Егорышев срезал ножом палку и дал Матвею. Тот ничего не сказал. Он шел нахмурившись, закусив губы. Егорышев не решался ему помочь. Матвей все чаще спотыкался, но каким-то чудом не терял равновесия и не падал.

— Отдохни немного, — предложил Егорышев.

— Нет, — выдавил Строганов. — До ночи нужно добраться до перевала… Обязательно нужно… Иначе…

Он умолк, но Егорышев понял, что он хотел сказать. Сегодня у него еще были силы. Завтра их не будет…

Скалы сдвинулись теснее. Теперь не было видно ни оставшихся позади холмов, ни гребня горы. Путники поднимались словно по узкому коридору, стены которого постепенно сужались. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, ни даже травы, только черные, мрачные глыбы.

Солнце спряталось за тучи, стало темнее.

— Как тебя зовут? — спросил Матвей. — Глупо, что я не знаю, как тебя зовут…

— Меня зовут Степан.

— Степан? Значит, будем знакомы, Степан…

— Я тебя и так знаю, — ответил Егорышев, — ты геолог. Фамилия твоя Строганов.

— Кто тебе про меня говорил? Мангульби?

— Мангульби. И Томашевич…

— Впрочем, это неважно… Важно, что ты на меня наткнулся.

— Я шел за тобой.

— Ты был на сопке? — спросил Матвей. Он остановился, взглянул на Егорышева, но тотчас же снова двинулся вперед.

— Я там кровь увидел… Кстати, как ты ногу-то поранил?

— Обвал, — нехотя ответил Строганов.

— Обвал?

— Ну да… Я в яму забрался, начал молотком образец откалывать, в это время наверху все поползло… Ногу придавило здоровенным валуном… Еле выбрался… Думал, там останусь…

— Я бы тебя все равно нашел, — сказал Егорышев. — Лучше бы ты спокойно там лежал. Меньше было бы хлопот.

— Спокойно лежать я не умею, — усмехнулся Матвей.

— А я в палатку твою заходил, — сказал Егорышев, — картины видел.

— Понравились? — с интересом спросил Матвей.

— Ничего. Мне другие твои картины больше нравятся.

— Ты и другие видел? Где?

— У Мангульби в кабинете… И еще… В разных местах.

Матвей пошатнулся, оперся о скалу и продолжал подъем. Больше он не разговаривал. Егорышев видел, что он держится из последних сил. Ущелье стало совсем узким, стены задевали за плечи. До вечера было далеко, но наступили сумерки.

— Уже скоро, — сказал Матвей прерывистым голосом, — метров через триста ущелье кончится и будет перевал… Там кусты растут… Костер разжечь можно… Оттуда в ясный день колхоз видно.

Матвей поскользнулся, привалился плечом к стене и несколько минут отдыхал, закрыв глаза. Егорышев обнял его за плечи, и они снова пошли вперед.

— Пусти, — прошептал Матвей, — тут мы вдвоем не пролезем… Я сам… — Шатаясь, он сделал несколько шагов и остановился.

— Что ты? — спросил Егорышев. — Помочь? Строганов промолчал. Он стоял, наклонившись вперед, протянув руки. Ноги его подгибались.

— Что с тобой? — встревожился Егорышев.

— Ничего, — тихо и отчетливо ответил Матвей, — со мной ничего. Просто нам… Придется вернуться назад.

Он стал оседать вниз. Егорышев подхватил его и уложил на камни. Матвей, не открывая глаз, застонал. Он был без сознания.

Подложив ему под голову сумку, Егорышев шагнул вперед и уперся в стену. Ущелье было наглухо закупорено огромными глыбами. Егорышев потрогал холодные камни. Они лежали так мертво и неподвижно, точно находились здесь тысячелетия. Ущелье оказалось ловушкой. Дальше пути не было… Егорышев подумал, что глыбы, очевидно, обвалились весной во время таяния снегов.

Он сел рядом с Матвеем и достал последнюю сигарету. Подумав, разломил ее пополам и закурил. Мрак сгустился, и теперь не было видно даже неба. Егорышев докурил сигарету, привалился спиной к скале и закрыл глаза. Он ни о чем не думал, просто отдыхал.

Матвей снова застонал, завозился и вдруг ясно и громко сказал:

— Сейчас я тебе все объясню.

Егорышев промолчал, думая, что он бредит, но Матвей повторил:

— Я тебе все объясню. Где ты?

— Здесь, — отозвался Егорышев.

— Ты слушай меня внимательно, понял? Это очень важно.

— Хорошо. Я тебя буду слушать внимательно, — устало ответил Егорышев.

— Ты возьми мою сумку и ступай в колхоз. Ступай старой дорогой, по берегу Унги. Там все время прямо, не собьешься. — Матвей говорил торопливо, словно боясь, что Егорышев его перебьет. Как доберешься, скажи Мангульби, что я здесь. Он пришлет за мной кого-нибудь. Ты все понял?

— Я все понял, — монотонно ответил Егорышев.

— Ну вот и хорошо, — обрадовался Матвей. — Это же самый разумный выход, я очень рад, что ты понимаешь. Идти я все равно не могу, а за трое суток ничего со мной не сделается. Теперь слушай самое главное. Если меня привезут и будет все в порядке, тогда просто отдашь мне сумку. Ну, а если случится что-нибудь непредвиденное, отвези ее, пожалуйста, в Улуг-Хем, в управление геологии. Там есть такой товарищ Анциферов. Запомнишь фамилию?

— Анциферов, — повторил Егорышев.

— Правильно, Анциферов. Павел Кузьмич. В сумке у меня среди образцов есть один камень. Серого цвета, с багровыми и зелеными пятнышками. Ты сразу его найдешь, он приметный. Ты отдай этот камень Анциферову и покажи на карте сопку, куда ты лазил. Скажи, что камень, дескать, Строганов нашел в древних медных выработках и пробы, взятые на склонах сопки, показывают примерно семидесятипроцентное содержание его в руде.

— Значит, ты нашел этот камень! — тихо сказал Егорышев. — Ты все-таки его нашел!

— Нашел! — ответил Матвей. — Три года здесь копался, хотел уже бросить, но… нашел! Нашел, черт его возьми совсем! Эх, жалко, не дожил до этого часа один человек. Ну, ничего. Теперь про него вспомнят. Построят здесь комбинат, потом город и назовут этот город его именем. Назовут, как думаешь?

— Назовут.

— И я так думаю. А теперь иди, Степан. Иди, друг, и не теряй зря времени. Ты все хорошо запомнил?

— Запомнил, запомнил, — ответил Егорышев. Он встал, чувствуя, как сразу заломило натруженные ноги, нагнулся и поднял Матвея на руки.

— Ты что? — сказал Строганов. — Отпусти меня сейчас же. Надорвешься.

— Не надорвусь, — успокоил его Егорышев и стал осторожно спускаться. — Ты только не дергайся, сиди смирно.

— Я же восемьдесят килограммов вешу, безумный ты человек! — жалобно сказал Матвей. — Ведь ты же меня все равно уронишь и сам голову разобьешь.

— Не волнуйся, — ответил Егорышев, — я по профессии цирковой борец. Можешь у Томашевича спросить. Он подтвердит. А если будешь много болтать, тогда, конечно, я вполне могу тебя уронить.

— Что же ты голову мне морочил, заставлял все рассказывать? Издевался, что ли?

— Нет, не издевался. Просто на всякий случай. Вдруг ты по дороге помрешь. А камень этот, как я понимаю, стоит дороже твоей и моей жизни, — спокойно и сурово объяснил Егорышев, продолжая спускаться.

Строганов не ответил и притих. Спуск был тяжелым. Егорышев плохо видел дорогу и ставил ноги почти наугад. Но он решил не дожидаться утра, потому что Матвей с каждым часом слабел и нужно было торопиться.

Метров через пятьсот ущелье расширилось, мрак поредел, над головой повис лунный серп.

— Пусти, я сам пойду, — сказал Матвей, — я отдохнул, теперь я смогу.

Егорышев не ответил.

— Ну что ты, все шестьдесят километров тащить меня собираешься? — с отчаянием спросил Матвей. — Ведь это же глупо. Какая-то дурацкая романтика!

— Помолчи, ты мне мешаешь! — холодно попросил Егорышев.

Строганов умолк.

Егорышеву было неудобно. Руки скоро затекли, тело раненого сползало вниз.

— Обними меня за шею, — попросил он. Спуск стал пологим, показалась освещенная луной поляна.

— Дал же бог тебе силушку! — с уважением сказал Матвей, когда Егорышев опустил его в траву.

Егорышев лег возле лужицы, опустил в нее голову и долго, жадно пил. Потом перевернулся на спину, раскинул руки и минут двадцать лежал без движения. Он был мокрый от пота. Шея и руки одеревенели. Он лежал, смотрел в небо и дышал. Он никогда не думал, что дышать — это такое наслаждение.