плеча руку Цыгана и, притихнув, отошел в сторону; мальчишки тоже стояли молча.

— У нас дежурный на это есть, — успокоившись, пояснил Жук. — Он и следит за тишиной, пока фортка открыта. А заснет на посту, так я ему скулу разобью. И это каждый с них знает! — строго закончил Жук.

— Ну ладно, ладно… — махнула на него рукой Динка, досадливо морщась. Хватит тебе про скулу какую-то, нечего пугать народ! Давай лучше показывай, что еще тут есть интересного!.. У тебя дверь тоже боком едет? — живо спросила она, подбегая к закрытой двери.

Мальчишки снова фыркнули.

— Боком едет… Вот дура ты! — засмеялся и Жук.

Но Леня строго сказал:

— Кончай, Жук! Дураков тут нет, а уж если вашу Горчицу назвать дурой, так надо самому дураком быть! И больше чтоб этого не было, держи крепче свой язык. Понял?

— Ладно, — вдруг усмехнулся Жук, — я не со зла, привычка такая!

Леня подошел к двери, потрогал железный засов. Дверь тоже была из толстого железа, но узкая и вровень с его ростом.

— Она что же, на роликах двигается? — деловито спросил он, присаживаясь на корточки.

Жук присел рядом с ним и стал объяснять:

— Какие тут ролики! Просто внизу рельса, и смазка действует; мы смазываем, да она и разработалась теперь. А первый раз как приехали, так она проржавела за зиму, никак было не открыть, пока Иоська не нашел чайник с маслом; теперь он завсегда снаружи стоит. Вот как уедем на зиму, в потайное место спрячем, а чужому нипочем не открыть! — с удовольствием рассказывал Жук.

— Здорово сделано! Кто же это так ловко сработал? Ты, что ли? — с удивлением спросил Леня.

— Это так было, — живо сказал Иоська. — Еще раньше моего деда… А главная дверь не тут, только Цыган завалил ее кирпичами.

— Ну да! Его отец, может, и не знал об этой двери, она тут вроде запасной. А я по засову догадался. А вот это, верно, была дверь, тоже железная и пошире. Тут ведь корчму один хозяин держал, так, видно, бочки сюда вкатывали.

Рассказывая, Жук подводил к стене, выходящей в овраг, показывал какие-то железные крюки и, видя захваченные любопытством лица Динки и Лени, довольно усмехался.

— Тут ни один дьявол не найдет, а найдет, так не войдет! Старый Михайло, Иоськин дед, все секреты знал. Он и спал тут, свое добро сторожил! — неожиданно проговорился он и, заметив встревоженные лица мальчишек, усмехнулся: — Я знаю, кому говорю! Не бойтесь, они нас не продадут!

— Это ясно, — спокойно сказал Леня. — Динку вы уже знаете, а за меня она ручается. Ты ручаешься за меня? — с улыбкой обернулся он к Динке. Но она в смятенье стояла посреди комнаты, сжимая на груди руки.

— Почему же, почему же Яков не убежал, не спрятался здесь? — с волнением повторяла она, глядя на потолок.

— А оттуда нет хода, — ответил ей Жук.

— И папа не знал, что его будут убивать. Он думал, что все люди очень хорошие, — сбивчиво объяснил Иоська. — И потом, он не любил ходить сюда. Мы только один раз были с ним тут. Была большая гроза, я боялся, и папа принес меня сюда. И мы спали на дедушкиной кровати… А потом, когда папу уже убили, но он был еще живой, так он мне сказал, что здесь… — Иоська встретил угрожающий взгляд Жука и, потупившись, замолчал.

Жук потрепал его по голове.

— Эх ты, Барчук! Не знал я его отца, но только верно говорят, что яблоко от яблони недалеко падает! Вы не смотрите, что он маленький, у него свой прынцып! Он на нем и держится, как на якоре! Что, не верно я говорю? — спросил Жук, поднимая Иоську за подбородок и заглядывая ему в глаза.

Иоська упрямо мотнул головой, но улыбнулся. Ухо и Пузырь, подмигивая друг другу, засмеялись.

— Ты не смотри. Горчица, что он маленький, он со своим карахтером! — весело подтвердил Ухо.

— Вот дело какое у нас с ним вышло, — с удовольствием и даже с гордостью сказал Жук, машинально поглаживая Иоськины кудри. — Принес я ему одного раза паровоз. Ну, игрушку! Короче говоря, скрал на базаре. А игрушек мы ему не покупаем, этого у нас в заводе нет. Какие тут игрушки! Не тая жизня! А тут, думаю, порадую Шмендрика, и принес! Он туда-сюда с энтим паровозом, и так его, и сяк, гудел, гудел, а тогда и спрашивает: «А где ты. Цыган, купил его?» А у самого морда аж блестит от радости! Ну, а где мне купить? Я и говорю: так и так, я его на базаре скрал! Мать родная! Что тут получилось! — Жук хлопнул себя по щеке и расхохотался.

Пузырь и Ухо, жадно слушавшие его рассказ, глядели на Иоську жалостливо и весело.

— Тут он и показал нам свой прынцып! Ой, что делал!.. Схватил той паровоз и к Цыгану: «Отнеси, отнеси! Не хочу чужого! Не хочу краденого!» А сам весь белый и ревет как белуга, — подхватывая его рассказ, оживился Ухо.

— Ну, ясно, озлился я, схватил ремень… — хмурясь, сказал Жук.

— А я отнял… За что бить, если ему отец так велел? — жалобно сказал Пузырь, бросив на Жука укоризненный взгляд.

— Мне отец так велел, — твердо повторил за ним Иоська.

Динка бросилась к нему, обняла острые худенькие плечи.

— Твой отец был замечательный человек, слушайся его всегда, Иоська!

— Ну, размякла… — презрительно сказал Жук и, усевшись на кровать, засунул руки в карманы и, вытянув длинные ноги в рваных парусиновых туфлях, толкнул носком табуретку. — Садись, гость! Я еще кое-что расскажу! Хоть плачьте, хоть смейтесь, а скрывать я от вас ничего не буду! Доверье у меня к вам есть. Ошибусь — ну, тогда уж не жалуйтесь! Садись, что ли, Горчица, хватит мазать любимчика, он и так балованный, не гляди, что сирота. Ну как, дружки, говорить, что ли, все начистоту? — обратился он к Пузырю и Уху.

— Говори, чего уж тут. Они, вишь, не побоялись до нас идти — значит, и нам их бояться нечего! — сказал Пузырь.

— А я за Горчицу головой отвечаю! Она меня еще вон когда спасала… Ото всех людей защищала. Она… — захлебываясь, начал Ухо, но Жук сердито прикрикнул:

— Ну хватит! Опять про сало вспоминать будешь? Наслушались мы уже за это сало сто раз! Дай и другому свое слово сказать!