Далее… Если Земля не раздувается и справедлива Тектоника плит, значит, поперечные трещины Срединно-Атлантического хребта должны быть именно такими, как их рисуют на официальных, прошедших «тектоническую цензуру» картах океанского дна – с самым широким местом у вершины горной гряды и утонением по склону. Как рыбьи ребра. Плюс к тому должны существовать только парные ребра. простите, трещины. То есть трещины, сбегающие вниз от оси Срединно-Атлантического рифта по обоим его склонам. Односторонних трещин быть не может в принципе!
Записали…
Но если планета увеличивается в размерах и теория тектоники плит врет, тогда трещины должны иметь диаметрально противоположный характер! В этом случае могут быть односторонние трещины, тянущиеся только по одному склону (см. рис 22, в)!
Рис. 22. Типы поперечных трещин, образующихся при расширении Земли
Плюс к тому трещины должны быть не утончающиеся к краям, а утолщающиеся! То есть не тем тоньше, чем дальше по склону, а тем толще – не как пика, а как веер (см. рис. 22). Объяснение простое: треснуло когда-то давным-давно, и по мере расширения планеты трещина все растет и растет. И чем дальше она оказывается от рифта, то есть чем она старее, тем большее «зияние» в ней накоплено. Учитывая скорость роста планеты, можно рассчитать, что за 10 миллионов лет трещина удлинится (убежит от оси хребта) на 100 км, и при этом ее ширина на конце разрастется до 2 км. А через 50 миллионов лет трещина удлинится до 500 км, а ее ширина на конце вырастет до 10 км.
Записали…
Небольшое напоминание для читателей: Срединно-Атлантический хребет отличается от континентальных горных цепей тем, что он «параллельно-двойной». И рифтовая долина – это провал, «ущелье» между двумя параллельно тянущимися грядами Срединно-Атлантического хребта. То есть, собственно говоря, рифтовая долина и есть та самая трещина, истекающая лавой, по которой когда-то лопнула земная кора и от которой теперь идет нарастание молодой коры океанического дна. Чтобы вы лучше представляли себе картину, можно привести пару цифр: ширина горной цепи Срединно-Атлантического хребта от конца восточного склона до конца западного достигает примерно 1000 км, а рифтовая долина – всего 40 км. Самая настоящая трещина, иначе такое образование и назвать-то трудно…
Все эти еретические размышления о трещинах наш давний знакомец Ларин привел на докладе в Геологическом институте Академии наук. Его вежливо послушали и покривили в ухмылке рты. Дико как-то выглядели эти трещины… Опять этот чудаковатый Ларин со своими чудаковатыми теориями, которые напрочь отвергают всю геологию и проповедуют какое-то мракобесие! Ну его…
Но надо ж было такому случиться, что в зале в тот момент сидел Глеб Борисович Удинцев – известный исследователь геоморфологии океана. Который через несколько дней должен был уйти со своей исследовательской группой в Атлантику. Он выслушал доклад Ларина с интересом, без экзальтации и возмущения: ведь Удинцев был географом, и геологические ереси его ни возмутить, ни разволновать сердечно не могли. Геологи спорят и ругаются – пускай спорят, а его географическое дело – посмотреть, кто окажется прав.
И тут я вновь не могу удержаться, чтобы не сказать пару слов об Удинцеве. Этот замечательный человек вполне мог не родиться на свет в далеком 1923 году, потому что его родители дважды были арестованы большевиками еще во время Гражданской, дважды приговаривались к расстрелу и лишь чудом избежали его. Отец будущего члена-корреспондента Академии наук, лауреата Госпремии СССР и доктора географических наук Глеба Удинцева был поповичем, а мать географа происходила из рода уральских золотоискателей. Поэтому неудивительно, что молодые супруги оказались среди отступающих с армией Колчака. Волна эвакуации донесла их до Иркутска, после чего Борис и Катя решили все-таки возвращаться в Москву. На этом долгом пути они и были несколько раз арестованы как белогвардейские прихвостни. На лбу у них про то, что они «прихвостни», конечно, написано не было, но интеллигентные рожи выдавали подонков с головой.
Чудо, дважды спасшее их от расстрела, привело молодых супругов в Москву, где в 1923 году у них и родился сын Глеб – будущее светило отечественной географической науки. Светило жило и росло в очень стрёмной атмосфере: в доме родителей часто собиралась интеллигенция, а это никогда до добра не доводит. И действительно, в их гостиной постоянно звучали стихи Волошина, Пушкина и Лермонтова, звенели романсы и не стихали разговоры о судьбах России. Короче, люди явно нарывались на пулю.
И опять почти нарвались…
Отца арестовали в марте 1931 года. Считай, жутко повезло: времена были еще мягкие, вегетарианские, до 1937 года еще целая эпоха, поэтому отделался интеллигент жалкими пятью годами ссылки в городе Тюмени. А сын его ссылке, думаю, не сильно-то и огорчился. Парня с детства тянуло в незнакомые края, лес он всегда любил, часто пропадал в лесном массиве Тимирязевской академии, где, валяясь под соснами, зачитывался приключениями Робинзона Крузо, романами Джека Лондона, Жюля Верна, дневниками Миклухо-Маклая, Амундсена. в общем, всей той литературой, которая формирует из человека будущего географа.
«Шум вековых сосен, – писал позже Удинцев, – завораживал мое воображение, в шорохах леса угадывались крадущиеся шаги неведомых зверей, и глаза искали следы их на лесных тропинках. Самой интересной целью жизни стали казаться морские путешествия и открытия в морях и океанах».
В 1936 году отсидевший отец вернулся в Москву, где ему снова повезло – волна арестов не накрыла семью. И это позволило сыну в 1940 году поступить на геофак МГУ. Судьба выкладывала свои петли так, чтобы в итоге сделать из Удинцева географа и через много-много лет привести его в ту аудиторию, где мы с ним впервые встретились – на докладе Ларина. Впрочем, до этого еще далеко, а пока студент второго курса Глеб Удинцев пишет заявление в военкомат и уходит добровольцем на войну.
Парень был головастый, студент, а из таких Родина предпочитала делать офицеров. И потому направила его в летное училище, откуда Удинцев попал на фронт – в бомбардировочную авиацию.
Один из налетов на Германию запомнился ему на всю жизнь. Потому что вполне мог стать последним – так во всяком случае полагал сам Удинцев, не знавший, что судьба уже приметила его – еще до рождения – и целенаправленно ведет в ту самую аудиторию…
Удинцев был человеком литературно одаренным (как и Хойл, как и Шкловский) и позже писал в своих военных очерках о том налете: «Мы прошли над Данцигским заливом благополучно, и вот уже впереди показался Хель – грозная крепость с мощной зенитной артиллерией. Облачка зенитных разрывов встали перед нами плотным заграждением, и надо было пробиваться через этот небесный частокол. Юра вел машину уверенно, бросая самолет из стороны в сторону. Вот батареи Хеля уже у меня на прицеле. но тут ударило волной зенитного разрыва. Забарабанили по плоскостям осколки, и швырнуло машину в крутой крен. Цель сорвалась с расчетного угла, и было ясно – в нее не попадут наши бомбы. Юра кричит мне: „Бросай! Чего ждешь?“ А я в ответ: „Бросать в море не буду! Повторяй заход на цель!“ – „Дурак, ты что, не видишь, как зенитки нас взяли! Сейчас собьют!“ – „Бросать в море не буду, повторяй заход!“ Чертыхнулся Юрка. разворачивает машину под градом осколков. ложится на боевой курс. Ошалев от боевого азарта, держу цель снова на перекрестии прицела. Вот и щелчок прицельного угла сброса; жму кнопку сброса и с восторгом кричу: „Сброс!“»
Короче, повеселился…
Этот восторженный сброс обошелся дорого: погибли стрелок и радист, самолет лишился одного двигателя и вообще представлял собой решето. А на Удинцеве – ни царапинки. Позже за эту бомбардировку ему дали орден Отечественной войны I степени.