Изменить стиль страницы

Она долго медлила, прежде чем задать следующий вопрос. К тому времени ее возбуждение утихло, и она опять лежала спокойно. Казалось, она совершенно расслабилась.

— Вы упоминали о паутине, — наконец проговорила она, — о паутине, которая скрывает. Я не совсем понимаю, как одно связано с другим.

— Паутина — это я, — говорит он тогда; он очень устал, час уже поздний. — И я — дыра в паутине, которая дает увидеть, что лежит за ней, и я — сверкающие водяные капли. Я все. И ты должна использовать меня.

— Да, — говорит она. — Вы можете использовать меня. Я готова.

В комнату пригласили свидетелей: двух городских врачей и торговца из Ростока, проездом оказавшегося в Зеефонде. Тут же находился Зелингер, а также Мейснер. Девушка лежала на кровати совершенно спокойно, силы ее почти иссякли.

— Сейчас я буду магнетизировать ее в последний раз, — сказал Мейснер.

Он подошел и склонился над нею. Свидетели, которых было четверо, включая Зелингера, стояли метрах в трех позади него; только торговец чуть ближе. Они видели, как шевелятся губы Мейснера, и смогли уловить отдельные слова, но не все.

Впоследствии девушка пересказала их.

— Сегодня последний сеанс, — говорил ей Мейснер. — Твои глаза вылечены, и сегодняшний сеанс должен устранить последнюю пленку, которая еще затуманивает твой взгляд. Когда я сниму повязку, ты прозреешь. И первое, что ты увидишь, будет мое лицо. Когда ты его увидишь, ты должна сделать знак, указав на меня. Потом ты увидишь остальных. Ты покажешь, какая ты мужественная, — ты увидишь все. Когда я разбужу тебя, ты познаешь все то, что до сих пор было скрыто. И избавишься от своей слепоты. Понимаешь?

— Да, — ответила она.

А свидетелям он сказал:

— Когда она меня увидит, она укажет на меня рукой. Это будет знак того, что лечение прошло успешно.

После этого Мейснер положил правую руку на живот девушки. А левой несколько раз провел по ее лицу снизу вверх. Он проделал это очень медленно.

Постепенно ее лицо разгладилось. Дыхание стало ровнее.

— Она спит, — сказал Мейснер. Они сели на стулья вокруг ее кровати. Было около шести часов вечера, но еще совсем светло. И все же в комнате горела лампа. Никто не произнес ни слова. Так должно было продолжаться около часа.

Девушка спала спокойным, глубоким сном. Она ни разу не шевельнулась, словно была без сознания.

Потом Мейснер разбудил ее обычным способом. Не прикасаясь к ее телу, он сделал несколько движений рукой на расстоянии пяти-шести сантиметров от ее лица. Девушка беспокойно зашевелилась и выказала признаки пробуждения. Тогда Мейснер просунул руку ей под голову и, развязав завязанную узлом повязку, снял ее. От тугой повязки на висках девушки остались красные полоски.

Девушка лежала с закрытыми глазами.

Мейснер сделал еще несколько движений руками, потом отступил назад. Через минуту-другую Мария медленно моргнула. Потом открыла глаза, глядя в пространство. Мейснер стоял под углом сорок пять градусов к вертикальной оси кровати. Зелингер невольно посмотрел на него. На лице магнетизера было сосредоточенное, напряженное выражение.

Девушка медленно приподнялась. Теперь они видели ее, все, кто там находился: врачи, торговец кожей, отец, сам Мейснер. Она смотрела прямо перед собой, она увидела Мейснера, почти неприметно повернулась в его сторону, подняла руку и указала на него, и сказать им было нечего.

4

Дневник Клауса Зелингера с 1 по 22 ноября 1793 года

1 ноября

Смятение еще не улеглось. Вчера заходил Штайнер; он оставался очень недолго, сказал, что с дочерью встречаться не хочет. Спросил, правду ли говорят, будто она прозрела.

Я ответил: «Да».

Он молча посмотрел на меня и вышел, не сказав ни слова. Я беспокоюсь за него. Как ни странно, он заметно подавлен. Я полагаю, чудо сокрушило его вселенную.

Глаза Марии пока еще очень чувствительны к свету. Ей пока еще следует оставаться в полутемной комнате. Я безотлучно рядом с ней.

Говорят, по городу ходят самые невероятные слухи. Будто бы через закрытое окно влетел конусообразный пучок света, ударивший в лицо Марии. Она будто бы вскрикнула и без чувств упала на руки Мейснера. А когда потом открыла глаза, увидела не только всех, кто находился в комнате, но обрела способность видеть сквозь стены, видеть все, что творится в городе.

Согласно другой версии, из ее глаз хлынула кровь, которая собралась на теле ободком вокруг сердца. А потом, когда Мейснер прикоснулся к ее руке, кровь исчезла.

Все эти слухи очень трудно опровергнуть. Врачи, свидетели происшедшего, скорее всего, будут немы как могила в надежде, что вся история постепенно забудется. Торговец кожами уехал. Остался только я с моими записями.

Как относится ко всем этим слухам Мейснер, не знаю. Он очень занят своими пациентами.

Так или иначе, весь наш дом ходит ходуном. Сегодня ко мне явились рыдающие служанки, умоляя, чтобы им позволили дотронуться до одежды Марии. По их словам, они уверены, что она святая.

Я рассердился и выпроводил их.

И все же я очень счастлив. Я сижу у дочери, мы вдвоем бережно охраняем наше счастье, и оно длится.

4 ноября

Вчера ненадолго зашел Мейснер. Он рассказал, что когда-то вылечил от слепоты одну девушку, и она очень долго сохраняла повышенную чувствительность к свету. Она была слепой с раннего детства и забыла, как выглядят люди. Когда она вновь обрела зрение, ей было противно смотреть на их лица. Особенно ужасали ее носы. «Мне кажется, они приближаются ко мне с угрозой, — говорила она, — чтобы выколоть мне глаза».

Мы оба сочли этот факт весьма интересным.

Девушка говорила также, что предпочитает смотреть на собак, И еще она говорила, что ей не нравятся высокие прически «à la Матиньон», которые тогда носили женщины. Пока она была слепой, она сама охотно делала себе такую прическу, но теперь ей очень не нравились пропорции между лицом и прической.

Мейснер, однако, полагает, что в нашем случае таких трудностей не будет.

6 ноября

Вчера Мария в первый раз увидела небо. По ее настойчивой просьбе мы вывели ее в сад. Поскольку сейчас осень, многие деревья стоят голые, но высокий вяз у самого фонтана еще не потерял всех своих листьев. Она смотрела на окружающее слегка щурясь. Приглядевшись внимательней, я увидел, что она плачет.

— Ты плачешь, Мария, — сказал я.

— Ветер слишком резкий для моих глаз, — объяснила она.

Но ветер был совсем слабый. Потом она указала на каменный водоем, куда собирается вода из фонтана, и назвала его суповой миской. Я ласково ее поправил.

Мы оставались в саду около получаса. Потом и впрямь поднялся ветер. Но Мария сказала, что хочет еще постоять в саду, почувствовать, как подгоняемая ветром опавшая листва льнет к ее голым щиколоткам, она много раз чувствовала это, но никогда не видела, как это выглядит. Все же я бережно повел ее в дом.

Я должен с большой осторожностью учить ее видеть. Теперь она видит, но то, что она видит, ей незнакомо.

7 ноября

Мария уже несколько недель не подходила к фортепиано, но сегодня в первый раз попробовала играть. К сожалению, ее постигла неудача. Она уверяет, что слишком пристально смотрит на свои руки и, когда видит их, сбивается, теряет уверенность и берет фальшивые ноты.

Дело кончилось тем, что она в слезах пришла ко мне.

Я стал ее утешать. Она должна привыкнуть к тому, что она видит, как когда-то ей пришлось привыкнуть к слепоте. Прежде она привыкла к мраку. Но и свет тоже можно подчинить себе.

Она сейчас очень нервна.

Мария часто спрашивает о Мейснере, но он появляется очень редко. Вчера пришел впервые за много дней. У нас был долгий разговор. Больше я сейчас написать не в силах. Я слишком взбудоражен и утомлен.

Мария чувствует себя хорошо. Вокруг нее все успокоилось, наверняка успокоится и она сама. Ее физическое состояние в порядке. С психическим дело обстоит хуже. Что касается меня, я тоже выбит из колеи.