<Петербург, вторая половина декабря 1839 г.>

Милостивый Государь

Александр Иванович!

Посылаю Вам ту строфу, о которой Вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова ваша милость.

За сим остаюсь навсегда вам преданный и благодарный

Лермонтов

<Петербург или Царское село, январь-начало марта 1840 г.>

О! cher et aimable M-r Opotchinine! Et hier soir en revenant de chez vous, on m’a annoncé une nouvelle fatale avec tous les ménagements possibles. Et à l’heure, au moment où vous lirez ce billet, je ne serai plus. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . (tournez) à Pétersbourg. Car je monte la garde. Et or (style biblique et naïf) croyez à mes regrets sincères de ne pouvoir venir vous voir.

Et tout à vous

Lermontoff.

О, милый и любезный Опочинин! И вчера вечером, когда я возвратился от вас, мне сообщили со всеми возможными предосторожностями роковую новость. И сейчас в то время, когда вы будете читать эту записку, меня не будет. . . . . . . (переверните) в Петербурге. Ибо я несу караул. И вот (стиль библейский и простодушный), поверьте моим искренним сожалениям, что я не мог вас навестить.

И весь ваш Лермонтов.

<Начало марта 1840 г.>

Ваше Превосходительство,

Милостивый Государь!

Получив от Вашего Превосходительства приказание объяснить вам обстоятельства поединка моего с господином Барантом, честь имею донести вашему Превосходительству, что 16-го февраля на бале у графини Лаваль господин Барант стал требовать у меня объяснения насчет будто мною сказанного; я отвечал, что всё ему переданное несправедливо, но так как он был этим недоволен, то я прибавил, что дальнейшего объяснения давать ему не намерен. На колкий его ответ я возразил такой же колкостию, на чтò он сказал, что если б находился в своем отечестве, то знал бы как кончить дело; тогда я отвечал, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно. Он меня вызвал, мы условились и расстались. 18-го числа в воскресенье в 12 часов утра съехались мы за Черною речкой на Парголовской дороге. Его секундантом был француз, которого имени я не помню, и которого никогда до сего не видал. Так как господин Барант почитал себя обиженным, то я предоставил ему выбор оружия. Он избрал шпаги, но с нами были также и пистолеты. Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился, а он мне слегка оцарапал грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку, и мы разошлись.

Вот, Ваше Превосходительство, подробный отчет всего случившегося между нами.

С истинною преданностию честь имею пребыть

Вашего превосходительства покорнейший слуга

Михайла Лермонтов.

<Петербург, середина марта 1840 г.>

Je suis bien fâché, mon cher Sobolevsky, de ne pouvoir profiter aujourd’hui de votre invitation, société et roastbeaf; j’espère que vous me pardonnerez de vous faire faux bond en faveur de ma position actuelle qui n’est rien moins qu’indépendante.

Tout à vous

Lermontoff.

Я очень огорчен, дорогой Соболевский, что не могу сегодня воспользоваться вашим приглашением, обществом и ростбифом; надеюсь, что вы простите мне мою измену в связи с моим теперешним положением, которое от меня никак не зависит.

Весь ваш

Лермонтов.

<Петербург, конец марта—середина апреля 1840 г.>

Любезный Signor Соболевский, пришли мне пожалуйста с сим кучером Sous les Tilleuls,[38] да заходи потом сам, если успеешь; я в ордонанс гаузе, на верху в особенной квартире; надо только спросить плац-маиора.

Твой Лермонтов.

<Петербург, середина апреля 1840 г.>

Cher ocle, je prends la liberté de vous supplier d’intercéder pour moi dans une affaire que vous seul pouvez arranger, et je suis sûr que vous ne me refuserez pas votre protection. Grand’maman est dangereusement malade, tellement qu’elle n’a pas pu même me l’écrire, le domestique est venu me cherchег croyant que j’étais déjà liberé. J’ai demandé au commandant quelques heures seulement pour aller la voir, j’ai écrit au général mais comme cela dépend du Monseigneur, il n’ont rien pu faire.

Ayez pitié de Grand’maman, si ce n’est de moi, et obtenez un jour pour moi car le temps presse…

Je n’ai pas besoin de vous parler de ma reconnaissance et de mon chagrin, car votre coeur me comprendra complètement

Je suis votre tout dévoué

M. Lermontoff.

Дорогой дядя, осмеливаюсь умолять вас ходатайствовать обо мне в деле, которое вы один можете устроить, и я уверен, что вы не откажете мне в вашем покровительстве. Бабушка опасно больна, настолько, что не смогла даже написать мне об этом; слуга пришел за мною, думая, что я уже освобожден. Я просил у коменданта всего несколько часов, чтобы навестить ее, писал генералу, но так как это зависит от его высочества, они ничего не могли сделать.

Пожалейте если не меня, то бабушку, и добейтесь для меня одного дня, ибо время не терпит.

Мне нет нужды говорить вам о моей признательности и моем горе, так как ваше сердце вполне поймет меня.

Преданный вам всецело

М. Лермонтов.

<Петербург, 20–27 апреля 1840 г.>

Ваше Императорское Высочество!

Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня Его Императорским Величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но получив приказание явиться к Господину Генерал-Адъютанту Графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что Его Императорское Величество и Ваше Императорское Высочество может быть разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к Вашему Императорскому Высочеству, зная великодушие и справедливость Вашу, и будучи уже не раз облагодетельствован Вами и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении Его Императорского Величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.