– Нас разлучают, Павел! – рыдая вскрикнула она, полуприподнимаясь и страстно обвивая его шею белыми, выхоленными руками. – Какая непонятная жестокость!
Сначала нас умышленно толкали друг к другу, а потом ни с того, ни с сего отрывают. Ведь мне никогда в жизни больше не придется видеть ваше высочество!
Завтра я должна буду выйти замуж за старого урода, с которым уеду во Францию. Что же будет с нашим мальчиком, с нашим славным, дорогим Симеоном Великим[1], как нам его назвали?
Великому князю удалось наконец поднять ее с колен и довести до дивана, где он долго держал ее в своих объятиях, не говоря ни слова.
Но в его молчании было больше скорби, больше отчаяния, чем во всех рыданиях и патетических выкриках Чарновской.
Вдруг она высвободилась из его объятий, долгим, любящим взглядом посмотрела ему в глаза и, положив руки на плечи, сказала, с мгновенным переходом к почти веселому спокойствию:
– А в конце концов все-таки надо примириться с нашей участью! Я рада, что мне дали возможность хоть увидеть тебя еще разок, мой ненаглядный Павел. Что оставалось мне делать долее при дворе? То, что от меня требовалось в интересах русской короны, я сделала. Теперь моя песенка спета, в Петербург прибыл целый корабль, доверху нагруженный немецкими принцессами, ты должен жениться, и за это взялись очень ретиво. Софья Чарновская стала лишней... Ну, что же, постараюсь получше устроиться в Париже. Там весело живется, а я уж сумею сойтись с обществом. Мой генерал очень стар, а это – тоже немалое достоинство: особенно мешать мне не будет... Если бы только я могла знать, что станется с нашим сыночком!
– Когда-нибудь он станет отменным солдатом, об этом позабочусь уж я! сказал Павел, торжественно протягивая руку Софье. – Я о нем не позабуду, можешь быть спокойной. Пусть послужит русскому оружию[2]!.. Но как мне будет тяжело без тебя, Софья! Только подумать: мы ни разу нс поссорились с тобой. Да что «поссорились» – у нас не было ни одной грустной минутки! Ты – такая забавная, такая веселая, ты так умела разогнать мои грустные думы и примирить меня с тяжестью моего положения.
Будь счастлива, Софья, а я тебя никогда не забуду!
И опять лицо изменчивой, как погода, польки сразу омрачилось, она снова бурно зарыдала, обвивая шею великого князя и цепляясь за него, словно решив не отдавать его никому и никогда...
В этот момент в дверь громко постучали, и в комнату вновь вошел граф Панин.
– Вы уже готовы, ваше высочество, и наверное заждались меня? – сказал он, делая вид, будто не замечает плачущей женщины.
Лицо Павла исказилось угрюмой, зловещей судорогой.
Он что-то нежно шепнул Чарновской, и Софья покорно встала и вышла через потайную дверь.
Вскоре комната наполнилась чинами свиты, которые выстроились в подобающем порядке. Великий князь торжественно направился в покои императрицы.
IV
Императрица была уже готова и собиралась выйти из кабинета, когда ее первая камер-фрау Протасова, бледная и встревоженная, вбежала к ней и не своим голосом зашептала:
– Ваше величество! Он опять тут!
– Кто «он»? – спокойно спросила Екатерина, улыбаясь испугу своей любимицы.
– Князь Григорий внезапно прибыл во дворец, ваше величество! Он находится в приемной и умоляет ваше величество дать ему на самое короткое время милостивую аудиенцию по важному делу!
Протасова была не мало удивлена тому спокойствию, с которым императрица выслушала неожиданное известие о прибытии Орлова. Но ведь ему было строжайше запрещено являться ко двору без зова! И ее величество, обыкновенно столь непреклонная, столь нетерпимая в вопросах повиновения, выслушивает эту весть с равнодушной улыбкой?
Граф Григорий Орлов, один из вдохновителей и активнейших участников переворота 1763 года, был в течение двенадцати лет самым близким человеком императрицы, которая вознесла его на вершины власти. В первые годы царствования Екатерина видела во всей стране такую разруху, такой упадок, ее собственное положение было настолько не упрочено, что ей волей-неволей приходилось мириться с необузданностью характера этого опасного временщика, способного в припадке гнева забываться до того, чтобы топать и кричать на самое императрицу. Но, когда она почувствовала под ногами более твердую почву, когда Орлов перестал быть ей необходимым, Екатерина сразу покончила с ним.
Протасова живо помнила, как шумел и бесновался Орлов, не желая примириться с постигшей его участью; как он грозил разоблачениями; как пряталась императрица, опасаясь, чтобы Григорий не ворвался во дворец и не убил ее. А теперь она только улыбалась! Господи, да не ослышалась ли она, Протасова? Ведь ее величество спокойно приказала:
– Ну, что же, попроси войти графа Орлова!
Протасова подавила возглас удивления и поспешила в приемную.
Орлов предстал перед императрицей во всем былом блеске. Это был прежний Григорий, колосс, красавец лицом и сложением. Так же пламенно смотрели его глаза на государыню, и Екатерина внезапно задалась мысленно вопросом, как же она могла так долго обходиться без него?
Екатерина забыла, что Орлов уже отставлен от всех ее милостей. Она улыбнулась ему той очаровательной, полной значения и интимных намеков улыбкой, которую он так хорошо знал, и протянула ему руку. Не помня себя от восторга, Орлов бросился на колена, покрыл обе руки Екатерины поцелуями до самого локтя и прижал к своему сердцу.
Дрожь передернула все тело Екатерины от этих пламенных ласк, которые напоминали ей очень-очень многое!..
– Мы думали, что вы обретаетесь в Ревеле, – сказала она ему, – и уж не чаяли видеть вас; и вдруг вы решили обрадовать нас своим посещением. Вы попадаете к нам в очень важную минуту, так как через несколько минут должна состояться церемония приема иностранных гостей, присутствовать на коей мы приглашаем и вас. Сегодня великий князь Павел должен выбрать себе невесту! Но вы так и не сказали нам, почему до сих пор не делали ни малейшей попытки проведать нас в Петербурге?
Орлов впился в лицо императрицы хмурым, злобным взглядом и ответил, отчеканивая каждую букву:
– Ваше величество, для моего здоровья очень вредно дышать одним воздухом с Васильчиковым, а теперь, когда я узнал, что этот господин выехал из Петербурга...
Екатерина со спокойной улыбкой посмотрела на Орлова и спросила с наивной простотой:
– Ну, да, милый мой, Васильчиков уехал, но что это доказывает?
Этот вопрос так поразил Орлова своей непосредственностью, что он смущенно улыбнулся и только развел руками в ответ.
– Ну, да, – г – продолжала императрица, – какое в сущности отношение может иметь Васильчиков к вам? У него свои достоинства, у вас – свои. Васильчиков очень мил, очень забавен, вы очень пламенны, отличаетесь переизбытком сил и энергии. В моих глазах вы оба могли бы только дополнить друг друга. Кроме того, мне кажется, вы слишком горды, чтобы приехать исключительно потому, что только уехал Васильчиков. Наверное, что-нибудь другое привело тебя сюда, Григорий?
– Ты права, царица! – патетически воскликнул Орлов. – Я поспешил в Петербург, чтобы предупредить о страшной опасности, в которой обретаетесь вы, ваше величество!
– Опасность? В чем дело, Григорий? Ты пугаешь меня!
– Ваше высочество, опасность начнется с момента брака его высочества. Хотя я и покинул двор вашего величества, но у меня осталось достаточно приятелей, которые по моей просьбе следят за тем, что мне дороже всего: за безопасностью вашего величества. И вот что мне удалось только что узнать. В кружках, настроенных враждебно к великой русской императрице, известие о близком браке наследника принято с нескрываемым торжеством. Женитьба наследника связана с предоставлением его высочеству большей самостоятельности. Последняя будет использована для образования партии великого князя Павла, во главе которой становится хитрая лисица Панин!