Есть еще и революционная - социалистическая культура, которая четко провозглашает, куда должно дальше идти общество, к каким ценностям. Но в революционной культуре ясно виден след контркультуры. Взять хоть поэзию Маяковского, хоть музыку «Гражданской обороны» или группы «Эшелон», «Красные звезды», на Западе это Rege Against The Machine. ХХ век в своей второй половине пережил две наиболее заметные молодежные культурные волны: хиппи и панк. Обе альтернативные культуры носили антибуржуазный характер, но если хиппи эстетико-символический, то панк агрессивно материалистический. В общем, оценивая влияние этих культур на революционную культуру, можно отметить, что влияние панка довольно заметно.

Обширна и разнообразна, современна литература, однако, ее существование и развитие подчинено тем же психическим процессам, что и жизнь искусства и культуры в целом. Чтобы уловить эти тенденции в не, мы выборочно остановимся на некоторых произведениях отечественных писателей бесцеллер 2002 года роман Александра Проханова «Господин гексоген» явно по духу носит характер революционного протеста, хотя соцреалистическим его не назовешь, хотя бы из-за элементов мистицизма. Есть еще сюрреализм, тут, пожалуй, наиболее ярким примером может служить «Дженерейшен «П» Виктора Пилевина, роман о рекламе (враждебный к ней) уже ставший культовым. Буржуазная литература выражается в обилии бездарных сочинений, характеризующих кризис буржуазной публицистики. Масса детективов, приключенческих и любовных романов явно выражают коммерциализацию литературы рассчитанной на массового потребителя, причем наиболее консервативно настроенного. Словом такие книги стали столь же униформны как и кока-колла. Особое место занимает фантастика и фентези. Что их характеризует больше всего? Второе, понятно, сказка для взрослых, опиум для мозгов, а первое рисует будущее в социально-исторически мрачном цвете. Бесперспективно.

В букинистических магазинах Новосибирска, буквально заваленных литературой, я попытался найти Ефремова или Стругатских. Там в изобилии пылились произведения западных и постсоветских фантастов, продавались плохо. Ефремова мне еще удалось найти, а вот Стругатских нет. Продавщица объяснила, что их просто не сдают. Это не удивительно ведь они очень хорошо продаются. Востребованы. Но почему? Фантастические романы Ефремова, братьев Стругацких и других советских фантастов рисуют иную картину бедующего - коммунистическую. Не упадок и озверение человечества, а процветание и счастье. Но почему все совсем иначе изображают буржуазные фантасты? Идеологический заказ? Кому выгодно, чтобы у людей был устойчивый страх перемен, и они не желали нового, истерично пологая, что может быть только хуже?

Кино это тоже интересная тема. В нем на сегодня есть такое же раздвоение, как и везде. Фильм Девида Финчера «Бойцовский клуб» направленный против общества потребления был не допущен к прокату в целом ряде штатов США, и стран Европы. Мотивация простая фильм жестокий. Это в то время, когда в этих странах без проблем шли куда более жестокие, но пропагандирующие другие начала, фильмы. Масмедия еще раз доказали что идеологическая борьба идет, и выливается на публику не только в литературе, музыке, изобразительном искусстве, но и в кино. А что ждет другого американского режиссера Оливера Стоуна («Сальвадор», «Взвод», «Прирожденные убийцы»), который обещал снять фильмы про Фиделя Кастро, Ясира Арафата, презедента Уго Чавеса и лидера мексиканских повстанцев субкоманданте Маркоса? Не вызывает сомнения, что эти фильмы попадут в разряд «экстремистских». Теперь стоит с позиции психологии дать окончательную оценку современному искусству. Мы уже отметили, что в своей причине современное искусство имеет психические противоречия. Но в своем следственном выражении оно подразделяется на два вида: способствующее подавлению основных психических противоречий позднего капитализма (это, прежде всего поп-арт) и разрешению их (контркультура, революционное искусство). Во многом человек сам из-за своих внутренних способностей выбирает одно из направлений. Все это яснее многих тестов выражает душевное состояние общества. Состояние кризиса. Что в свою очередь характеризует общее душевное состояние эпохи.

Кризис, это всегда приближение краха, но еще не сам крах. Он детище обострения противоречий, готовых вот-вот разрешиться, взорвать мир переменами, новыми веяниями, движением. Конечно, жить на вершине вулкана не легко, даже если известно, что его извержение будет означать не гибель, но спасение. Индивидуальные отношения людей, которые как кажется, приносят максимум страданий человеку, на самом деле только выражают те противоречия, которые определят характер отношения одной личности к другой. Другими словами, если мы переживаем душевный кризис из-за поведения кого-либо, то вина за это не просто лежит на человеке и его поступках, но на той системе отношений, которая им движет, и которая непосредственно сталкивает нас в таких противоречиях. Индивидуально существуя неврозы, на деле представляют собой проблему не личности, но всего общества. Их исцеление, как громадного социального зла кризиса капитализма, должно начаться не с миллионкратного увеличения числа психотерапевтов, а с ампутации самих причин рождающих муки человеческой души. Буржуазная мораль - лицемерная выразительница интересов и потребностей капитала, должна быть беспощадно искоренена, и ее выкорчевывание должно начаться уже сейчас. Необходимо приложить максимум усилий к тому, чтобы избавить себя и помочь освободиться другим от излишних нравственных преград. При этом необходимо усвоить одну простую мысль, многие барьеры буржуазной морали существуют не только в подсознательном, но и осознаваемом виде, и бороться с ними нужно и там и там. Вот что пишет о понимании и реализации этой проблемы Вильгельм Райх: «Так я усвоил важное правило, в соответствии с которым не все неосознанное является асоциальным и не все, что сознательно, соответствует социальным нормам. Существуют в высшей степени ценные, а с культурной точки зрения даже решающие, желания и побуждения, которые приходится вытеснять, принимая во внимание условия существования. Есть и крайне асоциальные виды деятельности, которым общество воздает честь и хвалу. Хуже всего обстояло дело с кандидатами на должности священников, которые всегда испытывали тяжелый конфликт между сексуальностью и характером своей профессиональной подготовки. Я решил больше не принимать на лечение священников…

Мои понятия о соотношении душевной структуры с существующим общественным строем становились все более запутанными. Изменение состояния больных в соответствии с данным моральным порядком нельзя было оценить однозначно ни отрицательно, ни положительно. Казалось, что новая душевная структура следовала законам, которые не имели ничего общего с привычными моральными требованиями и воззрениями. Она следовала законам, новым для меня, о существовании которых я прежде и не подозревал. Целостная картина, вырисовывавшаяся в итоге, соответствовала другому типу социального устройства. В это устройство вписывались лучшие принципы официальной морали. В соответствии с ними, например, нельзя насиловать женщин и соблазнять детей. Одновременно выявились и весьма ценные в социальном отношении моральные стереотипы, резко противоречившие привычным воззрениям. К их числу относились, например, представления о малой ценности сохранения целомудрия под действием принуждения извне или сохранения верности по обязанности. Представление о том, что объятие с партнером против его воли не приносит удовлетворения, что оно отвратительно, казалось бесспорным, в том числе с точки зрения самой строгой морали, но противоречило требованию о выполнении «супружеских обязанностей», защищенному законом.

Я удовлетворюсь данными немногими примерами вместо многочисленных. Этот другой вид морали не направлялся утверждениями типа «ты должен» или «тебе нельзя», но становился спонтанным результатом требований гениталъного удовольствия и удовлетворения. Действие, не принесшее удовлетворения, не совершалось не из-за страха, а благодаря сознанию ценности сексуального счастья. Такие люди не совершали половой акт, даже если они и могли это сделать, когда внешние или внутренние обстоятельства не гарантировали полного удовлетворения. Дело обстояло таким образом, будто бы моральные инстанции полностью исчезли и на их место пришли лучшие и более прочные «предохранители» от диссоциальности. Это предохранители, не противоречащие естественным потребностям, а опирающиеся на принципы жизнерадостности. Резкое противоречие между «я хочу» и «мне нельзя» снялось. Его место заняло соображение, хотелось бы сказать, почти вегетативного свойства: «Я, правда, очень хочу, но мало чего достигну в результате, и это меня не обрадует» [Райх В. Функция оргазма].