Он говорил долго, нудно, непрерывно поясняя, что тост произносит именно он, Сопако. Никто его не слушал. На душе «Викинга» было тоскливо. Он смотрел на осовевших гостей и почему-то вспоминал фестивальный вечер. Люди тоже веселились, и еще сейчас за окном слышны веселые песни. Они разгуливали в масках, жгли бенгальский огонь, пели, танцевали, с хохотом и шутками требовали песен и танцев от прохожих. Там, на улицах, в парках и скверах веяло чем-то таким… свежим, веяло моральным здоровьем. Пахло цветами, ночной прохладой.

А здесь? Здесь разит перегаром и яичной отрыжкой! «Десятки, сотни тысяч недоступных для меня людей, — кольнула «Викинга» злая, как хорек, мысль. — И дюжина уродцев! Пусть две дюжины! Пусть, наконец, сотня! С ними можно и нужно работать… Но те… что на улице, в парках?.. Как одолеть их?!»

Винокуров налил себе большой бокал водки и залпом выпил. На душе полегчало.

— Итак, — заявил Лев Яковлевич, — выпьем за любовь! Это говорю…

Сопако поперхнулся. Лицо его отобразило смятение и ужас, будто бы он увидел привидение.

— Вв-а-ва-а!..— залепетал казначей и, озираясь, направился заплетающейся походкой к спальне.

«Викинг» недоуменно посмотрел в сторону столь испугавшей Сопако двери и тоже изменился в лице. В столовую входил в сопровождении домработницы Агафьи Алексеевны молодой человек в толстых роговых очках.

— Как же вы, Агафья Алексеевна, — послышался знакомый ломающийся голос. — Как же вы утверждаете, что бог есть, если он не существует?!

— А вот так Веньямин Леонидыч, — отвечала старушка. — Утверждаю — и все тут. Вы уж лучше за стол садитесь.

Вениамин Леонидович махнул рукой и двинулся к молодоженам.

— Нарзанов, — представился он похолодевшему «Викингу». — Простите за опоздание. Я, знаете ли, фестивалил, гулял. К свадьбам равнодушен теперь, простите. У самого недавно свадьба была. Юноночка знает, — и прибавил с наивной откровенностью: — Жена от меня ушла… А вообще-то говоря, я вас где-то видел… Сергей Владимирович, кажется, если не ошибаюсь?

— Я вас вижу в первый раз, — «Викинг» выдавил усилием воли улыбку.

— Может быть, очень может быть, — согласился Вениамин Леонидович, но потом долго рассматривал собеседника (в то время Сопако крадущейся походкой пробрался в столовую и выскользнул на улицу), нахмурил жиденькие брови и, наконец, воскликнул изумленно:

— Мсье Коти! Вы ли это? Живы?!

Возглас этот, как ни странно, подействовал на «Викинга» успокаивающе. Он понял, с кем имеет дело.

— Хлебнули лишнего, а? — рассмеялся Винокуров. — Какой же я вам мсье, ежели меня зовут Сергеем Владимировичем Винокуровым! Смешно…

— Да, да, — смутился Нарзанов и протер очки: — Как это я упустил из виду такое важное обстоятельство? Действительно, глупо. Очень глупо. Как может Винокуров быть Коти?

Философ долго извинялся перед женихом своей двоюродной сестры, доверительно сообщил ему о трагедии, происшедшей на волжском теплоходе, и под конец, хлебнув рюмочку, расчувствовался и рассказал о постигшем его, Нарзанова, несчастье.

Вениамин Леонидович принадлежал к, правда малочисленной, категории «ученых дурачков». Они страшно много знают, цитируют наизусть великое множество источников и к зрелому возрасту, рассеяв свои шевелюры по волоску в тысячах книг, становятся бородатенькими профессорами со странностями, сочиняют бессмысленные, но блещущие эрудицией диссертации и монографии, искренне любят науку, думают, будто бы двигают ее вперед, но на деле вредят ей точно так же, как вредят золотому пшеничному полю голубые красавцы-васильки.

Нарзанов представлял собою эмбрион этакого ученого-сорняка. Эмбрион, которому не суждено было развиться. Времена наступили не те. Ныне к диссертантам предъявляют требования, выдвинутые живой жизнью, практикой. А практика вовсе не нуждалась в диссертации, озаглавленной «К вопросу о трудах Диогена, о которых науке ничего не известно и ничего известно быть не может».

Совсем недавно философа постигло несчастье.

Не успели супруги Нарзановы облобызать дядю Федю и его домашних, в дверь постучался почтальон и вручил Вениамину Леонидовичу телеграмму, содержание которой повергло философа в ужас.

Философ-неудачник расплакался.

— Не унывай! — утешал Вениамина Леонидовича дядя Федя. — Шут с ним, с Диогеном. Ты лучше жизнь посмотри, пользу людям принеси, наберись опыта, а потом и философствуй на здоровье. Поезжай, к примеру, учителем сельской школы, а?

— Как можно! — ужаснулась Лапочка-Настенька. — Веничек — философ… а вы в деревню!

— Я, можно сказать, от рождения философ! — патетически воскликнул Веничек. — Еще в неполной средней школе размышлял о смысле жизни.

— Тепличный ты какой-то, — вздыхал дядя Федя. — Из детского сада — в школу, из школы — на философское отделение университета, затем — в аспирантуру… А скажи, ты фрезерный станок видел? С рабочими в цехах толковал, мысли колхозников изучал?

— Главная задача колхозов состоит ныне в том… — как автомат, забормотал Вениамин Леонидович.

— Постой. Ну, чего ты мочалку жуешь? Ты на вопросы мои отвечай!

Но тут в диспут вступили главные силы: Юнона с мамашей, и Федор Иванович в панике отступил.

Лапочка была возмущена речами дяди Феди. Два дня она ходила, понурив голову, и все злилась, злилась. Злилась на дядю Федю. На третий день ее ошеломила мысль: «Что представляет собой теперь Веня?» Она выходила замуж за кандидата философских наук, а оказывается Нарзанов ее обманул! Он всего-навсего какой-то старший преподаватель. Да и как могла она назвать своим мужем человека, не сумевшего даже написать приличной диссертации! «Может, он красивый, но неумный? Или умный и некрасивый? Вовсе нет. Нарзанов (как-то само собой Лапочка стала называть Веничку Нарзановым) — и некрасивый и неумный!»

Еще через два дня Вениамин Леонидович обнаружил на столе записку:

Прочитав записку, знаток Диогена окончательно поглупел и почему-то первым делом вспомнил своего соседа-баптиста, который, конечно, все узнает и при встрече с ним злорадно скажет: «Вышли вам боком кощунственные ваши речи. Вот и жена бросила. А кто вас, преждевременно оплешивевшего, без кандидатской степени полюбит?.. Так-то вот. Все мы под богом ходим».

Винокуров внимательно выслушал скорбную историю Нарзанова, посочувствовал и даже выпил с ним на брудершафт. Вениамин Леонидович пригорюнился и, чувствуя в голове веселый шумок, принялся вслух рассуждать сам с собой о высоких материях: вот, мол, как хитро и непостижимо устроен мир, в котором происходят необычайные явления, жены бросают мужей, диссертации отвергаются Высшей аттестационной комиссией, а некоторые французы удивительно похожи на советских граждан.

Затем Нарзанов долго и нудно толковал о проблеме перевоплощения; сравнивал себя с Эммануилом Кантом, подобно Вениамину Леонидовичу, никогда не видевшим фрезерного станка, и, наконец, спросил у Винокурова:

— Вот скажи, Сергей! Как бы ты реагировал, если тебе было бы суждено родиться французом Коти? Это очень тонкая мысль. Сообрази…

— Я бы зарезал акушерку, — хмуро отвечал Винокуров.

Гости частью разбрелись, частью заснули на кушетках и коврах в самых живописных позах.

Утомленная, но сладко улыбающаяся невеста заглянула на кухню. Там на белой скамеечке сидел Джо. Молодой человек порывисто вскочил и взял Юнону за руку. Он был очень серьезен.

— Послушайте, — сказал он почти шепотом. — Я никак не мог с вами встретиться… все произошло так неожиданно!.. Не выходите замуж за Винокурова. Выходите лучше за меня!

Юнона кокетливо улыбнулась.

— Опоздали, мой друг. Мы уже зарегистрированы, что же вы медлили? Ха-ха!

— Черт с ней, с регистрацией! Не выходите за него. Он испортит вам жизнь.