Появляется И. Ти. Сегодня он в красной рубахе, мешковатых серых брюках и шлепанцах на босу ногу – наряд человека, совершенно не озабоченного состоянием своего гардероба. Начинается диалог.
“Привет, ну что, принес?” “Да нет, на фиг надо, кому это сейчас нужно?” “Ну как знаешь, только зря ты так, могло бы что-нибудь и получиться”. “Могло, не могло, какая разница? Я устал, отдохнуть хочу, другие пускай печатаются, у нас литераторов как собак нерезаных”. “Ладно, решать-то тебе… Ну все, пока, я побежал, у нас сборы в артмастерской”. “Чеши давай”… И. Ти. удаляется, я тоже встаю со ступенек и начинаю не спеша идти вдоль железнодорожных путей, от которых меня отделяют каменный бордюр и решетка. Больше всего на свете мне сейчас не хочется оставаться наедине с самим собой, но и на общение с ближними я тоже абсолютно не настроен. Пить боязно, спать не тянет, и остается только вариант долгой пешей прогулки, которая вымотает тело так, что не останется сил ни на какую мыслительную деятельность. В самом прямом смысле этого слова я двигаюсь туда, куда глядят мои глаза, практически не смотря по сторонам, сосредоточившись на бегущей под ногами дороге. Мимо между двумя здоровенными вращающимися щетками, разбрызгивающими во все стороны моющую жидкость, движется грузовой состав, я на секунду отвлекаюсь от созерцания асфальта, и тут меня посещает восхитительная идея, способная помочь мне убежать от тяжести внутри.
Для этого необходимо представить, что ты – это вовсе не ты, а совсем другой человек, у которого полно своих собственных проблем и неприятностей. Сосредоточившись на них, погружаясь в мир виртуала, можно совершенно забыть о самом себе, и я тихо радуюсь этой возможности. Итак, я воображаю себя молодым ученым, с головой погрузившимся в науку и не вылезающим из пыльных книгохранилищ.
Разморенный жарой, утомленный долгими копаниями в пожелтевших от времени изданиях, я уснул в архиве, а очнувшись и выйдя наружу, понял, что попал в другую реальность. На первый взгляд она ничем не отличается от нашей, но есть в ней и нечто иное, которое при ближайшем рассмотрении удивляет и даже ужасает. И вот я бреду в полной растерянности по бесконечной улице, не зная, куда идти и что делать. Навстречу мне попадаются люди с хмурыми, озабоченными лицами, все они словно бы находятся под каким-то внутренним гнетом, и я явственно читаю в их глазах лишь им ведомую безысходность. Кто они такие, что заставляет их так настороженно оглядываться по сторонам, в чем причина их беспокойства? Я задаю себе эти вопросы десятки раз, не нахожу ни единого ответа и ускоряю шаги, чтобы как можно реже чувствовать на себе странные и недобрые взгляды окружающих. Должно быть, они чувствуют во мне чужака, отсюда и подозрительность, насквозь, кажется, пропитывающая удушливую атмосферу этого мира. Ни на секунду не задерживаясь, я быстрым шагом продвигаюсь вперед, без цели, без ориентиров, потерянный и напуганный. Ко всему прочему я совершенно перестаю соображать, где нахожусь, так как ни названия улиц, ни вывески магазинов, ни внешний вид строений, попадающихся на моем пути, мне ни о чем не говорят.
Вдруг в голову мою приходит образ, заимствованный, по всей видимости, из “Лангольеров” Стивена Кинга. Процесс моего перехода сюда произошел во сне, и было бы вполне логично предположить, что если мне и удастся вернуться назад, то только находясь в том же самом состоянии. Следовательно, необходимо найти какое-то укрытие, где перенесший сильный стресс организм пусть и не сразу, но все же обретет отдых, а вместе с ним, возможно, и избавление от затаившегося кошмара параллельной реальности. Сознание того, что теперь мне есть к чему стремиться, до некоторой степени реанимирует мой уже готовый погрузиться в ступор мозг, я останавливаюсь на месте и начинаю озираться по сторонам в поисках подходящего убежища.
Оказывается, что стою я посреди узкой каменистой улочки, бегущей между двумя рядами одно- и двухэтажных домишек, в большинстве своем несущих на себе следы разрушительной деятельности времени. Окна во многих из них надтреснуты, стены увивает непомерно разросшийся плющ, на земле валяются куски упавшей с крыш черепицы. Если бы не остов какого-то автомобильного ветерана с выведенным на покрытом пылью капоте сакраментальным “помой меня”, можно было бы решить, что я очутился где-нибудь на Востоке века эдак семнадцатого. Один лишь вид этих молчаливо созерцающих меня хибар отбивает всякое желание искать гостеприимства у их владельцев. Да и кто знает, как здесь принято расплачиваться за постой: вполне возможно, что путник, имеющий неосторожность постучать в дверь в поисках крова и пищи, сам в конечном итоге становится главным блюдом на обычно скудном хозяйском столе. Нет, лучше уж я устроюсь в каком-то заброшенном подвале, чем стану общаться с ходячими зомби, от которых ничего хорошего ждать совершенно не приходится.
Вдали я замечаю перекресток дорог, на котором как будто виднеется что-то живое. Сначала я долго не могу понять, кем является черное создание, беспрерывно двигающееся из стороны в сторону, и, лишь подойдя ближе, узнаю сгорбленную фигуру нищего в дырявом балахоне.
Скрюченный в три погибели, он монотонно качается влево-вправо перед выщербленной деревянной чашей для подаяния, стоящей на грязной земле. Я не могу видеть лица, скрытого под просторным капюшоном, и все же понимаю, что передо мной еще один изгой, обездоленный человек, чувствующий себя чужим в окружающем его мире. Может быть, у него я смогу получить если не помощь, то хотя бы совет, в котором сейчас так нуждаюсь. Я приближаюсь вплотную к не прекращающему свои маятникообразные движения нищему и швыряю на пустое дно чаши две монеты, нашаренные только что в заднем кармане джинсов.
Звон меди, ударившейся о дерево, производит эффект, которого я никак не ожидаю. Сидящий человек вдруг застывает на месте, превращаясь в истукана с поджатыми коленями и низко опущенной головой. Абсолютно не понимая, что происходит, я лихорадочно пытаюсь подобрать слова, могущие помочь начать разговор, и в этот момент фигура в черном начинает выпрямляться, капюшон падает со лба и…
Трудно описать тот ужас, который я испытываю при виде доселе от меня скрытого. То, что когда-то было человеческим лицом, теперь являет собою лик жуткой болезни, которой нет названия. Толстую вздувшуюся желто-серую массу пересекают трещины, глубоко въевшиеся в мерзкую коросту, вместо носа зияет провал, а из-под нависших надбровных дуг пристально смотрят сочащиеся гноем горящие глаза. Два куска мяса, нисколько не напоминающие губы, внезапно размыкаются, открывая темную пещеру рта с редкими обломками зубов по краям. Отвратительное создание заходится мелкой дрожью, идущей откуда-то из глубины его тела, и я слышу дикий кудахчущий кашель-смех, от звуков которого хочется заткнуть руками уши и бежать прочь. И я бегу, унося свои ноги от проклятого места, а в спину мне впивается взгляд чудовища, заставляя все увеличивать и увеличивать скорость… Сколько продолжается эта гротескная погоня, где есть преследуемый, но нет преследователя, я не знаю. Ни сердце, выпрыгивающее наружу, ни конвульсивно дергающаяся селезенка не могут меня остановить, и в конце концов удается это лишь какому-то торчащему над самой землей ограждению. За последнее цепляется моя нога, и я лечу плашмя вниз, навстречу удару, который изуродует мне лицо и переломает несколько костей…
Удар есть, и он действительно силен, но далеко не так, как это можно было бы предположить, учитывая все обстоятельства. Немного оклемавшись, я с удивлением осознаю, что лежу на толстом слое песка, который смягчил падение и свел весь мой ущерб к ссадинам на теле и испачканной одежде. Я оглядываюсь по сторонам и констатирую, что меня занесло на безлюдную детскую площадку достаточно приличных размеров, с качелями, каруселями, горками и, конечно же, песочницей, где и находится сейчас моя весьма плачевного вида персона. Остается только дивиться, как я умудрился еще раньше не влететь лбом прямо в одну из окружающих меня многочисленных металлических конструкций.