Егорышев ничего не понимал. Что здесь произошло? Откуда взялась кровь? Кто-нибудь был ранен? Матвей? Но кто мог ранить его? Ведь он пришел сюда один. Следы на дне траншеи свидетельствовали об этом. Не мог же второй человек прилететь по воздуху?

Солнце село. Ветер стал ледяным. Быстро темнело. Поиски пришлось прервать до утра.

Ночь Егорышев провел почти без сна. Собрав ветки, он попытался разжечь костер, но ветер затушил огонь. Спальный мешок находился в сумке, а сумка лежала под кустом у подножия сопки. Но даже если бы мешок был здесь, Егорышеву все равно не удалось бы уснуть.

Съежившись, он сидел в траншее и пытался догадаться, что случилось с Матвеем, но ничего не мог придумать. Ясно было одно — истекающий кровью человек спустился с вершины. Но куда он направился? Только не к палатке, иначе они непременно бы встретились в кустарнике.

С трудом дождавшись рассвета, Егорышев покинул траншею. Кровавые следы привели его к подножию холма. Дальше эти следы тянулись через голую, лишенную растительности седловину между холмами куда-то на северо-запад. Массив кустарника, палатка и ручей остались в стороне. Сбиться со следа было невозможно; через каждые двадцать-тридцать шагов на земле алели еще влажные пятна крови.

Пройдя километра три, Егорышев огляделся. Местность была по-прежнему холмистой и почти голой. Кроме кривых сосенок да желтой, сожженной солнцем травы, тут ничего не росло.

Егорышев понимал, почему раненый выбрал эту дорогу — через кустарник у него не хватило бы сил пробиться. Но куда она вела? Человек, идущий впереди, по-видимому, это знал.

Вдали из-за сопок показалась высокая горная цепь. Скалистые вершины казались неприступными.

В полдень Егорышев, не останавливаясь, достал из сумки галету и закусил. Прикинув пройденное расстояние, он подумал, что скоро, пожалуй, увидит раненого. Человек, потерявший столько крови, должен был давно упасть, и было просто удивительно, что Егорышев до сих пор не наткнулся на него.

Но пришлось пройти еще километров десять вслед за раненым, который, неизвестно откуда черпая силы, упрямо стремился вперед.

Пологие холмы остались позади, горная цепь приблизилась. И у подножия обнаженных красноватых скал, на небольшой зеленой поляне, Егорышев увидел человека.

Человек лежал лицом вниз, раскинув руки. На правой ноге выше колена белела окровавленная повязка. Трава возле него была в крови. Человек не шевелился.

Егорышев склонился над ним, осторожно взял за плечи и перевернул на спину. Раненый, стиснув зубы, застонал, открыл глаза и тут же снова опустил веки.

Егорышев жадно смотрел на него. Волосы у человека были черными, с мягким коричневым оттенком. Над высоким лбом они слегка вились; на висках поблескивали серебристые нити. Худощавое смуглое лицо было серым, неживым, как маска. Человек был коренаст и плечист, с широкой грудной клеткой и мускулистыми руками.

Одет он был в синий, вымазанный в земле комбинезон и тяжелые сапоги. Рядом с ним в траве валялась туго набитая кожаная сумка, такая же, как у Егорышева.

Раненый был неподвижен. Егорышев собрал сухих сучьев, разжег костер и вскипятил в котелке воду. Он заварил чай покрепче, высыпал в котелок весь оставшийся у него сахар и, приподняв раненого, попытался влить ему в рот несколько капель сладкого чая. Но зубы человека были крепко стиснуты. Егорышев наклонил кружку. Раненый поперхнулся, закашлялся, затем сделал несколько глотков и открыл глаза. Глаза у него были карие, а в глубине зрачков дрожали золотистые искорки.

Несколько секунд он безразлично смотрел на Егорышева, затем взгляд его стал осмысленным. Он глубоко вздохнул, поморщился и сел. Егорышев поддержал его за плечи. Он медленно обвел взглядом поляну, скалы и снова посмотрел на Егорышева.

— Ничего, ничего, — сказал Егорышев, — все в порядке. Сейчас ужинать будем.

Он вскрыл топориком одну из двух оставшихся у него банок с тушеным мясом, поджарил мясо на сковородке и предложил Матвею.

Пока Егорышев возился со сковородкой, Матвей допил из котелка чай.

— Тушенка — вещь полезная, — сказал Егорышев. — Ешь!

— А ты? — тихо спросил Строганов.

— И я, — ответил Егорышев.

Он сел на траву напротив Матвея и дал ему свою ложку. Сам ел с ножа. Они быстро покончили с мясом. Строганов кусочком галеты вытер сковородку и устало откинулся спиной на свою сумку. На лице его от слабости выступил пот.

Егорышев сполоснул сковородку в прозрачной лужице, из которой брал воду для чая, и спрятал котелок и сковородку в сумку. Спиной он чувствовал взгляд Матвея и суетился больше, чем было нужно. В мыслях у него был хаос. Он не представлял, что скажет Матвею. В конце концов решил пока не говорить ничего.

Быстро темнело. Скалы утонули во мраке. Костер выхватывал из темноты небольшой круг травы, и Егорышеву казалось, что, кроме этого крохотного островка, на свете больше ничего нет.

Обернувшись к Матвею, он увидел, что тот пытается туже затянуть жгут, которым перевязана его нога выше колена.

— Погоди, — сказал Егорышев.

Он осмотрел раненую ногу. Нога распухла и над коленом была кое-как замотана окровавленным бинтом, сделанным из разорванной рубашки. Повязка была мокрая, и кровь непрерывно капала на траву. Егорышев снова достал котелок, вскипятил немного воды и, присев возле Матвея, размотал повязку. Он изо всех сил затянул жгут, и кровь перестала капать… Под повязкой оказалась рваная рана, тянувшаяся от бедра до колена. Егорышев промыл рану остуженной водой, достал чистую рубашку и, разорвав ее, перевязал ногу.

— Судьба! — с усилием сказал Матвей. — Слушай… ты… действительно есть?.. Или ты мне кажешься?

— Действительно, — ответил Егорышев. — Спи.

— Сейчас… — Матвей положил голову на сумку. — Сейчас… Я буду спать… Как ты сюда попал?..

— Обыкновенно… Увидел кровь… Ты спи, а я пойду умоюсь.

Егорышев намочил в лужице носовой платок и вытер потное, разгоряченное лицо. Когда он вернулся, Матвей спал, ровно посапывая носом. Лицо его еще больше обострилось и в багровом свете костра казалось неживым. Егорышев достал из сумки спальный мешок, накрыл Матвея и подоткнул мешок со всех сторон, чтобы раненого утром не продуло. Сам он лег на траву возле костра и мгновенно уснул. Ночью Егорышев несколько раз вставал и наклонялся над Матвеем. Тот спал спокойно.

Утром Егорышев вскипятил чай, и они с Матвеем выпили по две полные кружки. Жалко только, что не было сахара… Строганов выглядел немного лучше. На его скулах зажегся слабый румянец.

— Ну вот, — сказал Егорышев, затушив костер, — пора в путь. Идти сам можешь?

Во время завтрака Матвей молчал, с любопытством поглядывая на Егорышева.

— Могу, — ответил он, — сейчас пойдем… А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?

— О чем тебя спрашивать? — пожал плечами Егорышев.

— Ну, хотя бы поинтересовался, что со мной случилось…

— Нечего мне интересоваться, — буркнул Егорышев, — захочешь, сам расскажешь.

— Вот как! — ответил Матвей. — Ну, ладно… Тогда пойдем… А тебя спросить можно?

— Спрашивай.

— Откуда ты взялся?

— Оттуда же, откуда и ты… Из колхоза имени Первого мая…

— Работать приехал туда?

— Вроде этого…

— А кто ты по специальности? — Лесник.

— О, это хорошо, — одобрительно сказал Матвей. — Раз уже лесников к нам посылают, значит, скоро обживем Торжу…

— Слушай, пойдем, пожалуйста, — сердито попросил Егорышев, — успеем еще, наговоримся.

Матвей усмехнулся и поднялся на ноги. Он побледнел, пошатнулся. Егорышев шагнул к нему, хотел поддержать, но Матвей отстранил его и тихо сказал:

— Я сам…

Он поднял свою сумку и заковылял к скалам, освещенным солнцем.

— Ты почему туда идешь? — спросил Егорышев.

— Через перевал ближе… К утру будем в колхозе, — бросил Строганов, не оборачиваясь.

Больше Егорышев ничего не спрашивал. Он догнал Матвея, и они пошли рядом.

Через час их обступили скалы. Дороги не было. Матвей поднимался по руслу высохшего ручья. Путь преграждали камни и ямы. С каждым шагом подъем становился круче. Там, где бежала вода, не всегда мог пройти человек.