НАСТУПЛЕНИЕ НА ХАРЬКОВ

Выйдя из Донецкого бассейна, Добровольческая армия широким, двухсотверстным фронтом стала наступать на Харьков. Военное счастье явно отворачивалось от большевиков, и на личном опыте белая армия постигла, как радостно быть победителем.

Нам удавались самые рискованные операции, все наши тактические расчеты и комбинации блестяще осуществлялись. Даже явные наши ошибки так оборачивались, что лишь увеличивали общий успех. Вместе с тем подобное военное счастье медленно, но верно развращало и войска, и начальников. Легкие успехи побуждали нас недооценивать возможностей противной стороны и приучали к верхоглядству.

Белые войска, конечно, во всех отношениях превосходили по духу и искусству Красную армию. Однако надо признать, что в период гражданской войны мы грубо нарушали элементарные основы военного дела. Связь, разведка, охранение незаметно страдали. Необычайно быстро войска забыли и требования полевого устава, и богатый опыт Великой войны. Перестав быть императорской армией, мы как бы заново стали учиться. Простейшие тактические истины воспринимались как откровение…

Когда мы воевали в Донецком бассейне, то есть в районе достаточно ограниченном, который к тому же обладал широко развитой железнодорожной, телеграфной и телефонной сетью, наши прегрешения против военных основ были не так чувствительны. В новых же условиях борьбы, когда части не только не чувствовали «локтем» соседа, но зачастую его и не видели, тактические и организационные ошибки стали проявляться уже в более заметной форме. Однако все увеличивающийся порыв белых и ясно обнаруживавшийся развал красных восполняли органические недостатки Добровольческой армии, и Вооруженные Силы Юга России одерживали один успех за другим.

Армия двигалась не от рубежа к рубежу, а от города к городу, вне зависимости от того, имел ли данный пункт или не имел какое-либо тактическое значение.

Наступали обычно до тех пор, пока не иссякала физическая энергия. Тогда останавливались, приводили себя в порядок, подтягивали отставшие обозы и снова делали следующий скачок.

Подобное наступление являлось серьезным нарушением основных принципов стратегии, однако будет _явной несправедливостью безоговорочно обвинять в этом наше главное командование.

Если законы военного искусства неизменны, то применение их всегда должно находиться в строгом соответствии с обстановкой. А обстановка весною 1919 года повелительно требовала энергичного, безостановочного наступления.

Потрясенные нашим переходом в наступление, а в особенности танками, красные части разлагались с каждым днем. Они не выдерживали нашего натиска и откатывались, очищая путь на Харьков. В таких условиях войны необходимо было наступать без оглядывания на тыл. Харьков во всех отношениях являлся ценным призом, чтобы стремиться им овладеть возможно скорее. Кроме этих чисто военных соображений, существовали и иные, не менее серьезные причины, побудившие и генерала Деникина, и армию стремиться вперед. Находясь в Донецком бассейне, армия не имела своего тыла. Ее тыл находился в казачьих областях, и это вызывало много осложнений. Нам решительно был необходим простор южнорусских губерний, среди которого Добровольческая армия могла бы чувствовать себя полным и неоспоримым хозяином. Только в областях с неказачьим и нерабочим населением мы могли иметь средства для своего усиления. Таким образом, в те дни для армии, а следовательно, и для генерала Деникина имелись лишь два решения: или гнать красных, не давая им устраиваться, и тем дать армии средства к ее дальнейшему развитию, или продвигаться осторожно и знать уверенно, что дух армии принизится, прежде чем она усилится численно.

В тогдашних условиях армия желала первого решения, и ее стихийное движение на Харьков должно было увлечь и генерала Деникина, и его штаб. Наиболее длительные остановки — от трех дней до недели — были на линиях станций Никитовка, Бахмут, Славянск. Остановки эти вызывались главным образом необходимостью уширить свой фронт.

Войска наступали с таким подъемом, что в отдаваемых директивах постоянно приходилось подчеркивать, чтобы части не увлекались и не переходили указанных им границ наступления.

Мы двигались по России, это была ведь наша Родина, однако, выйдя из Донецкого бассейна, мы не могли отрешиться от странного чувства, будто мы входим в какую-то чужую страну. Сказывалась непримиримая разность мировоззрений. В течение многих месяцев зимней борьбы мы как-то сжились с мыслью, что там, за красным фронтом, там не подлинная Россия…

Особенно сильное впечатление произвела станция Никитовка, долгое время служившая для красных их ближайшим тылом. В разведывательных сводках, в показаниях пленных постоянно указывалось: «На станции Никитовка — штаб такой-то красной дивизии», «Третьего дня в Никитовку прибыл интернациональный батальон», «Никитовский ревком объявил…» и т. д. В Никитовке были «они», Никитовка долгое время являлась целью наших стремлений… И вот «мы» в Никитовке. Лица рабочих кажутся хмурыми, хотя в действительности они больше испуганы и грязны. Ведь для них «мы» много месяцев были, в свою очередь, «они»…

По мудрому распоряжению генерала Деникина, вслед за войсками прибыли вагоны с мануфактурой, мукой, сахаром и прочим. Все это немедленно стали продавать по «твердым» ценам. В быстро образовавшихся очередях весело тараторят женщины — жены рабочих:

— При тех, иродах, сахара мы и не видели!

Говорят искренне, от души. Думаю, что не менее искренне эти же женщины бранили нас, когда Никитовку занимали красные. Мужчины более серьезны и более молчаливы; однако чувствуется, что сахар и мануфактура явно колеблют их «революционную платформу»…

В Бахмуте те же настроения и те же картины. С небольшими вариациями: толпа вынесла из «агитпункта» на площадь большевистскую литературу и устроила громадный костер. А на соседнем здании еще висит грязный полотняный плакат с выцветшими красными буквами: «Чем тяжелее гнет произвола, тем ужасней грядущая месть»…

Штаб 3-й дивизии стоял на станции Бахмут, штабная комендантская рота располагалась в городе для поддержания порядка. Выбрав свободный час, я пошел посмотреть, как устроилась эта рота. Она заняла совершенно пустой барский особняк. Разговаривая с командиром роты, я заметил лежавшую на окне книгу. На ней стоял сальный солдатский котелок с остатками борща. Полюбопытствовал, что за книга. К моему глубокому удивлению, оказалось, что это исследование военного искусства маршала Тюрреня.

· Кто это из вас интересуется такими книгами?

·

· Да мы не интересуемся. Взяли, чтобы окон не марать.

·

· Где же вы ее взяли?

·

· А вот в соседней комнате их много, господин полковник. Должно, большевики привезли, да и побросали.

·

В соседней комнате действительно весь угол был завален книгами. В следующих — их было еще больше.

Взял первую попавшуюся книгу. На первом листе посвящение:

«Глубокоуважаемому учителю Г. А. Лееру от искренно уважающего ученика. Агапеев, 1903 г.».

Я понял, что это посвящение писано рукою молодого военного ученого полковника Агапеева, погибшего на «Петропавловске» вместе с адмиралом Макаровым.

Крайне заинтересованный, я стал перелистывать другие книги. И чем больше я их рассматривал, тем сильнее овладевало мною волнение. На многих книгах руками авторов были написаны трогательные посвящения Г. А. Лееру. На остальных находился штемпель «Из библиотеки Г. А. Леера».

Не было сомнений, что передо мною была библиотека знаменитого русского военного мыслителя и стратега генерала Г. А. Леера. Он собирал ее в течение нескольких десятков лет, и ее научная ценность была исключительна.

Многие издания являлись библиографической редкостью. Когда я учился в Академии генерального штаба, профессор Леер уже скончался, но его светлую память академия глубоко чтила. Его труды являлись классическими пособиями по стратегии. Поэтому понятно, почему я рассматривал с таким вниманием эту библиотеку, так варварски сваленную в нежилом доме.