Если урожай в колхозах, совхозах и у единоличников, не готовивших годовые отчеты, был ниже, чем в отчитавшихся колхозах, то урожай 1932 года мог быть гораздо ниже 50 миллионов тонн.[91]
Низкий урожай 1932 года был вызван рядом экономических, организационных и политических факторов. Все это, равно как и статистические данные, вызывает серьезные сомнения в правдивости утверждений о том, что урожай был хорошим, а голод бы вызван искусственно.[92] Если урожай был действительно настолько низок, то голод в первую очередь стал бы следствием реальной нехватки продовольствия. Свидетельства о широком географическом распространении дефицита продовольствия и голода в деревне и городе в 1932–1933 годах служат мощным аргументом в поддержку данной теории.
Таблица 10. Расчет средневзвешенной урожайности зерновых на основе опубликованной статистики из «Колхозы в 1932 году» и официальных данных
* — официальные данные по урожаям колхозов, не включенных в опубликованные данные из сборника «Колхозы в1932 году» «Сельское хозяйство СССР», с. 271: Карельская АССР — 225,2; Башкирская АССР — 11 782,1; Казахская АССР — 20 361,6; Каракалпакская АССР — 99,1; Киргизская АССР — 3 455.6; Якутская АССР — 275,9; Нижегородский край — 19 686,2; Восточносибирский край — 10 461,9; Дальневосточный край — 3 442,5, Таджикская ССР — 2 353,1 (итого — 72 143,2) Источники: В отношении средней урожайности см. «Колхозы в 1932 году», Таблица 9. Данные по площадям посевов взяты из сборника «Сельское хозяйство СССР», с. 252–259.
Фрагментарные сведения говорят о том, что ситуация с острой нехваткой продовольствия преобладала в большинстве регионов. Как уже указывалось выше, голодание и смерть от голода имели место в Смоленске и Орловской области. В одном из отчетов из центрально-черноземной области говорится о трудностях, вызванных существенным дефицитом продовольствия в колхозах и о «массовых случаях опухания от голода и смертности».[93] Бывший белорусский колхозник утверждал, что Белоруссия также пострадала от голода. Советский специалист по Поволжью писал о «значительных трудностях с поставками продовольствия» в 1931–1933 годах. Советский писатель, проживавший в деревне неподалеку от Саратова, в начале 30-х сообщал о случаях массовой смертности. Британское посольство получало сведения о массовом сопротивлении заготовкам зерна в Новосибирске. Канадский специалист по сельскому хозяйству Эндрю Кэрнс, объехавший летом 1932 года почти все главные зерновые регионы, в сибирском городе Славгород столкнулся с толпами людей, поведавших ему о том, что деревни пусты, а жители сельской местности ежедневно гибнут от голода.[94]
Голод поразил не только сельские районы. Коллективизация в 1930–1933 году не избавила от проблем с поставками продовольствия. Напротив, на протяжении этих лет объемы поставок продовольствия в города снижались, а критический момент наступил в 1932–1933 годах.[95] Стремительный рост городского населения в годы первой пятилетки привел на промышленные стройки и в города более 10 миллионов жителей села, и количество граждан, получавших продукты по карточкам, выросло с 26 миллионов в 1930 году до 40 миллионов в 1932 году.[96] Объемы производства продовольственной продукции сократились, и, несмотря на увеличение планов по хлебозаготовкам, количество продуктов для города катастрофически уменьшалось, а запасов было значительно меньше, чем требовалось по карточкам. В 1931 году правительство уменьшило нормы пайков для многих категорий граждан, исключив из карточной системы снабжения целые группы рабочих и даже города. Еще более жесткие ограничения были введены в 1932 году. В сообщении британского посольства от 4 мая 1932 года отмечается, что несмотря на определенное снижение поставок продуктов в Москву, в провинции ситуация была гораздо хуже. Были сокращены нормы для рабочих, а их семьи вообще не получали пайков, и им приходилось тратить все деньги на покупку еды на продуктовом рынке. В сообщении, датированном серединой июля, говорится, что «дефицит продовольствия — вот основная трудность, стоящая сейчас перед страной». Отчеты Кэрнса содержат сведения об уменьшенных пайках (но даже и таких пайков часто не хватало), о «фантастически» высоких ценах, и об ограниченном количестве продуктов на рынках больших и малых городов. Украинские иммигрантские источники также сообщают о «отчаянной нехватке продуктов» в украинских городах.[97]
В 1932 году усиливающийся дефицит продовольствия физически ослабил рабочих, вынудив многих из них бросить работу и отправиться на поиски пищи. Во многих отраслях промышленности текучесть кадров превышала 100 % каждые несколько месяцев, а уровень промышленного производства упал до показателей 1928 года. Недавние исследования по Днепрострою показывают, что, хотя голод 1932–1933 гг. нанес сельской местности больше ущерба, чем городам, тем не менее, «даже в городах он пагубно сказывался на здоровье населения». Хлебные нормы неуклонно снижались, при этом часто хлеб по ним не выдавали полностью. Рабочим приходилось уходить с работы, чтобы выстоять в длинных очередях за хлебом, а тиф, туберкулез и оспа получили широкое распространение. Судя по отчетам из нескольких советских городов, опубликованным в эмигрантской прессе, в течение 1932 года цены на продукты намного превысили заработную плату рабочих. Рабочие и служащие распродавали все свое имущество, чтобы купить хлеб. Процветало воровство, а перспектив улучшения ситуации не наблюдалось. Рабочие оставляли фабрики, крестьяне бросали колхозы, и в итоге миллионы людей мыкались по стране в поисках лучшей жизни. В качестве ответной меры правительство в конце 1932 году возродило царский институт внутренних паспортов.
Положение ухудшилось в первой половине 1933 года. В исследованиях, опубликованных в меньшевистской прессе, речь идет о том, что в тот период «внимание населения (Москвы) было полностью приковано к голоду», и потому этот вопрос должен был быть «всепоглощающим и в остальных регионах, где проблема голода стояла намного острее». К маю горожане не видели «съедобного хлеба» уже полгода, а города были переполнены голодающими детьми. По данным Морис Хиндус, вторая пятилетка началась (в 1933 году) с продовольственного кризиса, более страшного, чем голод 1921 года, и с самыми низкими продовольственными нормами за десятилетие (причем они продолжали уменьшаться). Осенью 1932 года хлебные нормы для киевских рабочих были урезаны с 2 до 1,5 фунта, а хлебные пайки служащих — с 1 до 0,5 фунта. В середине июля 1933 года посольство Великобритании сообщает о жутком дефиците продовольствия, случаях гибели людей от голода и распространению связанных с этим явлением заболеваний в провинциальных городах и даже в Москве. Подобные сведения о масштабном недовольстве рабочих по поводу уменьшения продуктовых пайков, забастовках, и покидании фабрик, появляются в нескольких зарубежных изданиях.[98]
Рыночные цены на зерно и прочие продукты говорят о суровости и длительности дефицита продовольствия в 1932–1933 гг. Цены, особенно на хлебную продукцию, только за первые месяцы 1932 года выросли более чем в 2 раза, продолжая стремительно расти в 1933 году. Цены на зерно и муку достигли апогея в июне 1933 года. Тем не менее, сразу после сбора урожая 1933 года цены резко упали — стоимость зерна к декабрю снизилась на 60 %. Падение цен по большей части стало результатом политики правительства, вынуждавшего кооперативы реализовывать часть заготовленного зерна по ценам, которые были несколько ниже цен на крестьянских рынках. Неэффективность данной политики (вплоть до конца 1933 года) подтверждается нехваткой продовольствия в то время.[99]
91
Напряженная обстановка и хаотические действия властей в 1932 году могли помешать получению данных о производстве зерновых во всех секторах. Система оценки урожайности на корню, вероятно, была введена в 1933 году с тем, чтобы обеспечить центральное руководство более полной и надежной информацией о производстве. Уиткрофт предлагает похожее объяснение: «Переоценка советского аграрного производства», с. 38.
92
Эти утверждения сомнительны: не только по причине наличия существенного объема доказательств слабого урожая, но и потому, что они указывают на то, что крестьяне усердно работали над вопросом повышения урожайности. Я подготовил монографию, в которой будут подняты и эти вопросы.
93
И. Е. Зеленин, Политотделы МТС (1933–1934 годы). Исторические записки, № 76, 1965, с. 47.
94
Harvard University, Russian Research Center, Project on the Soviet Socialist System, исторические документы о частной жизни (Cambrdge, 1951), case N. 379, pp. 20–21. Ф. А. Каревский, Социалистическое преобразование сельского хозяйства Среднего Поволжья, Куйбышев, 1975, с. 145–146. Михаил Алексеев, Сеятель и хранитель, Наш Современник, № 9, 1972, с. 96 и его автобиографическая повесть Драчуны, Москва, 1982, посвященные поволжской деревне времен голода. United Kingdom Public Record Office, Foreign Office (PRO FO) 371 № 746 113/38, 31 January 1933. Foreign Office and the Famine, p. 42. Кэрнс был направлен в Советский Союз из Британии для оценки перспектив производства советского зерна. Его пространные отчеты, недавно опубликованные в Foreign Office and the Famine, представляют собой невероятно ценный источник информации о сельском хозяйстве и условиях жизни в деревне в начале 30-х годов.
95
См., например, комментарии в PRO FO 371/16335 № 3060/1179/38, где указано — несмотря на то, что в 1931 году у крестьян изъяли больше зерна, чем в 1930 году, «снабжение городов (это не касается Москвы) несколько ухудшилось». Тем не менее, судя по другим источникам, дефицит продовольствия не обошел стороной и Москву.
96
Лоример, Население Советского Союза, с. 150. Мошков, Зерновая проблема, с. 126, 129, 134. Г. Я. Нейман, Внутренняя торговля СССР, М., 1935, с. 176.
97
Мошков, Зерновая проблема, с. 127–134; Davies, Collectivization of Soviet Agriculture, 1:361. PRO FO 371 16322 № 3057/38/38, 4 мая 1932 года, заметки Кэрнса. № 4398/38/38, 18 июля 1932 года, сообщение от посла Эзмонда Ови. Foriegn Office and the Famine, pp. 31–32, 39–40, 105–112, 122, Pidhainy et al, eds., Black Seeds, vol. 2, p. 332.46 Manya Gordon, Workers before and after Lenin, New York, 1941, pp. 151–152; Donald Filtzer, Soviet Workers and Stalinist Industrialization, Armonk, 1986, chap. 2. Anne Rassweiler, The Generation of Power, New York, 1988, pp. 152–153. Советские данные по миграции населения приведены в PRO FO 371 19454 № 4110/45/38. Andre Liebich, Russian Mensheviks and the Famine / Famine in Ukraine, pp. 101–102. Либих доказывает, что голод 1933 года имел место, как в городе, так и в деревне. Сборник статей составлен таким образом, чтобы показать, что главной мишенью голода были украинские крестьяне. Система внутренних паспортов была введена серией постановлений, изданных в декабре 1932 и начале 1933 года.
98
Maurice Hindus, The Great Offensive, New York, 1933, pp.23–24; Liebich, Russian Mensheviks, pp. 101–102. См. Pidhainy, Black Deeds, vol. 2, p. 332 — по поводу дефицита продуктов в Киеве. Сообщение британского посольства опубликовано в Foreign Office and the Famine, pp. 266–257. По поводу дополнительных сообщений оппозиции и иностранной прессы, см. Hiroaki Kuromiya, Stalin's Industrial Revolution: Politics and Workers, Cambridge, 1988, p. 304.
99
Нейман, Внутренняя торговля СССР, с.258. А. Н. Малафеев, История ценообразования в СССР (1917–1963), Москва, 1964, с. 172, 193–195. О попытках снижения цен за счет рыночной конкуренции, см. Kuromia, Stalin's Industrial Revolution, pp. 304–305, и Малафеев, История ценообразования, с. 195.