Рон ревел среди беспрестанно атакующих его волкодлаков, то и дело отбрасывая кого-нибудь в сторону, но в конечном итоге был сбит с ног. Неизвестно, сколько острых зубов впились одновременно в тело демона, но он заорал так, будто подвергся процедуре расчленения. Крик демона перешел на высокий визг, а затем оборвался булькающими нотами. Макси, бившаяся с врагом, краем глаза заметила, как оборотни разрывают Рона на куски кровавого мяса, и ужаснулась.

Был Рон, и не стало Рона… Кто бы мог подумать, что пребывание древнего демона Яугона в Срединном мире будет таким недолгим и кончится так печально…

Девушка что-то крикнула Карго — что, она и сама не поняла. Один из волков умудрился схватить фурию за крыло, разорвал кожу и утопил в сугробе. Девушка отчаянно взвизгнула, оттолкнула ногами налетевшую черную тушу, затем чудом ушла от нескольких громких клацаний звериных челюстей. Напоминающий тролля Карго кряхтел и сопел, разметая клубок оборотней. Один из волков повис позади демона на его шее, но, очевидно, не мог прокусить толстую кожу. Еще один волк намертво впился в ногу Карго и пытался разорвать ее.

Макси понимала, что эта битва проиграна. Можно еще попытаться уйти от стаи оборотней, но одолеть их невозможно. Тем более что в пылу сражения девушка мельком видела среди деревьев фигуру… человека. Впрочем, то мог быть и оборотень, но вот цвет его шкуры не мог не настораживать. Тот оборотень, всего лишь на миг показавшийся в зарослях, был серого цвета. Серый — признак вожака. И не просто вожака стаи какой-нибудь, а вожака всего легиона волков, всей их звериной армии. Если верить Сэйтэну, прежний генерал Герадо мертв, его место занял более могущественный демон из рода людей. Значит, то был именно он.

— Карго! — Макси взметнула к кронам сосен, уходя от бесконечных атак волков. — Карго, уходим!

Наверное, демон и рад был бы свалить куда угодно, лишь бы подальше от рассвирепевших волчьих пастей, но не мог. Оборотни плотным кольцом обступили Карго, не давая возможности сделать даже маленький шаг. Оборотни постоянно набрасывались на демона, и кабы не его ручищи-палицы, Карго давно испустил бы дух. Макси с ревом фурии рванула на помощь напарнику, разметала нескольких волков, ударами рук и ног сшибла повисших на демоне оборотней, а потом, когда вражеский клубок на мгновение поредел, вонзила длинные когти в плечи демона и с силой взмахнула крыльями. Девушка не знала, сможет ли поднять в воздух тяжеленное тело Карго, но действовала наобум. Совсем не по-женски на руках, шее и крыльях Макси взбухли толстые жилы, из искривленного от натуги рта вырвался хриплый стон, но фурия смогла-таки взлететь. Карго нанес последние удары противникам, сбросил прицепившегося к ноге оборотня, а потом, вспотевший и изрядно истерзанный, ухватился за руки девушки.

Макси интуитивно выбрала направление полета. Она понимала, что не сможет долго нести черт знает сколько весящего демона над тайгой, но с другой стороны она ясно отдавала себе отчет в том, что тайга сейчас наполнена оборотнями так же, как и соснами. Оборотни везде, оборотни повсюду. И оборотни, очевидно, перешли в наступление на Актарсис.

Воздух зазвенел, когда позади внизу раздались сотни леденящих кровь волчьих воев. Силы стремительно покидали фурию, разорванное крыло не позволяло подняться более или менее высоко и набрать скорость. От боли в крыле перед глазами плыли разноцветные круги. Макси то и дело врезалась в верхушки деревьев, ветки хлестали по болтающемуся Карго. В конце концов, девушка окончательно обессилела, разум ее перешел в пограничное между сном и явью состоянием, и она вместе с тяжеленной ношей рухнула вниз.

Совсем рядом волки опять запели свою многоголосую песню о смерти.

ГЛАВА XXIV

Глаза напряженно всматривались в непроглядную темноту джунглей. Даже ночью проклятые джунгли парили жаром, влажный воздух невозможно было вдыхать продолжительное время. И москиты. Москиты и все те мелкие твари, что беспрестанно едят тело. Почему они садятся только на нас, кусают только нас? Разве мы другой породы? Желтые вьетнамцы те же люди, как утверждают спецы от международного права, противники текущей экспансии и студенты, трясущиеся от одной мысли о службе в армии. Вьетнамцы люди, но не те же. Вьетнамцы живут там, где европеец не протянет и полгода.

Черт, какие мы все-таки разные…

Майкл Фирс припал к окуляру прибора ночного видения. Внизу, наполовину укрытые деревьями, копошились враги. Они грузили на облупленные, забитые грязью по крышу грузовики какие-то ящики, коробки, оружие. Вьетнамцы прознали о готовящемся тактическом ударе флота и спешили покинуть свои земляные норы, бункеры и доты. Чертовы кроты! Вблизи Сайгона вся земля представляла собой один сплошной термитник, лабиринт подземных ходов, в которые мог протиснуться только мелкий азиат, но не бойцы морской пехоты США. Говорят, люди отошли от природы, потеряли с ней связь, зазнались и так далее, но желтолицые доказали обратное: сколько бы ни заливали водой или напалмом их норы, все равно группы вчерашних крестьян умудрялись выживать, заходить с тыла и наносить поражение за поражением…

Изучая цель, Фирс ощущал покалывание во всем теле. Скоро начнется бой, и надпочечники уже разбавили кровь адреналином, этим наркотиком, без которого ни один боец, побывавший на войне, больше не способен жить. Говорят, на гражданке бывшие военнослужащие теряют контроль над собой, превращаются в садистов и убийц, насильников, преступников, просто спиваются, уподобляясь мрази. Фирс верил этим рассказам. Он настолько привык к войне, что уже не мог думать ни о чем другом.

Привык ли? Разве можно привыкнуть убивать, привыкнуть к смерти своих ребят, привыкнуть к бесконечному свисту пуль в сантиметре от головы, к грязным всплескам разрывающихся снарядов, к вою авиационных бомб, к крикам женщин, к этим наполненным животной ненавистью глазам врагов?..

Пора было начинать. Фирс отчетливо шепнул в рацию: «Приступаем». И тут же вниз, к скоплению грузовиков с шипением устремились реактивные снаряды. Джунгли осветились первыми взрывами. Застрекотали автоматы. Вьетнамцы, пойманные врасплох, заверещали и заметались, натыкаясь друг на друга. Ящики с боеприпасами разлетались в мелкую крошку прямо у них в руках, грузовики переворачивались от взрывов собственных бензобаков. В небо потянулись черные пальцы копоти.

— Вперед, — скомандовал Фирс. Три группы морской пехоты с разных сторон стали спускаться к противнику.

Когда первый приступ испуга прошел, вьетнамцы стали беспорядочно отстреливаться в заросли. Беглый неприцельный огонь велся также из уцелевших грузовиков и проклятых земляных нор. Снайперы морской пехоты методично расстреливали врагов, пламегасители винтовок не позволяли вычислить их местонахождение.

Фирс мысленно перекрестился, так как проделать это на деле не хватало времени. Вместе с первой группой он заходил вьетнамцам с тыла.

Как же он ненавидел эту войну. Ненавидел факт того, что война стала смыслом его жизни. Иной жизни у Фирса еще не было и уже не будет. Лишь война, беспощадная дочь цивилизации, теперь существовала вокруг. Пропаганда кричала, что война во Вьетнаме едва ли не священна, что безопасность всего развитого капиталистического мира сейчас зависит от того, кто победит: сильные буржуазные Штаты или нищий коммунистический Вьетнам. С трибун кричали об этом и Кеннеди, и Джонсон, когда десантные корабли бесконечным потоком шли на поддержку проамериканского режима в Южном Вьетнаме. И продолжают идти до сих пор. Джонсон ясно понимает, на фоне постоянных потерь среди американских солдат вывод войск сейчас — признание поражения с последующими осложнениями на международной арене. Следовательно, взять Северный Вьетнам, эту богом забытую и дьяволом проклятую дыру можно лишь, увеличив воинский контингент. Джонсону плевать, что война не нужна совершенно никому, что волны недовольства катятся по Штатам каждый день, грозясь превратиться в цунами, что нельзя одолеть народ, не только не утративший единения с природой, но за многие века ставший ее безоговорочным жизненно важным органом. Но раз война идет, Фирс как ее инструмент обязан убивать.