Конструкция чана, которым в Зеефонде пользовался Мейснер, была значительно более простой. Зелингер в своем отчете один раз упоминает о ней. Вместо бутылок Мейснер использовал обернутый бумагой стеклянный шар. Откуда он его добыл, не говорится. Он не посыпал этот шар поверх стекла металлической стружкой, как делали позднее его последователи. А железные стержни заменил железными цепями.

Впрочем, внешнее устройство значения не имело. Де Пюисегюр в имении Бюзанси использовал вместо чана огромный дуб. В его тени местные жители погружались в целительный сон. Пюисегюр добивался очень хороших результатов.

Янсенист дьякон Франсуа Пари скончался в 1727 году от чрезмерной аскезы. Вскоре, по слухам, на его могиле на кладбище Сен-Медар стали происходить чудеса. Уже через месяц там ежедневно собиралось по восемьсот больных, у многих из которых под воздействием святой силы, исходившей от праха, начинались страшные конвульсии. Некоторые вели себя словно дикие звери.

Один из них, адвокат Пино, принадлежавший к течению янсенистов, ежедневно по три часа, от одиннадцати до двух, лаял как собака. Когда это стало известно, удивительные вещи начали твориться и с королевским придворным секретарем Фонтеном. «Шесть месяцев подряд ежедневно от девяти до одиннадцати кружил он вокруг самого себя, и притом с такой скоростью, что проделывал шестьдесят оборотов в минуту, читая в то же время вслух отрывки из «Нравственных рассуждений» Кенеля».

Однажды между Мейснером и Зелингером завязался разговор об этих событиях. Первым о них упомянул Мейснер. Он выразил сожаление, что шарлатанство и подделки буйными сорняками расцветают по следам чудесного. «Иногда очень трудно провести границу между ложным и фантастическим, — заявил он. — И это еще усложняет мою задачу».

На лечение к Мейснеру записался человек по имени Карл Моранд. Он был очень слаб, худ и бледен. Мейснер сомневался, стоит ли браться за его лечение.

Но все-таки взялся.

Во время первого сеанса у больного начались сильные судороги. Его, как обычно, перенесли в соседнюю комнату и всячески старались ему помочь. Мейснер в это время работал в большой гостиной, Морандом занимался Ткач.

Моранд был действительно очень слаб. Он приехал в Зеефонд за год до этого и вначале, по слухам, был человеком весьма состоятельным, однако богатство его с тех пор заметно уменьшилось.

Полчаса спустя Ткач вошел к Мейснеру — глаза у него блуждали, руки тряслись.

— Судороги прошли, — сказал Ткач. — Теперь он лежит спокойно.

Мейснер кивнул, продолжая свое дело. У него было много пациентов.

В девять часов сеанс закончился. К тому времени Зелингер уже давно отправился домой. Обессиленный Мейснер тяжело опустился на стул возле чана.

— Теперь пойдем домой спать, — устало сказал он. Ткач бросил на него беспокойный взгляд.

— Этот человек все еще лежит там, — сказал он.

Мейснер поднял глаза на своего слугу. Помолчав несколько минут, он встал и вышел в соседнюю комнату, где лежал Моранд.

Света в комнате не было. В Париже «комнату кризисов» обычно выстилали матрацами, но здесь у Мейснера на это не было средств. Вообще эта комната служила больше для видимости, была своего рода рекламой. Мейснер зажег свечу и подошел к человеку, лежавшему на диване. Ткач прокрался в комнату следом за Мейснером, все больше волнуясь.

Человек лежал вытянувшись в струнку, с закрытыми глазами. Кожа совсем пожелтела, дыхания не было слышно. Глаза Мейснера вдруг настороженно сверкнули. Наклонившись над Морандом, он дотронулся до него. Никакого ответа. Он сильно потряс лежащего, но опомнился и стал его поглаживать. Через несколько минут он прекратил массаж. Человек оставался неподвижным.

— Он спит тяжелым сном, — начал было Ткач, но Мейснер его оборвал.

Он пощупал пульс Моранда. Пульса не было. Он с силой провел рукой по лицу больного, но ощутил только холодную шершавую кожу и никакого движения. Тогда он приподнял веко Моранда и тут, наконец, увидел.

Ему и раньше приходилось видеть мертвецов. Теперь он увидел еще одного.

Когда возникала опасность, он всегда становился спокойным. Он подозвал карету и с помощью Ткача внес в нее Моранда. Все разошлись по домам, их никто не видел. Не торопясь, с опущенными занавесками ехали они к дому Моранда.

— Поддержим его с двух сторон, — тихо приказал Мейснер Ткачу. — Пусть его ноги касаются земли.

Они вышли из кареты, сонный кучер не вглядывался в троих седоков. Они открыли дверь и на лестнице встретили хозяйку дома. Выглянув из своей комнаты, она с любопытством уставилась на двоих мужчин, бережно ведших больного в его комнату.

— Он слаб и болен, — бросил Мейснер через плечо. — Ему не следует без надобности выходить из комнаты.

В ответ хозяйка разразилась потоком слов. Не обращая на нее внимания, они продолжали свой путь.

Мейснер закрыл за собой дверь. Потом они раздели Моранда. Он еще не окоченел, раздеть его оказалось нетрудно, тем более что он был худ. На него напялили ночную рубаху и уложили в постель.

Исхудалый, желтый и мертвый, лежал он на белой простыне. С минуту Мейснер смотрел на него, нахмурив брови. Потом оба спустились вниз.

— Он очень слаб, — сказал Мейснер хозяйке. — И хочет поспать. Не беспокойте его до десяти утра.

Она всячески желала услужить Мейснеру. Она предложила великому человеку кофе или пива, что ему угодно, но он улыбнулся и, дружелюбно поглядев в ее живые карие глаза, отговорился усталостью.

— Нам всем надо поспать, — сказал он.

— Он слишком поздно пришел ко мне, — позднее говорил Мейснер. — Он умер, прежде чем мое лечение успело подействовать. Его нашли мертвым у него в комнате. Когда я его видел, он был очень слаб.

Все согласно кивали. О Моранде никогда больше не заговаривали. Его похоронили без всякой огласки, потому что родных у него не было, да и друзей, как видно, тоже. На кладбище покойного провожала хозяйка дома и Ткач; последний — не спросясь у хозяина.

В тот день шел дождь. Вечером Мейснер провел большой и очень успешный сеанс лечения — многие пережили целительный кризис. Но на этом столь удачном для его хозяина сеансе Ткача не было.

8

7 января

Вчера Мейснер навестил мою дочь. Он оставался недолго и сразу ушел, отказавшись отобедать. Он навещает ее все реже, не чаще раза в неделю.

Мария нетерпеливо ждет каждого визита, но говорит, что понимает, как он занят. Она также несколько раз спрашивала о Штайнере, но тот упорно уклоняется от встреч. Вот она, оборотная сторона счастья: когда жизнь обретает полноценный смысл, старые друзья от тебя отворачиваются. Это весьма прискорбно.

Насколько я понимаю, Мейснер работает теперь в двух направлениях. Один из его лечебных методов состоит в том, что он подвергает группу людей магнетизированию. Это происходит во время сеансов, уже мной описанных; они становятся все более успешными. Так, пациентка Штессер почти совсем выздоровела. Во время сеансов бывает также, что почти половина участников впадает в сон. Некоторых из них Мейснер рассматривает как сомнамбул, наделенных сверхчеловеческими способностями. Он высказывает множество гипотез, неожиданных, удивительных, но, по крайней мере, одну из них я, безусловно, разделяю: его лечение пробуждает фантазию в людях, которых до сих пор я считал примером сухого рационалистического образа мыслей.

Иногда начинает казаться, будто он вырывает их из нашего города, уносит прочь из нашего мира, создавая для них какой-то особенный мир. Порой мне хочется, чтобы он не пробуждал их от этих чар.

Другая форма лечения более индивидуальна и, по мнению моей жены, которая все более саркастически высказывается о Мейснере, приносит меньше дохода. Я обычно резко ее осаживаю.

Мейснер заслуживает того, чтобы злые языки оставили его в покое.

Несколько дней тому назад я встретил Мейснера рано утром, и у нас состоялся разговор. Он огорчен тем, что у него мало индивидуальных пациентов. Я с усмешкой подумал об обвинениях моей жены и о том, сколь убедительно опровергает его замечание ее инсинуации.