— Против инглизов руссы ничего не сделают! Вся Индия уже в руках инглизов. Они убили русского посла в Тегеране, и русский падишах не смог им отомстить!

Туркмен махнул пренебрежительно рукой:

— Ты не знаешь руссов! А я их знаю, я был в Оренбурге и в Казани…

Вольф подозвал хозяина чайханы, заплатил ему и вышел на темную улицу. Пройдя десяток шагов, он остановился у глухого дувала и стал поджидать, пока из чайханы выйдет туркмен…

Через два дня из Бухары вышел тот караван, один из погонщиков которого — туркмен — взял в Оренбурге расчет и посетил Евангелическую миссию на окраине города.

… Проведя в Бухаре свыше двух месяцев, Вольф отправился в Кабул.

10

От старшего султана-правителя средней части жуза прискакал гонец с извещением, что казахи Джагалбайлинского рода напали на аулы соседнего рода, ограбили их и угнали более восьми тысяч лошадей. Состоявший при султане-правителе чиновник Пограничной комиссии сообщил, что по собранным сведениям, подстрекал джагалбайлинцев какой-то старик, не то узбек, не то афганец, будто бы прибывший из Бухары и даже побывавший в Оренбурге.

Сухтелен и Генс склонны были видеть в этом происшествии английские происки. Решено было, что Генс лично отправится в степь для расследования всех обстоятельств дела в сопровождении Виткевича.

Собрав старейшин обоих родов, Генс заставил их примириться и дать клятву, что они прекратят междоусобицу. Похищенные лошади были возвращены владельцам, и большой праздничный той заключил процедуру примирения.

Генс и Виткевич остались в стане старшего султана-правителя, чтобы расследовать одно странное дело.

Чиновник Пограничной комиссии при султане-правителе поручик Аитов передал Генсу пакет с бумагами, которые были отобраны у одного казаха, захваченного во время преследования похитителей лошадей. Бумаги оказались письмами офицера Карелина, посланного на берега Каспия для рекогносцировки. Правда, письма были частные, Карелин писал их родным в Москву, но, видимо, не успел отослать. Все же необходимо было дознаться, как же письма очутились у казаха. Аитов привел его в юрту, в которой помещались Генс и Виткевич.

Казах, молодой парень лет двадцати пяти, немного знавший по-русски, сразу же ответил:

— Пакет передал мне один татарин из Оренбурга, приказчик какого-то купца.

— А откуда ты его знаешь, этого татарина? — спросил Генс.

— На Меновом дворе встретил его, когда лошадей продавали.

— И что же он велел делать с бумагами?.

Казах немного замялся… Генс и Виткевич переглянулись…

— Что ж, придется взять тебя в Оренбург, — сказал Виткевич.

Парень переступил с ноги на ногу, поглядел на свои сапоги и произнес:

— Он велел мне передать бумаги туркмену, который приедет в наш аул и скажет мне, что его прислал Джаффар из Ургенча.

— А потом что было?

— Татарин приказчик уехал, а мы все выехали из аула в степь.

— Григорий Федорович, — сказал Виткевич по-английски, — отпустим его, и пусть Аитов поручит своему человеку в том ауле последить за парнем.

Генс кивнул головой, и Виткевич сказал:

— Ладно, можешь ехать домой!.. Нет, нет, постой! Скажи-ка, имя этого приказчика знаешь?

— Абдулла Низамат.

— А как одет? Каков с виду?

С трудом подбирая слова, запинаясь, казах кое-как описал внешность приказчика. Ничего примечательного в описании не было: самый обычный татарин, в полуевропейском, полувосточном наряде — таких на Меновом дворе десятки.

Когда казах ушел, Генс, еще раз просмотрев письма, сказал Виткевичу.

— Даты на письмах, Иван Викторович, свидетельствуют, что писал их Григорий Силыч в степи, когда возвращался из рекогносцировки к морю. Там он их и потерял.

— Либо же их у него украли, Григорий Федорович, — а он их так и не хватился.

— Да, конечно! Ежели украли, думали похитить не частные письма Карелина родным, а его бумаги деловые, заметки, планы. Кому они надобны, понятно! А вот что за туркмен еще такой, как вы думаете?

Ни Генс, ни Виткевич, разумеется, тогда еще не знали о таинственном посетителе Евангелической миссии в Оренбурге, который прибыл из Бухары, а еще раньше в Бухаре в чайхане встретился с Вольфом. Поэтому Виткевич пожал плечами и сказал, что сперва надобно отыскать приказчика, а через него уж сыщется и туркмен.

11

Генс проехал прямо в Оренбург, а Виткевич задержался в промежуточном пункте Оренбургской линии, в небольшой крепостце Таналыкской. Сюда прибыла партия поляков, присланных из Польши для службы в войсках Оренбургской линии.

Виткевич увидел плохо одетых и обутых, истомленных длинной дорогой, ни в чем неповинных соотечественников, преследуемых только за то, что они сыны Польши…

Старые чувства вспыхнули в груди «черного брата»… И опять вспомнился ему Новосильцев и его слова:

— Все равно вы будете служить нам и делать то, что нам нужно, и суровая школа жизни заставит вас позабыть о Польше!

Нет, своей отчизны Виткевич не забыл и никогда не забудет, и страдания родного народа — это его страдания… Но что он может сделать?

В Таналыке служил рядовым поляк Кживицкий, известный Виткевичу по прежним посещениям Таналыкской крепости. Разыскав его, Виткевич дал ему пятьдесят рублей и приказал разделить между прибывшими.

Вернувшись в Оренбург, Виткевич рассказал о тяжелом положении виденных им соотечественников Томашу Зану.

— Я соберу для них что удастся, — сказал Зан, — и мы отошлем через Кживицкого.

— Нет, лучше я узнаю, на кого можно положиться. Пан Кживицкий что-то не понравился мне…

— Делай, как найдешь удобным. А как съездили в степь, что нового узнали?

Виткевич передернул плечами и сказал с легкой гримасой:

— Нынешнее мое пребывание в степи подкрепило мое убеждение: не тут, не у самой нашей линии, собака зарыта…

Зан засмеялся.

— Не смейся, право! — воскликнул Виткевич. — Я уверен, что степняки служат орудием в других, дальних руках. Вот до тех бы добраться!

— И что же была бы тебе за польза?

Виткевич скрестил руки на груди, наклонил немного голову и сказал очень твердо:

— Я ненавижу лондонскую подлость! А поскольку с берегов Темзы дует ветер, противный и курсу российского корабля, то интересы мои и империи тут сходятся, и я могу служить ей не за страх, а за совесть… Служба же вознаграждается чинами, а чины — это ступени к освобождению. Так я разумею свое положение и свое поведение.

— И ты не видишь здесь софизма? — спросил Зан.

— Нет, я не кривлю душой! Пойми, друг Томаш, что история подобна колеснице Джагернаута: она давит народы, попадающие под ее колеса. На Востоке многим народам суждено либо попасть в руки Англии, либо сохранить свою свободу.

— А не разделят ли они участь Польши в когтях двуглавого орла?

— О нет! Соперничество в борьбе двух великих империй, морской владычицы и сухопутного левиафана, представляют много шансов находящимся между ними странам на то, чтобы использовать эту вражду в своих интересах. Конечно, тут надобны свои Талейраны, Макиавелли…

— И ты предлагаешь услуги в таком качестве? Виткевич рассмеялся, обнял Зана.

— Ладно, ладно, не издевайся, я знаю, что тебе любы не люди, а звери, птицы, камни… Собирай же их на здоровье, а я буду идти своим путем…