Иван Матвеич, после двукратного приглашения, решился сесть, перегнувшись телом вперед и поджав руки в рукава.

– По обстоятельствам, я должен приискать себе другую квартиру, – сказал Обломов, – поэтому желал бы эту передать.

– Теперь трудно передать, – кашлянув в пальцы и проворно спрятав их в рукав, отозвался Иван Матвеевич, – если б в конце лета пожаловали, тогда много ходили смотреть.

– Я был, да вас не было, – перебил Обломов.

– Сестра сказывала, – прибавил чиновник. – Да вы не беспокойтесь насчет квартиры: здесь вам будет удобно. Может быть, птица вас беспокоит?

– Какая птица?

– Куры-с.

Обломов хотя слышал постоянно с раннего утра под окнами тяжелое кудахтанье наседки и писк цыплят, но до того ли ему? Перед ним носился образ Ольги, и он едва замечал окружающее.

– Нет, это ничего, – сказал он, – я думал, вы говорите о канарейках: они с утра начинают трещать.

– Мы их вынесем, – отвечал Иван Матвеевич.

– И это ничего, – заметил Обломов, – но мне, по обстоятельствам, нельзя оставаться.

– Как угодно-с, – отвечал Иван Матвеевич. – А если не приищете жильца, как же насчет контракта? Сделаете удовлетворение?.. Вам убыток будет.

– А сколько там следует? – спросил Обломов.

– Да вот я принесу расчет.

Он принес контракт и счеты.

– Вот-с, за квартиру восемьсот рублей ассигнациями, сто рублей получено задатку, осталось семьсот рублей, – сказал он.

– Да неужели вы с меня за целый год хотите взять, когда я у вас и двух недель не прожил? – перебил его Обломов.

– Как же-с? – кротко и совестливо возразил Иван Матвеевич. – Сестра убыток понесет несправедливо. Она бедная вдова, живет только тем, что с дома получит; да разве на цыплятах и яйцах выручит кое-что на одежонку ребятишкам.

– Помилуйте, я не могу, – заговорил Обломов, – посудите, я не прожил двух недель. Что же это, за что?

– Вот-с, в контракте сказано, – говорил Иван Матвеевич, показывая средним пальцем две строки и спрятав палец в рукав, – извольте прочесть: «Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан передать ее другому лицу на тех же условиях или, в противном случае, удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь год, по первое июня будущего года», прочитал Обломов.

– Как же это? – говорил он. – Это несправедливо.

– По закону так-с, – заметил Иван Матвеевич. – Сами изволили подписать: вот подпись-с!

Опять появился палец под подписью и опять спрятался.

– Сколько же? – спросил Обломов.

– Семьсот рублей, – начал щелкать тем же пальцем Иван Матвеевич, подгибая его всякий раз проворно в кулак, – да за конюшню и сарай сто пятьдесят рублей.

И он щелкнул еще.

– Помилуйте, у меня лошадей нет, я не держу: зачем мне конюшня и сарай? – с живостью возразил Обломов.

– В контракте есть-с, – заметил, показывая пальцем строку, Иван Матвеевич. – Михей Андреич сказывал, что у вас лошади будут.

– Врет Михей Андреич! – с досадой сказал Обломов. – Дайте мне контракт!

– Вот-с копию извольте получить, а контракт принадлежит сестре, – мягко отозвался Иван Матвеевич, взяв контракт в руку. – Сверх того за огород и продовольствие из оного капустой, репой и прочими овощами, считая на одно лицо, – читал Иван Матвеевич, – примерно двести пятьдесят рублей…

И он хотел щелкнуть на счетах.

– Какой огород? Какая капуста? Я и знать не знаю, что вы! – почти грозно возражал Обломов.

– Вот-с, в контракте: Михей Андреич сказали, что вы с тем нанимаете…

– Что же это такое, что вы без меня моим столом распоряжаетесь? Я не хочу ни капусты, ни репы… – говорил Обломов, вставая.

И Иван Матвеевич встал со стула.

– Помилуйте, как можно без вас: вот подпись есть! – возразил он.

И опять толстый палец трясся на подписи, и вся бумага тряслась в его руке.

– Сколько всего считаете вы? – нетерпеливо спросил Обломов.

– Еще за окраску потолка и дверей, за переделку окон в кухне, за новые пробои к дверям – сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями.

– Как, и это на мой счет? – с изумлением спросил Обломов. – Это всегда на счет хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..

– Вот-с, в контракте сказано, что на ваш счет, – сказал Иван Матвеевич, издали показывая пальцем в бумаге, где это сказано. – Тысячу триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с! – кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.

– Да где я возьму? У меня нет денег! – возразил Обломов, ходя по комнате. – Нужно мне очень вашей репы да капусты!

– Как угодно-с! – тихо прибавил Иван Матвеевич. – Да не беспокойтесь: вам здесь будет удобно, – прибавил он. – А деньги… сестра подождет.

– Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите?

– Слушаю-с. Как угодно, – послушно отвечал Иван Матвеевич, отступив на шаг.

– Хорошо, я подумаю и постараюсь передать квартиру! – сказал Обломов, кивнув чиновнику головой.

– Трудно-с; а впрочем, как угодно! – заключил Иван Матвеевич и, троекратно поклонясь, вышел вон.

Обломов вынул бумажник и счел деньги; всего триста пять рублей. Он обомлел.

«Куда ж я дел деньги? – с изумлением, почти с ужасом спросил самого себя Обломов. – В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»

Он начал считать, припоминать все траты и мог припомнить только двести пятьдесят рублей.

– Куда ж это вышли деньги? – говорил он. – Захар, Захар!

– Чего изволите?

– Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег-то нет у нас! – спросил он.

Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на стол.

– Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, – сказал он.

– Что ты мне мелочь-то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?

– Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам за коляски платите?

– Да, вот на экипаж много вышло, – вспомнил Обломов, глядя на Захара. – Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?

– Где помнить? – отозвался Захар. – Один раз вы велели мне тридцать рублей отдать, так я и помню.

– Что бы тебе записывать? – упрекнул его Обломов. – Худо быть безграмотным!

– Прожил век и без грамоты, слава Богу, не хуже других! – возразил Захар, глядя в сторону.

«Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!» – подумал Обломов.

– Вон у Ильинских был грамотный-то, сказывали люди, – продолжал Захар, – да серебро из буфета и стащил.

«Прошу покорнейше! – трусливо подумал Обломов. – В самом деле, эти грамотеи – всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано школы заводить!..»

– Ну, куда еще вышли деньги? – спросил он.

– Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче…

– В самом деле, – обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. – Так вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву… Еще куда?

Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной, смотрел на него.

– Не помнит ли Анисья? – спросил Обломов.

– Где дуре помнить? Что баба знает? – с презрением сказал Захар.

– Не припомню! – с тоской заключил Обломов, – уж не воры ли были?

– Кабы воры, так все бы взяли, – сказал Захар, уходя.

Обломов сел в кресло и задумался. «Где же я возьму денег? – до холодного пота думал он. – Когда пришлют из деревни и сколько?»

Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал в Морскую.