Глава 9.

Назавтра ни он, ни я не касались опасной темы. У нас довольно было занятий. Но мне не сиделось на месте, за книгами и бумагами. Я перемыла полы, вычистила сковороды и котел, натаскала воды. Больше всего мне хотелось снова оказаться на дороге в Виттенберг и шагать вместе с другими паломниками, идти до поздней ночи, не сводя глаз с далекого неба у края земли, и думать о том, чего не могу понять. Авось и явилась бы нужная мысль, приносящая покой. Если вам неприятно, забудьте… Забыть не могу.

Я почти испугалась, когда он вошел в кухню. Он в кои-то веки расстался с мантией, траченной молью (не иначе, той самой, которую покойный учитель носил еще до превращения, в своем первом докторском звании), и был одет по-городскому.

– Мария, вы очень заняты?

– Нет, - сдуру честно ответила я, обтирая руки. Ужин был готов, прочие дела обождут. Я думала, что он предложит подняться в библиотеку.

– Могу я пригласить вас прогуляться по городу? Я бы показал вам университет, дом, где в двадцать пятом году была больница - доминус Иоганн там лечил… Притом, сказать правду, мне совестно, что вы работаете, как батрачка.

Как угадал, ученик своего учителя? Я уже говорила, до чего мне хотелось на вольный воздух. Но прогуливаться с ним, рука об руку… Он чересчур занимал мои мысли, чтобы легко было видеть его и с ним говорить.

– Благодарю вас, но… Господин и служанка, гуляющие вместе? Что подумают люди?

– А какое им дело? Да и кого мы встретим, в такой-то час? - И правда, день уже клонился к закату.

– Но разве можно ходить по городу вечером?

– Почему же нет?… А, понял; нет, благодарение Господу, у нас это безопасно. Город Лютера - город тихий… Ох, вы ведь, наверное, устали за день и вам не до прогулок?

Что бы стоило сказать: да, мол, устала. Но неловко мне было врать. Потом, ведь я решила не обижать его недоверием.

Был славный вечер из тех, что выпадают лишь в середине лета. Небо оставалось по-дневному ясным, окна-фонари пылали от закатного солнца, и черепичные крыши с высокими щипцами розовели, словно ладони, поднесенные к огню, но расщелины улиц уже заполнила сизая вечерняя тень.

Он правильно придумал, на улице проще, чем в доме: тому, кто идет рядом, не надо глядеть в лицо. Помню, он рассказывал, как подвигается дело с еврейскими рукописями моего отца; я спросила, очень ли трудно ему, а он ответил со смехом: все время хочется поднести страницу к зеркалу. Еврейский он знал немногим лучше, чем я. «Да что еврейский. Берусь за латинский труд почтенного Рейхлина, посвященный каббале, и ничего, ничегошеньки не понимаю! Все утверждения по отдельности словно бы ясны, а вместе - ну никак! Напрасно кельнские монахи так всполошились из-за этой книги. Немного найдется умников, которых она способна развратить и растлить, или это я так уж глуп?…» Но другого выхода не было - в немецких и латинских прописях ничего не обнаружилось. Вместе с тем, какой язык подходит для тайн подобного рода лучше, нежели еврейский?…

Хорошо было идти и беседовать о магии, еврейском языке и прочих курьезных феноменах. Как вдруг из-за угла донесся женский голос, полный мольбы, и ответные окрики, приказывающие молчать. Я успела усмехнуться моему спутнику: тихий город, говорили вы? - но тут же узнала и голос женщины, и птичий выговор. В конце улицы показались трое. Два стражника в кирасах и с аркебузами вели женщину, подталкивали ее в спину, она спотыкалась. Тетушка Тереза, полька-странница, мать маленькой Янки!… В ответ ее речам на ломаном немецком, путаным и почти совершенно непонятным (впрочем, нехитро было угадать: я невиновна, смилуйтесь…) стражники только пересмеивались и повторяли: «Иди, иди, тетка, иди, судье расскажешь». Тереза попыталась опуститься на колени прямо посреди улицы, но один из солдат наступил ей на подол и сильно толкнул. Она упала, и тут из переулка выбежала девушка. С башмаками в руках, подобрав платье и метя по воздуху растрепанной косой, Янка нагоняла их, и крик ее тоже был понятен: «Мамця!»

Живо вскочив на ноги, Тереза вскрикнула, взмахнула рукой, что-то приказывая дочери, но та не остановилась.

– За ведьмой бежит, - оскалился стражник. - Возьмем и ее тоже, а, Руди?

Так вот что. Ведьма… Я видела, что обе они погибли. Стражник двинулся к Янке, она ломала пальцы, не замечая меня. И вместо того, чтобы закричать, как кричала девочка, я схватилась за чертово кольцо.

Ладонь господина Вагнера накрыла мою руку.

– Выкинь из головы, - строго сказал он и шагнул вперед, заслоняя меня.

– Чем это вы заняты, почтенные? - вопрос, заданный громко и властно, заставил стражников оглянуться.

– Ведьму взяли, господин! - Стражник по имени Руди отвечал уважительно. - И вот тоже - отродье ее, что ли.

Мать и дочь в эту минуту как никогда походили друг на дружку: страх стер и красоту, и возраст, и глаза обеих были одинаково черными и блестящими. Янка теперь узнала меня, но не кивнула, не подала знака.

– Они говорят по-польски, - заметил господин Вагнер.

– Вот в этом-то все и дело! - с сердцем воскликнул Руди. - Это Черная Тереза, господин. Она бежала из Польского королевства в наши земли, чтобы сеять вред и губить души. Ее подослали паписты.

– Так ее подослали или она бежала? - не удержался господин Вагнер. Руди сдвинул шапку, чтобы почесать в затылке.

– Это я не знаю. Но суть та, что паписты от нее избавились, а мы здесь тоже не потерпим порчи и ведовства. Они думают, что у христиан не найдется на них управы, что ихний хозяин их, значит, защитит, так не бывать же этому позору.

– Весьма разумно и справедливо, - согласился господин Вагнер. - А теперь могу ли я узнать, какие прямые и косвенные улики изобличают эту женщину?

– Чего?

– Как вы узнали, что она ведьма?

– Как узнали? - Руди начал злиться. - Да какого рожна… Шли бы вы, господин, по своим делам… (Второй стражник якобы незаметно пихнул его в бок.) Да вы сами-то кто такой?!

– Я - профессор университета, доктор богословия и химии и сведущий в элементах, (моргающие стражники, вероятно, дожидались имени, но им пришлось удовольствоваться длинной цепочкой разнообразных званий), а ваше дело, мерзавцы, - хватать преступников, а не честных женщин! Что с того, что она говорит по-польски? Все их королевство говорит по-польски, так что же, они все колдуны?! Отвечайте, ослы небитые!

– Да не. Она же та самая… Ее и зовут Тереза, все подтвердили, и сама созналась!

– Что дальше?! - Никогда бы не подумала, что мой хозяин, не умеющий приказать собственной служанке, способен так орать. - Не вижу, почему бы доброй женщине не носить христианского имени! Не скажешь ли чего поумнее, парень?

«Парень» (одних примерно лет с господином профессором) утер вспотевший лоб и переглянулся с товарищем.

– Да вот мешок у нее отобрали! - тут же сказал второй стражник, тараща светлые честные глаза. - С травами!

– С травами? Отлично. - Взяв мешок у солдата, господин Вагнер раздернул завязки и небрежно вытащил горсть корешков, в которых я признала торментиллу - средство против чумы, затем пучок мелкой травы с сероватыми листьями. - Травы, Господи, Твоя воля! Да таких трав тебе твоя жена под окном надергает! Что ж, ты у нее нашел яды? Любовные зелья? Или иные недозволенные снадобья? Или, может быть, слышал, как она произносит колдовские наговоры?

– Да я-то насчет трав несведущ, - Руди опасливо заглянул в мешок. - А насчет наговоров - как поймешь, она же все непонятное говорит! А только…

– Итак, вернулись к отправной точке: всякий чужеземец в германской земле становится колдуном, и только потому, что доблестная стража не понимает его слов! Я спрашиваю: для того ли вам дана власть, чтобы вы чинили обиду невинным?! - Рассеянным движением он протянул мешок Терезе, как бы невзначай отгородив ее от стражников. Та вдруг начала говорить, хватая спасителя за рукав куртки. Она пыталась изъясняться по-немецки, но спотыкалась на каждом слове и выговаривала так нечисто, что совсем ничего нельзя было понять. Сведя брови, господин Вагнер поглядел в ее лихорадочные глаза. - Проше пани?…