– Талкуна, – сказал Орлов, дружелюбно беря ее за руку, – я уже не раз был обязан своим спокойствием твоей ловкости и уму. Внизу находится великий князь, а у меня нет ни малейшего желания видеть его высочество.

Если бы сама государыня захотела оказать мне честь своим посещением, тогда другое дело. Не правда ли, ты понимаешь меня, Талкуна? Я сперва должен узнать, как относится ко мне государыня, а уж потом можно поговорить и с сыном. Поэтому пройди пожалуйста в приемные комнаты, где теперь находится великий князь, и прими его вместо меня. Поди и скажи великому князю, что граф Орлов лежит на смертном одре, что я выслал тебя, как свою верную подругу, которая лучше чем кто-либо другой знает, как и чем страдаю. Представься, как будто ты сама веришь тому, что я болен вследствие охвативших меня сомнений в благосклонности ко мне государыни. Предоставляю тебе полную свободу действий и уверен, что ты не скажешь ни одного лишнего слова и вместе с тем выведаешь у великого князя все, что будет нужно.

После этого Орлов вышел из комнаты и, пройдя в свой кабинет, заперся там на ключ. Дипломатка же в красном одеянии величественным шагом отправилась исполнять возложенное на нее поручение.

Между тем великого князя Павла Петровича ввели в приемный зал, где он стал ходить быстрыми, нетерпеливыми шагами, поджидая появления графа Орлова. Великому князю казалось странным, что он находится здесь, и, осматриваясь с горькой улыбкой вокруг себя, он бормотал:

– И вот я околачиваю пороги у убийцы моего несчастного отца. Здесь, в этих мрачных залах, подготовлялся заговор против Петра III. Сама государыня по ночам приезжала в этот дом и присутствовала на тайных заседаниях... Мне известно все это еще с детства. Но подождите, пробьет час мести.

Его лицо вспыхнуло мрачным гневом, глаза п пронизывали попадавшиеся на пути предметы и смертельная ненависть вспыхивала в них при каждом шорохе, которые казалось предвещал приближение графа Орлова.

Великий князь остановился перед двумя огромными картинами, которые-привлекли его внимание. Это были два портрета, знакомые великому князю с давних пор, на одном из них был изображен граф Григорий Орлов, а на другом – его брат Алексей Орлов, адмирал русского флота. Эти портреты Екатерина приказала написать после знаменитой карусели, устроенной при петербургском дворе, во время которой Алексей Орлов предводительствовал квадрилью турок, а Григорий – квадрилью римлян. Впечатление, произведенное на императрицу красавцами братьями, было столь сильное, что она отдала приказ написать их портреты в натуральную величину. Сперва портреты находились в императорском Эрмитаже, рядом с портретом самой императрицы. Во время последнего отсутствия Орлова Екатерина распорядилась перевезти обе картины в Мраморный дворец, о чем великом князю еще не было доложено. Но теперь, взглянув на портреты, Павел узнал их и вздрогнул от воспоминания.

«Вы Орловы! Вот Григорий, сердечный дружок моей царственной матушки, главный заговорщик против моего бедного отца. А вот Алексей, тот самый, который первый поднял свою гнусную руку, чтобы нанести удар своему императору. Но все-таки я чувствую себя до известной степени очень обязанным своим злодеям. Когда после гибели моего отца некоторые из заговорщиков требовали, чтобы корона принадлежала мне, а мать была только регентшей, то Орловы воспротивились этому и настояли на короновании матери. Как я счастлив, что не обязан им ничем, кроме ненависти и мести до конца!.. Когда настанет мое время»...

Среди этих дум великий князь внезапно почувствовал, что сзади кто-то тихо подошел к нему и остановился за его спиной. Он обернулся и чуть не с испугом увидал необыкновенно высокую и толстую женщину, одетую в неприличный, фантастический костюм. Под влиянием первого впечатления Павел отскочил в сторону и схватился за кинжал, спрятанный у него под платьем.

Но финка спокойно стояла, скрестив руки, и не делала никаких враждебных движений. Только ее глаза с наглой насмешкой смотрели на чахлую фигуру, великого князя, не выражая ни малейшего впечатления.

Павел, сконфуженный собственным испугом, оправился и повелительно указал незнакомке на дверь. Но Талкуна не двинулась с места и, приложив по-военному два пальца к своему тюрбану, заговорила грубым голосом, причем выговор явно выдавал ее нерусское происхождение:

– Граф Орлов приказал мне извиниться за него перед вашим высочеством: его сиятельство опасно заболело, в чем я могу поклясться своей честью, так как ухаживаю за ним. Поэтому он не может принять сегодня никого, будь то хоть сама государыня.

Сказав это, Талкуна состроила такую зверскую гримасу, что великий князь невольно расхохотался. Он вспомнил о том, что только что рассказывал ему Кутайсов, и догадался, что этот гвардеец и является предметом нежной страсти Орлова. Но в одном он не мог согласиться с камердинером: несмотря на неженский рост, на фантастическую толщину, на груду мяса и жира, Талкуне нельзя было отказать в своеобразном очаровании, источником которого было несомненно ее оригинальное лицо с парой чудных, выразительных глаз, и он с интересом и одобрением принялся рассматривать ее.

Когда Талкуна, окончив официальную часть своей миссии, заметила, какой интерес возбуждает ее фигура в великом князе, она почувствовала себя польщенной, стала кокетливо поворачиваться перед ним, словно давая возможность осмотреть себя со всех сторон, а в конце концов принялась недвусмысленно строить ему глазки, очевидно желая очаровать его и заставить кинуться к своим фундаментальным ногам.

Уловив это, великий князь снова почувствовал непреодолимое желание смеяться. Он долго сдерживался, но в конце концов захохотал и смеялся до слез. Это нисколько не смутило Талкуну, а, наоборот, придало ей смелости. Покачиваясь на жирных бедрах, финка подбежала к великому князю и, протянув одну руку, другой сделала ему поцелуй.

Великий князь не без некоторого содрогания, смешанного с удовольствием, посмотрел на аллюры Талкуны, а затем сказал:

– Мне было бы очень приятно еще некоторое время поговорить с вами по душе. Но только будете ли вы со мной так же правдивы, как вы очаровательны?

Талкуна улыбнулась и бросила на великого князя пламенный, многозначительный взгляд.

– Для вас – все, что хотите, – сказала она.

– В таком случае, – спросил великий князь, поглаживая ее по щеке, скажи мне, действительно ли Григорий Григорьевич настолько болен, что не может принять сына своей государыни?

Талкуна явно смутилась. Она стояла на распутье между долгом и личной склонностью. Но долг взял верх.

-Да, ваше высочество, – ответила она с глубоким реверансом, – я сама отнесла графа в постель. Его сиятельство так простудился, что у него все члены застыли, словно замерзшее на веревке белье.

Павел посмотрел на нее таким серьезным, таким строгим, мрачным взглядом, что Талкуна испуганно остановилась и, окончательно выйдя из роли, сразу потеряла всю ту задорную наглость, с которой встретила Павла вначале.

– Как замерзшее на веревке белье? – повторил великий князь. – Это очень удачное сравнение, которое вполне соответствует сущности отношений графа Орлова к прекрасной Талкуне. Ведь уверяют, что он прельстился ее прелестями именно в тот момент, когда она стирала белье.

Талкуна состроила капризную гримасу и бесцеремонно повернулась к великому князю спиной, собираясь обиженно выйти из комнаты. Тогда великим князем овладел тот неудержимый приступ бешенства, который нередко с непреодолимой силой вспыхивал в нем, заставляя в данный момент забывать решительно обо всем на свете. Он гордо вытянулся, словно вырос, затем быстро очутился сзади Талкуны и дал ей такого пинка ногой в спину, что наглая финка тяжело рухнула на пол, заревев и громко завыв.

Это сразу привело Павла в благодушное настроение.

– Передай это от меня своему барину! – крикнул он ей и с диким хохотом отправился к своей карете.