На перекрестке я все же обернулся - он шел, поскальзываясь и взмахивая руками. Он ведь всегда покупал самые плохие вещи, и ботинки у него были скользкие, как лыжи.

Я хотел было вернуться и помочь ему, но самолюбие остановило меня. "А, ничего с ним не случится!" - подумал я и пошел дальше.

С того дня я его больше не видел. Я долго разыскивал его: звонил в институт Склифосовского, в милицию. В институте Склифосовского мне сказали, что таких нет, но, возможно, еще будут. А в милиции сообщили, что им все известно, за исключением того, что интересует меня.

Теперь я живу так же, как до того дня, когда чихнул на улице Горького, и вроде бы все нормально, только иногда, особенно зимними вечерами, меня тянет, как бывало, встать под сосулькой или помочь кому-то донести тяжелый чемодан.

Но без него, моего друга, я почему-то стесняюсь...

Полет

Дело на просеке было... в тайге. Ну, тайга - комары, как шприцы летают, консервные банки запросто прокусывают. Но, как прокусят, дохнут сразу.

Гадюка одна болотная тоже сдохла - укусила Пахомыча, а он злой как черт, второй месяц неопохмеленный.

Короче, сидим на просеке сами, как гадюки, как гады последние. Ну, Вася Темирляев - он из местных... Ну, тут этап гнали... Ну, в общем, у него отчество сложное: Иваныч-Трофимыч-Окулевич-Беймурат-Капитаныч строгого режима.

Ну, он, короче, весь в отца пошел - отчаянный. "Тавай, - говорит, - я спегаю!"

Ну, Вова Гинзбург по кличке Масонская Ложка... ну, он - геолог: показывал, в какую сторону тайгу рубить, пока карту не потерял. Ну, он говорит Ваське: "Куда ж ты сбегаешь, если до ближайшего населенного пункта две тысячи километров! И то, - говорит, - если мы в ту сторону лес валили, а то и все - две тысячи километров... два метра!"

Тут Пахомыч говорит... Молчал, старый черт, зубами жевал только что-то, а потом вставил их в рот и говорит: "Дык, чего пехом-то? Возьмем пару моторов от пилы "Дружба", крылья из палатки вырежем, заместо пропеллера - лопату... можно две".

Ну, Пахомыч, старый политурокаторжанин... за политуру сидел. Политуру всю выпил, когда на мебельной фабрике работал. Ну, фабрика, пля, и встала. Ему статью: английский шпион! А хоть бы подумали: какой англичанин столько политуры выпьет и живым останется?!

"Сделаем, - говорит Пахомыч, - аэроплан, к закрытию и поспеем..."

Вова Гинзбург: "А чертежи?!"

Но тут бригадир наш, Котя Анциферов, говорит: "Какие, - говорит, - нафуй-мафуй, ать-мать, где-зде, еще чертежи?! Что у нас рук, ать-мать, где-зде, нету, что ли?!"

Ну, взяли мы в руки топоры, пилы, лопаты... Пахомыч зубы взял, чтобы не потерять. И - за работу. Часа два работали, не разгибаясь, а когда разогнулись... Стоит на просеке красавец аэроплан, крылья из брезента, упругие, на месте пропеллера лопаты, крест-накрест связанные, в кабине матрац...

Посуровели наши лица. А бригадир Анциферов сказал: "Если, пля, кто еще меня на "ты" назовет... мать-ать, где-зде... спишу на землю к едрени фени!"

Подошел к аэроплану и начертал у него на боку: "Ан-206, часть 2-я" - это статья, по которой он первый раз привлекался. Торжественная, пля, была минута... и аэроплан быт такой красивый, что казалось, улетит без нас в страну какую-нибудь сказочную, волшебную, а может быть, - в самый коммунизм!

Ну, страху натерпелись, когда взлетали... Пахомыч от волнения каждый раз в кусты бегал. Только Анциферов скомандует: "Пуск!" - он в кусты. И кричит оттуда: "Робяты, погодите!"

Ну, главное было, конечно, моторы разом завести. Ну, Вовка-Масонская Ложка считает: "Раз, два, три!.." А Темирляев только до двух считать умеет - школу-то кончал на русском языке, а учителей у них не было... один только по военной подготовке, вот он и научил Васю считать: раз-два, левой... а до трех не дошел.

Ну, потом Васю я сменил. Рванули мы с Вовкой, аэроплан задрожал, пля, как припадочный, и оторвался от земли. Пахомыч еле успел. Бежит, штаны руками поддерживает. Ему кричат: "Хватайся за борт!" Ну, он схватился, штаны соскочили... за елку зацепились. Анциферов орет: "Руби концы!" Пахомыч кричит: "Не дамся!"

Ну, рубанул Вася топором. Чиркнула елка макушкой по матрацу, и мы - в воздухе!

Только сверху увидели, что тянули просеку в сторону глубокого ущелья. Хорошо хоть, что всего два метра протянули.

Ну, короче, идем на бреющем... трясемся, как в лихорадке. Бригадир Анциферов орет Пахомычу: "Ты что ж, старый пень, пилу свою не смазывал, вишь, как из-за тя трясет, мать-ать, где-зде, чтоб тя кондрашка хватила!"

А Пахомыч кричит: "Я ж, едрена вошь, не знал, что мы на ей полетим! Кабы, - орет, - я знал, я б ей вообще не пилил!"

Васька Темирляев кричит: "Нама типерь по ортену татут!"

"По шее тебе дадут!" - орет Вовка Гинзбург.

Ну, я тоже что-то восклицаю восторженное. А тут, пля, истребитель откуда ни возьмись!.. Ну, бригадир Анциферов со своими уголовными замашками сразу за лом. "Я, - кричит, - мать-ать, где-зде, щас ему врежу по фюзеляжу, он, мать-ать, на заклепки рассыпется!"

Ну, Вовка-Масонская Ложка кричит: "Надо связаться с ним по радио и передать, что мы наши!" А какая, мать-ать, у нас рация - один приемник "Сокол". Я ору в приемник, может, думаю, услышит, чем черт не шутит! И услышал-таки, прошел истребитель мимо.

Но лучше бы он нас сбил... потому что в облако попали от химического завода, дышать нечем. Васька Темирляев кашляет, Пахомыч плесенью покрылся, у Анциферова волосы вылезли, у меня борода отросла. А Вовка Гинзбург кричит: "Это двуокись какой-то мукосели! Набивай мешки, мы ее на валюту продадим!"

Ну, набили мы этой мукосели в рюкзаки, в чемодан... Когда из облака выскочили, у бригадира Анциферова волосы опять отросли, и гуще прежнего: рыжие, толстые... ну, как медная проволока. Вот такая мукосель! А у меня борода, наоборот, отвалилась, растворилась, а на лице улыбка счастливая осталась. Лечу, пля, как дурак улыбаюсь и не подозреваю, что нас уже с земли засекли и телеграфируют в Академию наук, что видят летающую тарелку!

Не сдобровать бы нам! Но хорошо, эти ученые академики ответили, что никакая мы не тарелка, а - оптический эффект, ать-мать-перемать! Эффект, понимаешь! Это Анциферов, что ли, эффект с тремя судимостями?! Или заслуженный политурокаторжанин Пахомыч, который хоть и сидел за Сталина, считает, что у нас порядка нет и не будет без хозяина!

Это я, что ли, эффект? Или Вовка-Масонская Ложка, который, пля, вместо того, чтобы лететь в родной Тель-Авив, летит за бутылкой неизвестно куда!

Или Вася Темирляев - эффект, который хоть сейчас готов бить врагов своей отчизны, только пока не знает кого, но может и кого угодно!

Эффект... Козлы они все после этого! - подумал я и чуть не вывалился за борт.

"Бензин, - заорал бригадир Анциферов, - мать-ать, где-зде, кончился!"

"Ан-206, часть 2-я" резко терял высоту...

"Я не верю, што мы разобьемся! - крикнул Пахомыч. - Не могет быть, штоб я умер, не опохмелившись!.."

На старика было жалко смотреть, он сжимал зубы в трясущейся руке, а в глазах у него стояли слезы... большие слезы, каждая, пля, наверное, в сто грамм!

Ну, стали прощаться с жизнью... Анциферов говорит: "Прощай, житуха. Жил я, как сукин сын! Потратил тебя на водку, а водка - плоха-а-я!.. На баб, а бабы мне доставались самые па-ас-кудные! Жил, - кричит, - я так похабно, что мне даже помирать весело! Я, - кричит, - счастлив! И чтобы вы тоже ощутили счастье, и поскорее, я, - кричит, - вас, пля, всех придушу сейчас к этой матери! Где-зде, нафуй-мафуй!"

Вася Темирляев кричит: "Я зить хоцу! Зизнь, - кричит, - даеца целовеку отин рац, а мне, пля, ни рацу не тали. Толико обецали..."

Ну, я тоже начал с жизнью прощаться: вспомнил, кому сколько должен, подумал: "Хрен вы у меня теперь получите!" Жену свою, стерву, вспомнил, которая развелась со мной и выжила в тайгу, чтоб алиментов больше получать. Ну, вспомнил еще, что когда был маленьким, очень хотел стать летчиком. И подумал: "Умру, пля, хоть как летчик... Хоть таким манером, а осуществлю свою мечту детства..."