Он победил. Но прежде, чем насладиться победой, надо немного подождать. Нужно дать пушкам на недавно взятой Ла-Э-Сент покончить с центром британцев, и только потом он бросит в бой своих бессмертных. Во имя славы.

Бомбардировка продолжалась, но уже не так быстро, ибо стволы орудий изнашивались от постоянного огня. У некоторых пушек прогорел запал, и вместо узкого запального отверстия зияла жуткая дыра, у некоторых сломались лафеты, а одна двенадцатифунтовка взлетела на воздух, когда воздушный пузырек в ее литом стволе наконец нашел себе выход. И все же более чем достаточно французских орудий оставались в строю, готовые сеять смерть. Уцелевшие английские пехотинцы онемели и оглохли от канонады. Менее половины солдат от первоначальной армии Веллингтона могли продолжать бой. Лица их почернели, их пересекали светлые полоски от стекающих капель пота, глаза сделались красными от раздражающего действия пороховых газов, вырывающихся с мушкетных полок.

И все же, измочаленные и истекающие кровью, они цеплялись за гребень, укрытые дымной пеленой из клубов дыма, вырывающегося из горящих повозок с боеприпасами. Французская канонада продолжалась с какой-то нечеловеческой неотвратимостью, казалось, что артиллеристы выпустили из недр земли некую демоническую силу, силу, завладевшую этим полем боя среди крови, углей и перепаханной почвы. Ни единой души не было видно на французской стороне холма: только клубы дыма, среди которых то и дело мелькала вспышка выстрела, превращающаяся в поток пламени, а потом вновь все тонуло в туманной мгле.

Шарп, стоящий в нескольких футах от своего старого батальона, наблюдал, как вспыхивают и умирают красные сполохи, и каждая такая причудливая вспышка отмеряла еще несколько секунд жизни. Страх приходит с бездействием, и с каждой минутой, пока Шарп неподвижно ждал на гребне холма, он чувствовал себя все более беззащитным, храбрость будто выдавливалась из него капля за каплей. Скорчившийся рядом с ним Харпер вздрагивал всякий раз, когда очередной потусторонний пламень вспыхивал среди облака дыма.

Это не походило ни на одно поле боя, которое им приходилось видеть раньше. В Испании те, казалось, растягивались до бесконечности, здесь же сражение сжималось границами узкой долины, на которую, благодаря дыму, опустились преждевременные сумерки. За пределами поля битвы, там, где стояла неповрежденная пшеница и кровь не орошала борозды, проложенные хлеборобом, солнце лило свой свет на мирные поля, но сама долина являла собой ад на земле, тут блистали молнии и поднимались клубы дыма.

Ни Шарп ни Харпер не говорили много. Никто теперь не говорил много в линии англичан. По временам сержант выкрикивал команду сомкнуть ряды, но даже приказы были не нужны сейчас. Каждый человек просто делал все, что мог.

Расстреляв патроны, французские застрельщики подались назад. Хотя бы это давало некоторый отдых, позволяя английским батальонам опуститься на смесь из грязи и соломы. Вольтижеры не ушли полностью на свой склон холма, они ждали у его подножья, пока подвезут боеприпасы, чтобы опять ринуться вперед. Только в центре британских позиций, перед недавно захваченной фермой Ла-Э-Сент, продолжали действовать недавно выдвинувшиеся застрельщики, продвигающиеся вверх по склону под прикрытием картечных залпов двух восьмифунтовых орудий, расположенных в кухонном дворе фермы.

Питер Д’Аламбор, утверждавший, что с ним все в порядке, встал в строй рядом с полковником Фордом. У него по-прежнему была лошадь Шарпа, и сейчас он стоял под знаменем батальона, разодранным на желтые полосы пулями вольтижеров. Полковник Форд настолько оглох от канонады, что едва мог расслышать короткие замечания, которые делал Д’Аламбор. Да он и не слушал. Его руки с такой силой сжимали поводья, будто они были единственной надеждой на спасение.

Позади линии британских батальонов ехал одинокий всадник. Его лошадь медленно прокладывала путь среди разбитых орудийных лафетов и куч одетых в красные мундиры трупов. Дымящиеся осколки гранат тлели среди обгоревшей и вытоптанной пшеницы. Всадником был Саймон Доггет. Он искал свой гвардейский батальон, но, продвигаясь на запад, заметил двух стрелков, скорчившихся у гребня холма. Доггет повернул лошадь и, подъехав к ним, натянул поводья.

— Он снова сделал это, сэр. И снова чертовски успешно, — дрожащий от ярости голос Доггета звучал почти по-детски. — Так что я сказал ему, что он — шелковый чулок, полный дерьма.

Шарп повернулся. Несколько секунд он удивленно смотрел, будто не узнавая Доггета, потом, похоже, стряхнул с себя оцепенение, вызванное канонадой.

— Что вы сделали?

— Сказал ему, что он шелковый чулок, полный дерьма, — Доггет выглядел смущенным.

Харпер мягко рассмеялся. Над их головами просвистела граната, взорвавшаяся позади линий. Летящее следом ядро ударило в хребет перед Шарпом, обдав их ошметками мокрой земли. Лошадь Доггета дернулась, отворачивая морду от летящих кусков.

— Он убил их, — высокопарно воскликнул Доггет.

— Кого? — спросил Харпер.

— Королевский германский легион. Там было два батальона, все, что осталось от бригады; он построил их в линию и отправил туда, где их поджидала кавалерия.

— Опять? — в голосе Шарпа звучало недоверие.

— Они погибли, сэр, — Доггет не мог вытравить из памяти картину взлетающих и опускающихся палашей и сабель. Он видел, как один немец вырвался из бойни. Рука парня была почти отрублена ударом сабли, но казалось, что ему удастся спастись. Однако один из кирасиров ринулся за ним и взмахнул тяжелым клинком. Доггет мог поклясться, что видел, как умирающий солдат бросил полный ненависти взгляд на склон, туда, где находился его настоящий убийца. — Мне жаль, сэр. Не было смысла рассказывать вам. Я пытался остановить его, но он послал меня к черту.

Шарп не ответил, только скинул с плеча винтовку и проверил пальцем, есть ли порох на полке.

Доггет ожидал, что Шарп разделит его возмущение идиотским поведением принца.

— Сэр! — воскликнул он. Вновь не получив ответа, он уныло пробормотал. — Похоже, я поставил крест на своей карьере, разве не так?

Шарп посмотрел на юношу.

— Ну, хотя бы это мы можем поправить, Доггет. Ждите здесь.

Не говоря больше ни слова, Шарп двинулся к центру британской линии, а Харпер взял лошадь Доггета под уздцы и повел ее прочь от долины.

— Здесь еще остались вольтижеры, которые не преминут сделать за ваш счет зарубку на своих мушкетах, — пояснил ирландец. — А вы и вправду сказали тощему ублюдку, что он шелковый чулок с дерьмом?

— Да, — Доггет глядел вслед Шарпу.

— Прямо в лицо? — не унимался Харпер.

— Ну да.

— Вы великий человек, мистер Доггет! Я горжусь вами, — Харпер выпустил лошадь Доггета в нескольких шагах за знаменной группой Личных волонтеров Принца Уэльского. — Просто подождите здесь, сэр. Мы с полковником отлучимся ненадолго.

— Куда вы идете? — крикнул Доггет вслед ирландцу.

— Здесь недалеко! — ответил Харпер и, поспешив вслед за Шарпом, нырнул в колеблющееся облако порохового дыма и исчез.

Шарпа он догнал на полпути к вязу.

— Что ты задумал? — спросил ирландец.

— Меня достал этот венценосный ублюдок. Сколько еще он будет убивать?

— Так что ты задумал? — не отступал Харпер.

— То, что кому-нибудь стоило сделать, пока тот был еще в колыбели. Хочу придушить подонка.

— Послушай… — сказал Харпер, положив руку на плечо Шарпу.

Шарп стряхнул руку и повернул к другу искаженное яростью лицо.

— Я сделаю это, Патрик. Не останавливай меня!

— Я не имею ничего против, если ты убьешь подонка, — почти так же сердито воскликнул Харпер. — Но мне будет чертовски жаль, если тебя за это повесят.

— К черту веревку, — Шарп не сбавлял шаг, сжимая в правой руке винтовку.

В центре позиции дым был гуще, чем на флангах. Жерла двух орудий, установленных во дворе кухни Ла-Э-Сент, выплевывали его почти до самого гребня холма, и после каждого выстрела зловонный туман еще гуще окутывал склон. Французы стреляли картечью, посылая массивные заряды из мушкетных пуль прямо в сердце британской обороны. Английские артиллеристы, пытаясь вести ответный огонь, вынуждены были расположиться на самом виду, и были убиты или ранены, позволив вражеским стрелкам подобраться еще ближе к иссеченному пулями вязу, на котором не осталось практически ни единого листочка или куска коры.