Льва Яковлевича чуточку знобило.
— Пойдемте домой… холодно что-то, — вздохнул он.
— О, вы плохо выглядите! — посочувствовал Винокуров. — За вами нужен присмотр и присмотр. Завтра суббота. Объявляю ее выходным днем. После сегодняшних тисков административного восторга необходимо встряхнуться.
Сергей Владимирович взял Сопако дружески под руку и направился к троллейбусной остановке.
Глава XV. Джонни Стиль
Шаг за шагом овладевает человечество тайнами природы. Строятся атомные ледоколы, запускаются искусственные спутники земли, без тени улыбки готовятся ученые к полетам в космическое пространство. Познавая законы природы, люди научились многому: строить телевизоры и сочинять порой приличные телевизионные программы; изготавливать из черт знает чего тончайшие капроны, нейлоны и силоны; конструировать удивительные счетные машины, экономящие математикам миллионы лет жизни, аппараты, осуществляющие переводы текстов с одного языка на другой…
Достижениям человечества нет числа!
И все же существует некая специальная область, законы, управляющие которой, пожалуй, для нас, так же таинственны, как и тысячелетия назад.
Речь идет о модах.
Можно не доверять религиозным преданиям, отрицать существование как таковых Адама и Евы, и на этом основании оспаривать у них приоритет законодателей мод, введших якобы первую демисезонную одежду — фиговые листки. Можно доказывать с научной достоверностью тот неопровержимый факт, что еще задолго до библейского создания земли жили наши далекие предки, и уже тогда довольно надежно прикрывали добиблейские места шкурами пещерных медведей. Делали они это в разные времена по-разному, т. е. придерживались пусть примитивной, но все же моды. Жители свайных построек уже знали моды сезонов.
Существование мод у древних египтян, вавилонян, финикян, греков и римлян не вызывает сомнений!). Более поздние времена лишь укрепляют нас в этом мнении. Современность… она говорит сама за себя.
Каковы же законы движения мод? Они — увы! — сокрыты, не поддаются глубокому анализу. Ржавый плотничий гвоздь в носу любимой, полученный ею от мореплавателя Джемса Кука, представлялся молодому дикарю верхом совершенства и изящества; средневековый франт покорял сердца дев не столько успехами на турнирах и пением под окнами, сколько башмаками с аршинными носками и изящными колетами. Пижон тридцатых годов нашего столетия производил неотразимое впечатление на слабый пол широченными штанами и мускулистым плечистым пиджаком. Еще более интересные сведения можно привести о женских одеяниях.
Самое любопытное в модах — это их внезапное изменение. Какие тайные пружины жизни вдруг удлиняют полы мужским пиджакам и укорачивают женские юбки? Кто осмелится заявить о том, что, мол, он открыл соответствующие законы и на основе этого может предугадать моды хотя бы на три года вперед. Ведь это все равно, что объять необъятное.
С некоторых пор пошла мода на узкие брюки и пиджаки с покатыми плечами. Можно было бы обойти молчанием этот в сущности незначительный факт, если бы периоду узкобрючия и безвольно поникших плеч не сопутствовал период появления на земле мерзопакостного племени так называемых «стиляг».
«Стиляга». Кому не известно это слово? Однако, если спросить «Что есть стиляга?» — большинство отвечающих помедлят и проговорят растерянно:
— Ну, этот… что в узких брючках ходит и поет якобы по-английски гнусным голосом: «Уайди-ду-ди-и бэди-веди-тэдди…»
Ответ в общем правилен, и все же он вводит в заблуждение. Неслучайно некоторые газеты, открывая справедливую кампанию против «стиляг», сосредоточили почему-то главный огонь на узких брюках вообще. Произошла ошибка: по-существу «стиляги» как таковые остались в стороне. Газеты повели борьбу… с модой! К чему привело сражение с модой, можно убедиться на опыте одного довольно известного писателя. В двадцати статьях он предавал анафеме узкие штаны и покатые плечи на пиджаках, маленькие узлы на галстуках и толстые подошвы тяжелых башмаков. Со всей публицистической и художественной страстностью обличал писатель все эти аксессуары и в двадцать первой статье. Он подписал ее и собрался было в редакцию, как вдруг взор писателя, навостренный на видение жизни, упал на собственные брюки — увы! — они оказались безнадежно узкими. Писатель бросился к зеркалу: перед ним стоял «стиляга» не первой молодости. Плечи его пиджака безвольно скатывались вниз, крохотный узелок галстука резко диссонировал с толстенными подошвами башмаков.
Писатель сел за стол и пригорюнился. Потом вытер набежавшую слезу, разорвал двадцать первую статью и написал статью номер двадцать два — разумную, с цитатой из Горького, с критикой учреждений и организаций, занимающихся изготовлением одежды. Общий смысл статьи: за модой все-таки надо следить, не допуская чрезмерностей.
И очень хорошо сделал. А то ведь в непонятной борьбе против узкобрючия отдельные товарищи причисляли уже к «стилягам» попросту прилично одетых людей имевших неосторожность проявлять интерес к так называемой «легкой музыке».
«Стиляга» прежде всего — духовное состояние. Внешние данные его могут меняться. Войдут завтра в моду широкие штаны — и «стиляга» облачится в сорокасантиметровые клеши. Закономерно лишь одно: внешний вид «стиляги» сверхмоден, гипертрофирован, доведен до абсурда.
Внутренне «стиляга» примитивен донельзя. Он рабски преклоняется перед всем иностранным, умственно ограничен, но «нахватался верхушек», по убеждению — тунеядец.
Короче, «стиляга» — это пшют, пария, шут гороховый.
Зараза «стиляжества» опасна. Борются с ней слабо. Попугаеподобные балбесы с физиономиями свежеповешенных все еще разгуливают по улицам, и скверам, дебоширят в пивных и бесчинствуют на вечеринках, организуемых ими на деньги несчастных родителей.
Беззаботная суббота началась с посещения старогородского базара.
— Сегодня я угощаю экзотикой, мой подающий надежды ученик, — радовался Сергей Владимирович, протискиваясь сквозь бурлящую, азартно жестикулирующую толпу. Вчерашнее свидание с Кенгураевым вдохнуло в «Викинга» новый заряд энергии. — Вы посмотрите только на эти горы фруктов и овощей… А как пленительно пахнет шашлыком.
— Я не хочу смотреть на овощи и нюхать шашлык, — отвечал Сопако. — Я хочу их есть. Понимаете, есть!
Винокуров засыпал прозаически настроенного казначея упреками, обвинял в голом практицизме, отсутствии творческой фантазии.
— Нет, вы только взгляните, — убеждал он Льва Яковлевича, указывая на сидящую на корточках фигурку, укутанную паранджой и чачваном с ворохом тюбетеек в руках. — Не перевелись еще, оказывается, блюстители чудесных обычаев проклятого прошлого. Прекрасная незнакомка! Представительница частно-капиталистического сектора!
В шашлычном ряду инициативу взял в свои руки Лев Яковлевич. Быстро, без долгих разговоров, Сопако разыскал свободные места за столиком, защищенным от солнца брезентовым тентом, захватил у соседей деревянную чашку со смесью красного перца с солью, уксусницу, заказал дюжину палочек шашлыка и, бросив шефу начальственное «стерегите все это», скрылся в зеленых рядах.
Как показалось «Викингу», в зеленых рядах стало более шумно. Шашлычник подмигнул Винокурову и сказал задушевно:
— Хозяин, лепешку давай. Пусть тоже теплы будет.
Ловко, с шиком подхватив лепешки, симпатичный шашлычник бросил их на жаровню, прогрел, затем осторожно, как драгоценность, уложил на них шампуры с шипящими кусочками мяса, посыпал все ювелирно нарезанным молодым лучком…
Наблюдая за священнодействиями румяного человека в белом колпаке, Винокуров вдруг почувствовал такое дикое желание впиться зубами в розово-золотистое мясо, что еле сдержался от искушения насильно вырвать из неторопливых рук курящееся восхитительным дымком блюдо.