Такие стаи были сущим бедствием повсюду. Они были плоть от плоти режима, который с первого мгновения, как возник, ставил человека ни в грош, возведя произвол и насилие в норму, изо дня в день доказывая, что все дозволено. И потому отребье по всей стране уверовало: так есть, так должно быть.

Ключников надеялся, что они покуролесят и отстанут, но, не получая отпора, они лишь наглели и расходились; уразумев, что все их боятся, они победно озирали вагон.

Один из них был верзила, вероятно, спортсмен, он надменно бычился и свысока, лениво поглядывал по сторонам; он был накачан без меры, майка едва не лопалась на груди, и как все верзилы, он был медлителен и сонлив.

Ключников окинул взглядом вагон: рассчитывать на помощь не приходилось. Пассажиры помалкивали, делали вид, что происходящее их не касается, но понятно было, что они боятся.

В вагоне повисла зловещая немота, в тишине стучали колёса, и было что-то мёртвое в общем молчании, как будто всех разбирала общая хворь. Но то был страх, тошнотворный страх, каждый, кто прятал глаза, полагал, что если не встревать, то его не тронут, иные глазели с любопытством, посмеивались, а на лицах некоторых держался неподдельный интерес.

Впереди предостерегающе завыла сирена, вагон мчался стремглав, раскачиваясь на рельсах, и отчаянный медный вопль был в ночном пространстве, как трубный глас свыше; далеко окрест, тем, кто слышал его, становилось не по себе.

Ключников присмотрелся и определил в стае коновода, им оказался рослый блондин с длинными волосами. У него были шалые глаза и что-то безумное в лице, нескончаемая истерика, понятно было, что он постоянно взъяривает себя и готов на все, чтобы доказать свою власть.

Наглее других держался шут. Он тянул к девушке руки и громко, на весь вагон смеялся дурным ломким смехом.

Ключников поднялся, никто не обратил на него внимания, видно, решили, что он собирается выходить.

— Кончайте, — сказал он спокойно, надеясь, что они угомонятся.

Но они уже вошли в кураж, и любое слово поперёк мнилось им досадной помехой, которую следовало стереть в порошок.

— Что?! — взвизгнул шут, словно не веря ушам.

— Сейчас под колёса сбросим, — пообещал главарь, вставая.

По правде сказать, вырубить его не составляло труда. Он не успел подняться, Ключников ударил его коленом в пах, потом рубанул наискось ребром ладони по шее, такой удар обычно ломал ключицу. Парень обмяк, согнулся и мешком осел на лавку.

Верзилу Ключников без промедления ударил ногой, потом быстро нанёс кулаком удар снизу в челюсть, подключив бедро и вложив в удар вес тела. Апперкот удался на славу, Ключников тотчас сплёл пальцы в замок и ударил сверху двумя руками в затылок, как будто рубил дрова.

Все это произошло очень быстро, никто даже опомниться не успел. Весь вагон таращился, не понимая, что происходит: только что стая сокрушительно правила бал и казалась неодолимой, и вот двое самых могучих бездыханно валяются на полу и, вероятно, не скоро ещё поднимутся.

Трое оставшихся вскочили и вырвались в проход между сиденьями. Шут вытащил нож и кинулся на Ключникова, но Сергей отступил назад, взялся за ручки на спинках сидений и, поджавшись, взмахнул ногами, словно на брусьях; в гимнастике такое движение называется — «мах вперёд».

Удар ног пришёлся нападавшему в грудь, он отлетел, врезался спиной в дверь. Ключников, не мешкая, подскочил к нему и, схватив за волосы, ударил головой в пол. Двое пустились наутёк, Ключников бросился вдогонку, настиг заднего, тот обернулся и попытался ударить его ногой, однако Сергей поймал его щиколотку, резко рванул на себя, и парень как подрубленный упал навзничь. Падая, он, видно, сильно ушиб спину, потому что завыл от боли и стал кататься с боку на бок в проходе.

Последний из стаи, не дожидаясь, выскочил в тамбур, метнулся в соседний вагон и быстро побежал дальше, словно убегал от контролёров; он спугнул по дороге безбилетников, которые, не зная в чём дело, побежали следом.

Закончив урок, Ключников заправил выбившуюся из брюк рубаху и вернулся на место, где оставил сумку. На него пялился весь вагон, таращились оторопело, точно не могли взять в толк, что произошло.

— Хулиган! — во всеуслышанье объявила какая-то толстуха, и все загалдели вразнобой, вагон наполнился гомоном, все оживлённо обсуждали случившееся; Ключников понял, что многие его осуждают.

Это была знакомая картина: все помалкивали, пока грозила опасность, страшились подать голос, но стоило кому-то избавить их от страха, как все тотчас осмелели, и теперь возмущались наперебой.

Пока Ключников творил расправу, девушка неподвижно смотрела во все глаза, как бы не веря, что кто-то вступился за неё.

Когда все было кончено и Ключников сел на место, она поднялась, прошла весь вагон и приблизилась.

— Спасибо, — тихо сказала она, сев напротив. — Без вас я пропала бы.

Она была красива. Сергей взглянул на неё и смутился: её большие тёмные глаза смотрели в упор. Да, она внимательно разглядывала его, словно хотела что-то понять, он неловко поёрзал, ему стало не по себе.

Электричка стремительно летела сквозь ночь. Вечерняя заря догорала вдали — там, откуда неслась электричка. Над полями висела размытая летняя мгла, чернели печально леса, окутанные мраком, за стеклом мелькали тускло освещённые посёлки и станции, и иногда на излёте взгляда появлялись вдруг россыпи ярких огней, выстилающих горизонт.

Новая знакомая не сводила с Ключникова глаз.

— Я уже думала, перевелись в этой стране мужчины, — улыбнулась она грустно, и было в её лице и взгляде что-то торжественное, отчего он снова смутился.

Молча и неотрывно она смотрела в упор, он не знал, как быть. Ключников глядел в окно, делая вид, что его что-то там занимает и как бы в надежде, что она тоже заинтересуется, но она смотрела на него, и он краем глаза замечал обращённый на себя взгляд, который был ощутим на лице, как прикосновение.

Не то чтобы Ключников сторонился женщин, но за все годы он знал лишь одну, другие его не занимали, вернее, они не были ему нужны. И сейчас, когда красивая молодая женщина смотрела на него в упор, он испытывал смущение и неловкость.

В вагоне тем временем поднялся общий ропот, пассажиры сочувствовали пострадавшим, самые сердобольные стали им помогать.

— Я думаю, нам лучше перейти в другой вагон, — предложила девушка.

Она поднялась и, не оглядываясь, направилась к двери, как бы не сомневаясь в том, что он идёт следом. Ключников и впрямь послушно двинулся за ней, она уже имела над ним непонятную власть, словно это не он, а она спасла его, впрочем, давно известно: сплошь и рядом спасённый приобретает странную и неодолимую власть над своим спасителем.

Они шли по проходу, пассажиры провожали их взглядами, выворачивали вслед шеи, Ключников на ходу подумал, как хорошо она сложена. Смуглая и спортивная, сильные загорелые ноги, короткая стрижка, упругий, гарцующий шаг, в ней проглядывалось что-то стремительное, какая-то скрытая резкость, как у игрока в пинг-понг, который в любую секунду может взорваться хлёстким топ-спином; в ней ощутимо угадывалась чувственность, что-то терпкое, некий дурман, соль, жгучий перец.

Они прошли два вагона, сели, и она по-прежнему беззастенчиво разглядывала его, а он смущённо отводил взгляд, словно стыдился того, что произошло. Между ними уже существовала некая тайная связь, о которой невозможно было ещё ничего сказать, но которая внятно угадывалась.

— Надеюсь, вы проводите меня? — спросила она, когда поезд, постукивая на стыках, приблизился к Белорусскому вокзалу.

— Провожу, — покорно кивнул Ключников.

10

Двумя пятёрками разведка двигалась по обочинам колеи. Едва отключили напряжение в контактном рельсе, они спустились на станцию «Спортивная», двинулись в сторону Воробьёвых гор. В тоннеле горело рабочее освещение, которое включали в час ночи и отключали в шесть утра; цепь ламп под коническими колпаками, направленными по ходу движения, чтобы не слепить машиниста, тянулась вдоль тоннеля и исчезала за плавным поворотом.