– Хорошая обстановка у нас в фирме,- сокрушенно произнес он,-ответственные сотрудники не доверяют президенту компании. Наверное, в этом есть часть и моей вины, господа.- Он искоса поглядел на Зеленова.- Прошу не забывать, что сам я человек не слишком состоятельный. Однако за нами стоят могущественнейшие из смертных. Те, для кого миллион двести тысяч ровным счетом ничего не значат. Вы ведь видели купчую,господин Зеленов? У вас нет сомнений в обеспеченности кредита? А у вас, Анри? А у вас, Алексей? Вот и хорошо. Теперь, когда эта маленькая проблема выяснилась, прошу вас приступить к работе. Все необходимые по "Ауруму" документы, Алексей, находятся у вашейнеуравновешенной подруги. Пожалуйста, получите их под расписку, изучите, осмотрите участок, и через неделю отправимся обратно в Монреаль, набирать персонал. Да, не забудьте о том, что "Аурум" будет акционерным обществом. За проспект эмиссии и выпуск акцийотвечает господин Чередниченко.

Мрачно заполнял Алексей таможенную декларацию под пустыми, словно на похоронах, взглядами Ртищева и Белоглинского, пересчитывал разрозненные долларовые бумажки и разыскивал по карманам запрещенные к вывозу рубли (перемешанные с сигаретными окурками и автобусными билетами), чтобы отдать их приятелям. Я наблюдал за ним с сосредоточенной печалью. Как-никак мне предстояло возвращение домой из ссылки, а ему – наоборот.

– Человек питается не жирами, белками и углеводами, а веществом любви,- сказал он мне, когда самолет поднялся в небо и погасло табло "Не курить". От его сигареты "Прима" исходил дым столь удушливый, что на нас обернулись соседи из предыдущего ряда кресел.- Тонкая, редкая материя. Всякий пытается создать ее для себя сам, тем более что материя эта, что бы ни говорили поэты, преходяща, как все живое.

– Оставьте,- по обыкновению возразил я.- Не стал бы спорить, если бы вы возвращались в концлагерь. Но мы с вами летим в одну из самых прекрасных стран мира. И уж поверьте мне, Алексей Борисович, что вы себя так замечательно чувствовали в Москве благодаря, извините, деньгам, заработанным у нас. Кроме того, приезжие сейчас в моде. Иными словами, ваши товарищи и соратники сейчас, как и вы, вернутся к своей обычной жизни, бездармовой водки и походов по валютным барам.

– Меня здесь любят,- сказал АТ.- Здесь мой дом.

– Сентиментальность вам не к лицу. Ваш дом там, куда мы направляемся. У вас в конце концов дочь, жена, чего еще нужно нормальному человеку?

– Я не очень нормальный человек,- промолвил АТ без кокетства.- И потом, вы заметили, Анри, дом мой неблагополучен. У нас, например, умирают комнатные цветы. Я столько за ними ухаживал. Поливал, удобрял, ставил ближе к окну. Засыхают, и все. И тесто в доме не подходит, сколько дрожжей ни клади. Ну а с другой стороны,- он вдруг оживился,- нет худа без добра. Терраса меня ждет, надо только перешпаклевать окна. Верлиновской премии хватит на портативный компьютер. А в Москве, сами знаете, работы не получается. Я удивляюсь, как еще Ртищев продолжает писать.

– Раз в пять меньше, чем раньше,- заметил я.

– Меняются времена, в новой обстановке необходимо перестраивать душу, а это процесс куда более трудный, чем сочинительство. И все-таки грустно возвращаться,- невпопад добавил он.

Я не сказал ничего. Кто спорит, приятно ли превращаться из знаменитости в рядового обывателя. Да и не было у меня сил проповедовать АТ семейные ценности, в которых сам я разочаровался.

Жозефина с Дашей встречали нас в аэропорту на моей машине. Мы ехали молча. Я любовался нехитрыми придорожными пейзажами: рощицами, силосными башнями, одноэтажными фермерскими домами, бензоколонками. Все казалось мне небывало чистым и мирным. Не понимаю, как можно считать себя какой-то особо духовной нацией и при этом жить в хлеву и в быту гадить друг другу, как только возможно.

– В России по-прежнему мочатся в лифтах? – осведомилась Жозефина, словно услыхав мои мысли, но как-то уж слишком грубо.

Даша, игравшая с плюшевым кенгуру рядом со мною, расхохоталась.

– Так не бывает,- сказала она.- В лифтах не писают.

– Всякое бывает, душа моя,- кротко заметил АТ.

– Почему ты так редко звонил? – Голос Жозефины был таким же напряженным, как и раньше.

– Разговор надо заказывать за два дня,- вмешался я примирительно, а у нас такая работа, что невозможно предсказать, будешь ли в этот час у телефона.

– Анри, вы мне позволите поговорить с мужем? Я вам, конечно, очень благодарна за машину, но вопрос был задан не вам.

Ох, Жозефина, Жозефина, подумал я, угораздил же тебя черт связаться со своим милым! Добро еще был он ручным эмигрантиком, в меру сил тосковал по родине, сочинял свои песенки, а теперь -кранты! – щуку бросили в реку, или как там в басне Крылова. Впрочем, не таковы ли все женщины? Влюбляются в птиц вольных, а потом сажают их в клетку. А еслисовсем честно: не таковы ли мы все?

– Ваша работа мне известна,- ярилась женщина за рулем,-коммерция, род деятельности, ниже которого только проституция. Много продали оленьих пенисов и красной ртути?

– Я привез денег,- сказал ошеломленный АТ.- Верлин оказался щедрее, чем я ожидал, и выплачивал нам командировочные. Почти все сэкономлено. Плюс премия. Ты не представляешь, насколько дешева жизнь в сегодняшней Москве. То есть почти ничего нет в продаже, но уж если есть, то за сущие гроши. Я купил Даше велосипед. Он у меня в багаже. Анри обещал помочь со сборкой.

– Пытаешься нас купить?

– Люди не продаются,- вставила Даша. Кажется, она уже начала беспокоиться.- А за велосипед спасибо. Двухколесный?

– Ага. С тренировочными колесами сзади. Когда научишься кататься, мы их снимем, и станет настоящий, как у взрослых.

Вдалеке, на склоне горы, уже вставало серо-зеленое здание собора Святого Иосифа. Мне хотелось спать. Кроме того, я злился на Жозефину. В конце концов всему есть свои пределы, думал я, несправедливо забыв о многочисленных барышнях, забредавших в нашу квартиру на Савеловском послушать эллоны, а затем в меру девичьих возможностей отблагодарить приезжую знаменитость. Не может быть, чтобы она об этом не догадывалась.

Время действия моих воспоминаний совпадает с трудным периодом в истории России, которому посвящены дюжины книг, принадлежащих авторам существенно более талантливым, чем я. Что я видел в конце концов? Офис "Канадского золота"? Экзотерические вечеринки? Убожество магазинов? За окнами квартиры на Савеловском, где мы с АТ проводили примерно каждый третий месяц, иногда пересекаясь только частично, разворачивалась небывалая драма, вышедшая далеко за границы "перестройки" и "гласности". В столицах губерний разгоняли демонстрации и захватывали телецентры, в газетах и журналах кипели страсти сначала вокруг Сталина, потом вокруг Ленина, потом вокруг идеи коммунизма как таковой. Но и АТ с товарищами, и самому мне все это казалось естественным и необратимым выздоровлением после затянувшейся на семьдесят лет болезни. Кто мог предположить, что в конце августа реклама "Пепси-колы" по телевизору сменится "Лебединым озером", а потом на экран вылезет ублюдок с трясущимися руками и начнет нести напыщенное советское вранье? Вначале я перепугался до смерти. Впрочем, ясчел своим долгом утешить своих друзей.

– Народ их сметет, и не из любви к демократии, ребята,- говорил я собравшимся у нас на квартире аэдам,- нет, для этого требуется, чтобы сменилось минимум два поколения. Но из любви к бананам на улицах и спирту "Ройял" в каждом киоске.

– В нем примесь метанола,- сказал Ртищев.

– Ну да, а в вашем сучке производства Ижорской птицефабрики содержится только чистый нектар,- осадил его я.- Я в философском плане говорю. Так что не ходили бы вы на эти пресловутые баррикады. Inter arma Musae silent*. Пристрелят, не дай Бог, а вы еще нужны этой стране.