Вокруг здания поперёк дорог дыбились баррикады, ощетинившиеся досками, трубами и прутьями, издали каждая баррикада напоминала дикобраза с растопыренными иглами. Конечно, для специальных машин разграждения, тяжёлой боевой техники и профессионалов из штурмовых групп это была символическая преграда, но тысячи, десятки тысяч людей — над этим стоило призадуматься. Мужчины были разбиты на взводы, роты и батальоны, вооружены арматурой, камнями и бутылками с горючим, отряды самообороны должны были пропустить атакующих за первую линию заграждений, потом окружить плотной массой, сковать и блокировать.

Внутри здания атакующих поджидали милиция и десантники, вооружённые автоматическим оружием, а штурмовать снизу, из-под земли коммандос опоздали: подходы были заминированы и охранялись, об этом группы «Альфа», «Зенит» и «Каскад» узнали загодя.

Понятно было, что, выполняя задание, многие из них обрекали себя на верную гибель. Зачем? Ради чего? Все понимали, что они лишь растягивают агонию режима. Разумеется, они имели доступ к кормушке, режим подкармливал их, но по здравом размышлении, командиры групп решили, что риск не оправдан и затея того не стоит. Не говоря уже о том, что они должны были решиться на большую кровь, на проклятие, на неизбежную гражданскую войну и на вечный позор.

Но больше всего их поразила странная особенность: в людях полностью отсутствовал страх. Весело и резво прибывал народ — густой поток шёл от метро со стороны Пресни, из Дорогомилово — по мосту с другого берега реки, толпы поспешали из Конюшков, торопливо катились по Девятинскому переулку, выходящему на Садовое кольцо, а по проспекту, скандируя лозунги, двигались из центра большие колонны под трехцветными флагами России.

Все эти дни альбиносы не объявлялись. Можно было подумать, что они затаились и выжидают, чем кончится переворот. Видно, объявленный порядок их устраивал, и удайся затея, они могли угомониться.

Отсыпаться Ключников поехал в общежитие. Буров сразу объявил переворот еврейским заговором, правда, тех, кто противостоял перевороту, он определил в сионисты. И выходило, что податься некуда: евреи не оставили выбора.

— Ты пойми, это только им выгодно, только им! — талдычил Буров, как заклинание, руки его беспокойно гнули расчёску, наконец, он сломал её и принялся нервно грызть ногти. — Только им это на руку!

— Заткнись, я спать хочу! — окоротил его Ключников.

— Спать, спать… — с тоской упрекнул его Буров. — Россию проспали!

…едва наступила ясность, и Москва, ликуя, стала избавляться от коммунизма, альбиносы возобновили боевые действия. Першин спустил под землю весь отряд.

Поиски шли день и ночь. Машины с приборами объезжали дворы, улицы и переулки. Чаще всего они использовали сейсмическую станцию «Талгар» и ультразвуковые излучатели, в сложных условиях пользовались акустической установкой «Гроза» и мощным немецким определителем электромагнитной эмиссии, однако данные нужно было расшифровывать на специальных приборах в лаборатории, и результаты запаздывали.

Отряд круглые сутки прочёсывал подвалы, старинные галереи, бомбоубежища, старые торговые склады, каких немало отыскалось в центре, заброшенные горные выработки, оставшиеся от строительства метро. Почти все подземелья были связаны воедино, образуя запутанную сеть, или, как говорили специалисты — систему. Узкие лазы, подкопы и лестницы альбиносов соединяли подземелья между собой, выходили в метро, в служебные бункеры разных ведомств, в технические коллекторы и в секретные тоннели, проложенные под городом и ведущие за его пределы.

Свои ходы альбиносы умело врезали в чужие сооружения, искусно маскируя входные отверстия, так что обнаружить их можно было с трудом.

Постепенно круг поисков сужался. Двигаясь от окраины к центру, отряд устраивал под землёй засады, перехватывал альбиносов по одиночке и группами, находил тайные ходы сообщений, однако их укрытия отыскать не удавалось: те из альбиносов, кто не смог оторваться, отстреливались до последнего и кончали с собой.

…весь день отряд рыскал под землёй в том месте, где над Солянкой и Яузой высилась гора. Старые осыпавшиеся ходы соединяли древние соляные погреба, в которых теперь размещались подземные гаражи и склады, с подвалами Ивановского монастыря. Отсюда ползком или согнувшись в три погибели можно было пробраться в подвалы ночлежек на Хитровке, те, в свою очередь, были связаны с идущими из Старых Серебреников ходами; там, на задворках неказистых приземистых домов, можно было найти земляные норы, подкопы и выложенные кирпичом галереи, ведущие вглубь горы. Выше по склону, в парке стояли корпуса физико-химического института, подземные лаборатории которого были упрятаны глубоко под землю и имели свою сеть бетонированных ходов и коридоров.

На другом берегу, в Заяузье, у Котельников начинался раскидистый Таганский холм. Обращённая к Яузе сторона именовалась Швивой горкой, которую московское просторечие переиначило во Вшивую горку, склон круто поднимался в Гончары, где на большой глубине располагались огромные тайные бункеры, соединённые с метро и с поверхностью в ближних и дальних окрестностях.

Уходя от преследования, альбиносы разбивались на мелкие группы или рассыпались поодиночке в бесчисленных лазах и ходах; выйдя из боя, они пробирались в места сбора, известные им одним; до сих пор непонятно было, где находятся их базы.

Отряд прочёсывал подземелья на берегах Яузы. Бирс и Ключников работали в паре: обнаружив противника, они преследовали его, пока не загоняли в тупик, откуда не было выхода. Но взять пленного не удалось пока никому: в безвыходном положении альбиносы убивали себя. Першин приказал сделать засаду.

Бирс и Ключников отыскали прокоп, соединяющий кирпичную галерею в Старых Серебряниках с тоннелем метро, идущим под Яузой из Китай-города на Таганку, и залегли у развилки, где ход раздваивался.

Это было мучительное задание. Погасив фонари, они лежали на сырой земле — без движений, тая дыхание, и только фосфоресцирующие стрелки час за часом отмеряли время в кромешной темноте. Да ещё отдалённый гул и тряска от проходящих вдали поездов докатывались глухо из нутра горы через равные промежутки времени.

Они лежали, изнывая от скуки — ни поесть, ни зажечь фонарь или спичку; даже перекинуться словом было нельзя: окажись поблизости альбинос, их обнаружили бы в тот же миг.

И все же им повезло. Спустя несколько часов они услышали шорох — где-то, неизвестно где, из тишины прорезался посторонний звук. Неуловимый вначале, он стал яснеть и определился вскоре: то был звук шагов. Бирс и Ключников напряглись, обратившись в слух. Неизвестный двигался от тоннеля метро и был настороже: делал несколько шагов, замирал, выжидая, потом снова шагал и останавливался.

Иногда он зажигал фонарь, чтобы осмотреться, дальний размытый свет падал из-за поворота; каждый из разведчиков видел тогда, как блестят в сумраке глаза напарника. Они не знали, что их ждёт и не думали об этом: все мысли были направлены на то, чтобы не прозевать момент.

Незнакомец крался так чутко и так осторожно, что чётче и осторожней, казалось, нельзя: шаг, ещё шаг, ещё один, остановка — полное беззвучие, немота.

Он приближался. Они лежали, напрягая внимание, стараясь ничем не выдать себя. Незнакомец не дошёл до поворота несколько шагов и застыл, прислушиваясь. Стоять в полный рост здесь не удавалось, надо было изрядно пригнуться, и пока незнакомец выжидал, они слышали слабые, едва заметные звуки; шорохи, шуршание одежды, дыхание выдавали в темноте чужое присутствие.

Прежде чем повернуть, он посветил перед собой, но едва он завёл горящий фонарь за угол, Ключников стремительно метнулся вперёд, в ноги, подсёк и опрокинул человека, вцепившись в него мёртвой хваткой.

Свои действия разведчики подолгу отрабатывали в зале, даже строили из матов норы и лазы, чтобы научиться действовать в тесноте: каждому следовало точно знать свой манёвр. И они тренировались до седьмого пота, пока не научились все делать без ошибок.