— Я христианин, и верю в Троицу. Но маленькая сида, не являясь богиней, встала на сторону бриттов и принесла победу.

Монахи переглянулись.

— А какой год шел у вас? От Воплощения Господня, от Адама?

— Не помню. Кажется, на Самайн был пять тысяч восемьсот какой-то год Адама… Так епископ возглашал…

— Теперь же пять тысяч девятьсот пятьдесят первый! — воскликнул один из монахов.

— Ты где-то потерял целых сто лет. За которые, увы, и минула эпоха славы… Британии, считай, нет. Ныне же пробил и час Камбрии…

— А она?

— Кто?

— Сида! Что с ней?

— Убита одним из рыцарей, как нечисть нечестивая… Хотя многие говорят — ушла. Что с вами, добрый сэр?

А рыцаря ноги не держат. Сел на мокрый песок. Не может быть! Позавчера — любовь. Вчера — победа. А потом — туман. Кэррадок схватился за голову. Но ни забытье, ни безумие не принесли успокоения. Зато пришло понимание — как нож в брюхо. Боль, агония — но не милосердная смерть. Страсть? Болезнь? Наваждение? Да. А еще — чувство, которое Бог. Что даровал одному младенцу талант — видеть иначе. Именно ради того, чтобы тот полюбил маленькую сиду! Потому и знахари не помогали, и даже епископ не смог ничего сделать. Так было суждено. Ему, свинье неблагодарной. Убита рыцарем? Может, потому, что рядом не оказалось другого рыцаря. Того, что не стал бы смотреть — нечисть, чисть. Закрыл серые глаза собой, и встретил железо — железом, а стрелу — щитом. Но зачем он здесь? И теперь? Здесь, где нет ни золота коротких прядей, ни голоса, острого и быстрого, как стрелы «скорпиончика»? А с ними нет и надежды. Она ведь и была последней надеждой Камбрии…

Кэррадок стиснул голову сильнее, надеясь, что она хотя бы заболит.

— Это правда? — спросил монах.

— Что? -

— Про тебя, про сиду. Ты говорил вслух, друг мой.

— Правда. Правда! Я бы убил себя — но посмотри, к чему меня привело окаянное стремление к смерти! Меня, мою страну. И мою любовь… Я не могу жить без нее — но искать смерти еще раз? После того, как туман привел меня сюда? Я не безумец! Но что мне теперь делать?

— Если Господь привел тебя сюда, путь он ведет тебя и дальше! Я бы предложил тебе место в нашем куррахе. Если нам не суждено будет добраться до земли — значит, все, что тебе было суждено — осознание и раскаяние. Если нас вынесет к земле и к людям — то я с братом Теоторигом понесу этим людям свет веры и мудрость, накопленную нашим народом до тех пор, пока он не впал в разврат и не пал под ударами саксов. И ты тоже увидишь назначенную тебе службу…

— Верно!

Рыцарь вскочил на ноги и в несколько размашистых шагов оказался у лодки.

— Я не особенно силен в морском деле, но уж закрепить верхний покров на куррахе умею, — говорил громко, ободряя сам себя, да глуша мысли, — Как думаете, братья, мы успеем выйти в море до вечера?

Снова — мерное качание колесницы. Далекий голос Эйры:

— Сестра спит.

— Но нам очень нужно с ней говорить!

— Кому — вам? Тебя я знаю, ты при Кер-Ниде был. А остальные кто?

— Лучшие люди долины реки Таф. У нас третью неделю даже князя нет, не то, что короля. Все полегли с королем Мейригом. А родня королевская попряталась, вдруг и не сыскать…

А сыскав, намекнуть, чтоб прятались получше? Перемена династии в Камбрии процедура обычная, но долгая. Чего хотят — ясно. Вот она, цена девичьим мечтаниям. Мчат и мчат принцы на белых конях, хоть из баллисты отстреливай. Спать не дают. Предлагают союз, провиант и фураж, себя с дружиной и ополчением. Всего третий день пути по Глиусингу, а как надоели. И ведь учить приходится на ходу. И половину войска оставлять ждать короля. Который то ли идет, то ли нет.

А главное, все они уже знают об ошибке, которую совершила утром маленькая ушастая сида. От радости.

Радость вышла тройная. Очередной принц — гнедая кобыла, едва сходящаяся на пузе кольчуга, безрадостное выражение на одутловатом лице — явился не с пустыми руками. С собой притащил пару саксонских мечей. Сказал, что полторы сотни голов тащить не стал, поленился. Да и варварство это, головы рубить… Выяснилось — отступающая конница Уэссекса влипла в засаду. Обозники, охрана лагеря — полегли все и сразу, рыцарей загнали к речной развилке и сутки осаждали. Наконец, те рискнули переправляться — под стрелами. Кто-то, возможно и вырвался. Но как организованная сила отряд больше не существовал.

Вторая радость приключилась, когда удачливый партизан назвал свое имя — а заодно и владение. Принц Кадог, лорд Большой и Малой Ронды. Слово «Ронда» означает уголь. Не дрянной уголь Восточной Англии — лучший антрацит для паровых судов, который только и считался достойным идти в топки боевых кораблей.

Третья радость — принц попался умный. Мечта стать самостоятельным королем и принести клятву верности напрямую верховному королю Британии его не грела. Берега Ронды — владение скромное. В одиночку от соседей не отбиться. А они наверняка в честь обретенной свободы возжелают пошалить. И что тогда?

Лучше уж обзавестись сюзереном. Таким, чтоб имя назвал — и вдоль границ сразу благодать и сердечная дружба. Ради чего и войско предоставить можно, и денежку выплатить. А какое имя сейчас разносится над горами победным громом? Гулидиена не предлагать.

— Я? — удивилась тогда сида, — Я же не королева! Мне вассалов…

"Ронда." — полыхнуло в мозгу, накладываясь на образы паровоза и парохода, — "Ронда!"

— … собирать и защищать можно. От врагов. Могу и от местных фэйри. Не больше. Мистическую защиту пусть обеспечивает церковь…

Немайн несло. Антрацитовый дым укутал все. Вместо подарка, символизирующего новую зависимость, за который нужно рассчитываться данью, Кадог с удивлением получил грамоту с записью о том, что он должен сиде немалую сумму. И на втором экземпляре расписался. Столько должен выплатить, буде захочет сменить сюзерена. Кабально, а что поделаешь… Назад отыгрывать неловко. Не выполнил обязательства — штраф. Тоже понятно, хорошо хоть не война сразу, и не выкуп по произволу сильного: все подробно расписано. Все равно — приуныл. Зато когда увидел, что ежегодный процент следует ему! За верность. Трижды переспросил. Объяснили. Мол, драть процент — грех. Так что — не заплатит Немайн деньги, долг полегчает. Заплатит — и вовсе славно. А лучше всего — что не пришлось выдавать никого из детей в заложники. Процедура привычная, но неприятная. Сказано: "Тот не король, у кого нет заложников в цепях!" Так Немайн не королева!

Принц немедля присоединил небольшое войско ко гленцам. Помогал, как мог. И все пытался понять — за что ему такое счастье? За право свободного прохода по реке, да землю ниже плодородия и освящения? Так безделица же сущая. Искал подвох. Не находил. Начал хвастаться, всем встречным владетелям договор показывать. А сам, боясь и надеясь разом ждал — найдут! Кой-что отыскали. Не принцы, а бесхозные жители устья Тафа.

— Вы там у себя из дерева строитесь? А тут налог на строительный камень выходит. И на глину, и на руду.

Получалось — фермерам неопасно. А ремесленникам неуютно… Хотя и глина, и руда поверху тоже встречаются. Случись что — поди, докажи, где взял. Так что договор оставался непонятно выгодным. Многие, ознакомившись, торопились предложить сиде доблесть и верность. И получали решительный отказ. Может быть, потому, что просидели, трясясь, в замках да холмовых фортах все нашествие и нос высунуть боялись? Кадогу рассказали — Немайн видит в битве каждого воина, и подвиги всякого запоминае. А если она попросту воинскую доблесть чует? Вот он побил саксов — не много, не мало, ровнехонько по скромным силам. И то, сорвись засада, разогнали бы его войско саксы. Не перебили, кони у валлийцев лучше. Быстрей, сильней крупней. И не только лошади, коров, коз, овец это тоже касается! Особенно мелкий скот у тех саксов, что с континента перебираются… А форт у него хороший, сотней-другой лучших головорезов не взять. Три вала разной высоты, живые изгороди вместо кольев. Старый способ, да надежный. Так что он один оказался достоин. И на что, спрашивается, надеется эта деревенщина? Известно — таких забирает принц Рис. Уже приятно округливший владения за счет городишки Кетгвелли и полудюжины общин поменьше. Все верно: без короля или принца нельзя, а Риса знают как государя в меру доброго, хозяйственного да аккуратного.