«Из Берлина сообщают: «Если Венгрия направит на фронт еще 20 дивизий, а в Германию урожай нынешнего года, Риббентроп будет готов наконец правильно выговорить хотя бы одну венгерскую фамилию. Премия Великого Блефа 1-й степени с мечами, которую обычно каждую неделю получает доктор Геббельс, на этот раз присуждена начальнику генерального штаба венгерской армии…»
«Сейсмограф новостей в офицерской столовой:
На фронте не происходит никаких изменений — полковник Споида без перерыва говорит на чеканном немецком языке.
Идут попытки локализовать прорывы линии фронта: полковник Споида внимательно прислушивается к разговорам, ведущимся на немецком языке.
Тяжелые оборонительные бои: за главным столом все говорят по-венгерски, а полковник Споида заснул от скуки…»
ОТЕЦ ПРОДОЛЖАЕТ РАССКАЗ: — К штабу нашего корпуса был прикреплен немецкий офицер по фамилии Споида, однорукий полковник Споида. Он то ли закрывал глаза на наше поведение, то ли совсем был дураком, не знаю. Но никаких проблем у нас с ним не было. Правда, мы постоянно подвергали его специальной обработке, которую называли «перевоспитанием».
13 октября 1944 года в жизни нашего штаба корпуса наступил решающий момент. Мы еще не знали о подписанном 11 октября временном перемирии, однако догадывались, что стоим на пороге важнейших событий. Мы получили телеграмму начальника генерального штаба венгерской армии Яноша Вёрёша, в которой нам предписывалось направиться в Будапешт, чтобы принять командование воинскими частями столичного гарнизона…
Итак, мы стали «личной гвардией», члены которой не только были готовы, но и давно вынашивали планы перехода страны на сторону антигитлеровской коалиции или, во всяком случае, полного разрыва с немцами. По приказу Яноша Вёрёша мы отправились в столицу на рассвете 15 октября, большинство — по еще безопасному Мишкольцскому шоссе, я же — через Дебрецен. Дело в том, что я хотел повидать свою мать, пообедать, а потом продолжить свой путь. (Остальные из-за близости линии фронта поехали на север, потому что советские войска были уже в районе Тисы, под Сольноком.) Однако арестовали меня не русские, а немцы в городе Дебрецене. Меня отвели в немецкую комендатуру Деб-рецена, словно пленного офицера. Дело в том, что по радио передали первое обращение Хорти к венгерскому народу, о котором я, разумеется, ничего не знал. Немецкая городская комендатура располагалась в здании главпочтамта. В качестве визитной карточки этого заведения у ворот на деревьях висели два мужчины, на груди которых были прикреплены таблички с надписью: «Партизан».
Правда, мое пребывание в немецком плену длилось не так уж долго. Через несколько часов меня выпустили, выяснилось, что мы «по-прежнему союзники», но уже под руководством Салаши…
Я смог продолжить свой путь в Будапешт. Но с какими чувствами!
В нас, разумеется, уже не было никакой нужды, более того… Тогда у меня был первый «шок». Ференц Фаркаш, с которым мы 19 марта анализировали возможность перехода на сторону русских, сразу же предложил свои услуги Салаши, и через несколько дней этот «вождь» нилашистского движения назначил Фаркаша уполномоченным правительства по эвакуации…
Итак, персонал штаба нашего корпуса, оставшийся без войск и без дела, перевели в монастырь Сион, расположенный на горе Шаш, а оттуда — в помещение физкультурного института.
Вероятно, не лишним будет повторить: мы знали, для чего нас вызывают в Будапешт, но:
1) неожиданно для нас в день «переселения», когда в столицу прибыли только офицеры корпуса, было передано обращение наместника;
2) мы совершенно не были подготовлены к нилашистскому путчу; я отчетливо сознавал, что подобное развитие событий расчленит, разъединит, практически уничтожит «личную гвардию».
Теперь представь себе: утром я отправился в путь в качестве одного из тех офицеров, которые должны были возглавить выход Венгрии из войны на стороне Германии; после обеда я несколько часов провел в плену у немцев; на рассвете следующего дня я прибываю в столицу, где власть уже перешла к сторонникам Салаши. Волей-неволей я должен был понять, что все мои планы и надежды развеялись как дым. Что я мог предпринять в данной ситуации?
Чтобы избежать твоего возможного обвинения в том, что спустя тридцать лет я невольно модифицирую ход своих мыслей, я процитирую самого себя.
ИЗ ДНЕВНИКА ЭРНЁ ШИМОНФИ-ТОТА (1946 год): «В 1944 году я был начальником оперативного отдела штаба 6-го корпуса. Начальником штаба корпуса в то время служил полковник генерального штаба Дюла Вёрёш, младший брат генерала Яноша Вё-рёша. Именно Янош Вёрёш во время подготовки перехода на сторону советских войск решил перевести штаб нашего корпуса в Будапешт, чтобы создать в столице комендатуру из преданных ему и наместнику людей. 13 октября мы находились в Маромошсигете,[30] где и получили приказ о передислокации в Будапешт, но мы прибыли в столицу уже тогда, когда путч Салаши увенчался успехом. Начальника штаба корпуса Дюлу Вёрё-ша арестовали. Меня же назначили начальником штаба одной совершенно разбитой, обескровленной дивизии, находившейся где-то между Дунаем и Тисой. Из этого я понял, что личность моя вызывала доверие у людей, которые были недовольны Салаши и его приспешниками.
И я не очень удивился, когда спустя пять дней после путча меня разыскал майор генерального штаба Арпад Лайош, прямо спросивший меня, готов ли я участвовать в нелегальном движении Сопротивления. Я без колебаний ответил утвердительно, и на следующий день он свел меня с Иштваном Тотом, капитаном генерального штаба, который являлся связным между движением Сопротивления военных и организацией, называемой Венгерским фронтом.[31] В первых числах ноября меня информировали, что на заранее подготовленном для этой цели самолете представители Венгерского фронта намереваются перелететь в Москву, а поскольку существует настоятельная необходимость, чтобы вместе с политиками туда направился бы представитель военных, мне предложили взяться за выполнение этой задачи. Я согласился.
2 ноября 1944 года советские войска были уже в Шорокшаре. Начиная с 3 ноября на нелегальной квартире на улице Кечкемети я неоднократно встречался с ведущими политиками действующего в подполье Венгерского фронта. У большинства из нас было ощущение, что освобождение Будапешта — вопрос ближайших дней. Дата нашего вылета была назначена на 13 ноября, но 11 ноября я выразил пожелание перед полетом встретиться с фактическим руководителем нашего движения. С моими аргументами согласились, и было условлено, что 12 ноября меня отведут к Золтану Тилди, который тогда считался одним из руководителей Венгерского фронта.
Между собой активные участники Сопротивления называли его «дядя Лайош». Где находится его убежище, никто не знал. Прятал его священник реформаторской церкви, чей приход был расположен на улице Пожони. Рано утром в воскресенье, 12 ноября, у меня была назначена встреча с этим священником, после чего мы по одному, тщательно соблюдая правила конспирации, осторожно, окольными путями добрались до реального училища, расположенного на улице Изабеллы, где в квартире на третьем этаже скрывался Золтан Тилди.
Наша беседа длилась более полутора часов, во время ее Золтан Тилди подробно объяснил мне цель нашей поездки в Москву. Прежде всего мы должны были довести до сведения Советского правительства, что салашистский путч, несмотря на легкость, с которой он увенчался успехом, отнюдь не отражает надежд и чаяний венгерского народа, ведь организован он был под диктовку немецких фашистов. Большинство же венгерского народа поддерживает Венгерский фронт, в состав которого входят три антифашистские партии: мелких сельских хозяев, социал-демократической и коммунистической. Необходимо будет также проинформировать советское руководство о настроениях, царящих в данное время в венгерской армии, о движении Сопротивления, которое охватывает все более широкие слои офицерства. Следует также договориться с советскими руководителями о том, что после освобождения Будапешта Советский Союз признает действующий сейчас в подполье Венгерский фронт законным правительством Венгрии, единственным выразителем политической воли венгерских народных масс.