– Да, ваше высочество, – продолжала она, – если судьба и оттягивает иногда час расплаты, это не значит, что возмездие минует нас. Вспомните, что было для вас сделано! Вас, ничтожную, нищую принцессу, возвели почти на уровень русского трона, перед вами открыли блестящие перспективы будущего, а вы...

– Я никогда не была честолюбива, – ответила Наталья Алексеевна с беспомощной, грустной улыбкой, – но еще на родине я выработала себе определенные взгляды: я стремилась к идеалам правды, добра и свободы и на свое высокое избрание смотрела, как на путь к осуществлению этих идеалов. У нас много говорили о мудрости и свободолюбивом духе великой русской императрицы, с восторгом взирали на ее царственную переписку с первыми умами мира, с восхищением приветствовали разрешение допечатать в Риге энциклопедию, гонимую во Франции. Но когда я приехала сюда, то увидела, что все это-только чисто внутренние стремления, что в управлении государством вы, ваше величество, не вкладываете этих воззрений.

Словом так: «Свобода, философские воззрения, мечты о лучшей жизни – все это для меня самой, натуры избранной и высшей; вы же, подданные мои, существа низшие, для которых такие блага не подходят». Меня это поразило, смутило, и вот я...

– Принялась интриговать! – громовым голосом перебила ее императрица.

– Нет, ваше величество, я слишком молода, слишком правдива, чтобы интриговать. Я просто не нашла в себе силы подойти к душе вашего величества, к душе, которую я не могла понять. Я расчитывала на время, но оно только отдаляло меня от вас!

Екатерина встала и прошлась несколько раз по комнате. Наконец, она подошла опять к кровати и остановилась со скрещенными на груди руками около изголовья больной.

Прошла минута томительной паузы. Наконец, справившись с обуревавшим ее гневом, императрица заговорила:

– Вся фальшь вашего положения явилась следствием того, что с самого первого момента прибытия в Петербург вы, ваше высочество, взяли ложный курс, презрели свои прямые обязанности и устремили доверие в ту сторону, где было недалеко до государственного предательства.

– Могла ли я думать о предательстве? – грустно возразила больная. – Я всегда стремилась к добру, хотела добиться высшего блага для страны, ставшей моей родиной!

– Неправда! – громовым голосом оборвала ее Екатерина, – неправда! Вы не могли стремиться к благу России, потому что не знали, в чем это благо! Вы не знали, что значит слово «повиновение», а в России без повиновения не может быть ничего доброго. Все держится только закономерностью и порядком, все держится только послушанием. А ваша натура чужда способности подчиняться. Вы осмеливались идти наперекор мне, вашей матери и государыне, вы, девчонка, не считались с моими мнениями и желаниями, которые одни только могли бы служить вам верной руководящей нитью. Вот ще причина всех ваших неудач, ошибок и – я смело могу сказать это! преступления!

Отказываясь повиноваться своей государыне и матери, вы отказывались повиноваться также своему мужу и наследнику русской короны... О, вы далеко зашли, ваше высочество, так далеко, что я не узнаю себя, почему я была до сих пор слишком терпелива и милостива... Но всему бывает конец. Мое терпение лопнуло!..

Я не потерплю больше в такой близости от трона человека, душа которого насквозь пропитана мыслями о подлой измене, о мятеже. Довольно, ваше высочество, час расплаты настал! Ты думала, что с императрицей Екатериной можно играть? Ты думала, что можно шутя вкладывать палки в колеса государственного механизма? Нет, несчастная, эти колеса захватили тебя самое, втянули в себя и с минуты на минуту изотрут в порошок!

– Довольно! – в смертельном ужасе вскрикнула великая княгиня, забиваясь лицом в подушки, чтобы не видеть грозно сверкавших глаз императрицы. Бога ради, довольно! Я не могу! Я умираю! Пощадите! О, ваше величество, пощадите!

Опять поднялись сильные боли, и великая княгиня забилась в конвульсиях, жалобно стеная: «Пощадите, пощадите!».

XVII

Наталья Алексеевна стонала все громче и громче.

Вдруг дверь соседней комнаты распахнулась, и в спальню вбежал испуганный великий князь..

– Что случилось? – тревожно спросил он, взволнованно переводя взоры с искаженного лица супруги на застывшее в ледяной надменности лицо матери.

Екатерина презрительно пожала плечами и, отойдя от постели, села в кресло в глубине комнаты.

– Вы ужасно страдаете, – продолжал великий князь, обращаясь к жене таким сердечным, мягким голосом, какого она и не предполагала у него. – Вы так закричали о помощи, что у меня вся кровь в жилах застыла! Надеюсь, что никто не позволил себе причинить вашему высочеству какой-либо вред, потому что – клянусь спасением своей души – я поражу на месте всякого дерзнувшего оскорбить вас, кто бы это ни был!

Сказав это, он невольно обернулся к матери и окинул ее мрачным, угрожающим взором. Но императрица ответила ему таким уничтожающим взглядом, что Павел смутился, вновь обернулся к жене и взял ее пылавшие руки в свои.

Наталья Алексеевна потянула руки к лицу и неожиданно прижалась губами к руке мужа.

– Что вы делаете? – смущенно спросил Павел.

Но его супруга с лихорадочной силой держала руку, продолжая покрывать ее поцелуями. Она сразу почувствовала себя спокойнее; ей казалось, что муж способен от всего защитить ее, разогнать грозные признаки, столпившиеся у ее одра.

– Вы не должны целовать мне руки, Наташа, – мягко продолжал великий князь. – И почему вы теперь вдруг стали ко мне такой ласковой и доброй?

Увы К сожалению, мы в прошлом вели себя друг с другом далеко не так...

– Правда, – слабым голосом ответила великая княгиня, – но это происходило потому, что мы не знали друг друга и ничего не делали, чтобы узнать... Может быть, тогда все, все было бы иначе...

– Но теперь мы исправим свою ошибку, Наташа! – сказал Павел.

– Поздно!

Это слово, упавшее словно крышка свинцового гроба, жутким шепотом пронеслось по комнате. Оно послышалось из того угла, где сидела императрица, но когда муж и жена испуганно взглянули туда, лицо императрицы было по-прежнему холодно и загадочно. Да и сказала ли она это? Не послышалось ли это только?

– Поздно, – безнадежно грустно повторила великая княгиня слово, которое так совпадало с её тайными тревогами. – Поздно, ваше высочество, все злые силы ополчились против меня. О, позвольте мне, умирающей, сказать вам, что я глубоко раскаиваюсь, почему я раньше...

– Ты не умрешь! – визгливо,испуганно вскрикнул Павел. – Я сумею защитить тебя; скажи только, что грозит тебе, откуда эти опасения...

– Ее высочеству не грозит никакой опасности, кроме той, которая проистекает от нее самой и находится внутри, а не вне ее! – холодным тоном перебила императрица Павла, вставая с кресла и вновь подходя к постели больной.

Увидав императрицу, Наталья Алексеевна испуганно вскрикнула, схватила супруга за руку и приподнялась. Но этот порыв окончательно исчерпал ее силы, и бедная женщина без чувств рухнула на подушки.

В этот момент около постели появилась другая женская фигура и поспешила склониться к упавшей в обморок великой княгине. Это была Зорич, бесшумно подкравшаяся к великой княгине и теперь с жутким, злорадным любопытством рассматривавшая ее лицо.

Что-то ужасное было во всем виде этой женщины, настолько ужасное, что сама императрица не могла не вздрогнуть. Она опять отошла в дальний угол комнаты, тихо окликнула Зорич, подозвала ее к себе и завела с ней какой-то таинственный разговор, который великий князь не мог расслышать.

И к счастью! Вот каков был этот разговор:

– Долго еще это продлится? – мрачно спросила императрица.

– Не позже утра ее высочество разрешится от бремени мертвым ребенком. Роды будут настолько трудны и мучительны, что великая княгиня не перенесет. Самое большое, если она проживет после родов двое-трое суток. Но я скорее предполагаю, что сердце ее высочества не выдержит, и великая княгиня скончаются еще до рождения ребенка. Теперь весь сонм ученых всего мира не в силах спасти ее высочество!