Эльза коснулась его щеки.

– Какое красивое лицо, – прошептала она.

– Все так говорят, – сообщил ей Леви, – даже на улице незнакомые люди останавливаются и говорят.

Она улыбнулась ему, и ее язык скользнул по его губам.

– Как здорово! – восхитился Леви. – Сделай еще раз, и я не буду сомневаться, что ты умеешь. Эльза еще раз поцеловала его.

– Я всегда жалею бездомных и извращенцев, так что тебе здорово повезло.

Она обняла его уже двумя руками. Леви чувствовал, как она дрожит всем телом.

– Эй, да ты замерзаешь! Да и лодку давно пора сдавать.

– Постой, мне нравится мерзнуть, сидеть тут и болтать, давай побудем еще здесь.

Леви нежно поцеловал ее в шею.

– Гомер Вергилий Леви, – проговорила Эльза. – Он был знаменитым, твой отец?

– Старый Гомер? Ну, не так, как Энн-Маргарет или Донни Осмонд, но среди историков слава у него была приличная.

– Какое ужасное имя для ребенка.

– Это дед мой сообразил, он всем своим детям дал жуткие имена. Дед был уборщиком, поваром и директором маленькой школы на Среднем Западе. Он говорил, что все это не важно, все равно будет пользоваться только фамилией – Леви. Тогда в Огайо было не так уж много евреев, поверь мне. Дед обожал греков и всяких древних. Одного моего дядю звали Геродотом. Он уже умер. Нет, не имя его сгубило, но и помочь оно ему никак не могло.

– Твой отец тоже умер?

– Тоже. Кровоизлияние в мозг. Совершенно неожиданно. Никто ничего не подозревал.

Леви помялся: продолжать ему или нет, сказать ей всю правду или не стоит, вряд ли она в курсе, ее не было тогда в Америке, а если она жила здесь, то была еще ребенком, и вообще, Гомер Вергилий не был настолько знаменит.

Она крепко поцеловала его, потом быстро встала и потянулась, высоко подняв руки. Бэйб не мог отвести глаз. Она выглядела потрясающе.

Но потом все вдруг перестало быть потрясающим. Эльза улыбнулась и сказала: «Пойдем», сзади в кустах послышался треск, появился хромой и ударом в лицо сбил Эльзу с ног.

Все произошло так, будто Леви наблюдал за уличной сценкой – настолько быстро, что он не успел даже вмешаться – только смотрел, как перед ним хромой избивает его единственную и неповторимую.

– Эй! – крикнул Леви и бросился к хромому, но кусты за его спиной снова затрещали – и широкоплечий тип, развернув его, ударил кулаком в лицо.

Леви пошатнулся, хлынула кровь, но не упал. Нос, по-видимому, сломан. Эльзу хромой тащит в кусты и пытается вырвать сумочку. Леви хотел крикнуть: «Отдай ему сумочку!» – но широкоплечий сильно пнул Леви в живот. Леви задохнулся, упал на колени, потом на четвереньки. Тип ударил его еще раз, со всего размаху, в голову – Леви покатился по земле. Широкоплечий потащил его в кусты, стал нащупывать бумажник, Леви бессознательно пытался сопротивляться. Это было совершенно бессмысленно: колено грабителя уперлось ему в спину. Кровь от первого удара била фонтаном, язык во рту чувствовал вкус соли. Сам виноват, какого черта сидеть так долго в парке, только туристы позволяют себе такую тупость...

Леви смирно лежал, пока налетчик пытался вытащить его бумажник. Но задний карман у брюк Леви был застегнут, и тип не мог одолеть эту пуговицу, вот он и поддал еще раз по спине коленом и ударил по сломанному носу. Леви начал кашлять кровью, он слышал, что Эльза стонет, и, если хромой сукин сын тронет ее хоть пальцем, то он...

...что он?

...ничего, он бессилен, ничегошеньки, если они захотят изнасиловать ее, он будет бессилен помешать, а если они попросту захотят вытрясти из нее душу, то он все равно беспомощен, нос сломан, губы разбиты в лепешку, они могут делать все, что им вздумается, он бессилен...

Беспомощен! Слово это прорвалось сквозь кровь и туман в его мозг, и сознание его было так унизительно, что Леви как-то умудрился пнуть широкоплечего, и пнул неплохо, так как противник вскрикнул. Леви восторжествовал: ничего не скажешь, дал! Он постарался подняться и доползти до Эльзы, но широкоплечий снова встал перед ним, несколько раз взмахнул своими огромными руками, и лицо Леви окончательно потеряло свою форму, он упал без сознания.

Потом оба стояли над ним, хромой с сумочкой Эльзы, широкоплечий с его бумажником.

– Нам известны ваши имена, адреса, – хромой погладил сумочку Эльзы. – Вякнете полиции – мы узнаем и найдем вас.

Эльза плакала.

– В следующий раз вам будет плохо, – сказал широкоплечий, – понимаете, что такое «плохо»?

Грабители ушли.

Леви медленно пополз к Эльзе.

– Они тебя... – только и сказал он. Трогали, хотел он спросить, приставали?

Она покачала головой: нет.

Она поняла его, это у них просто здорово получается – они понимают друг друга.

– Только сумочка, – всхлипнула она. – Только сумочка. Я в порядке.

Леви обнял ее.

– И я, – выдавил он.

11

"Док.

Не думаю, что пошлю это письмо, и мысль эта придает мне больше свободы, но если пошлю, то помни, я не в себе, понимаешь, я сам не свой, но я не рехнулся.

Док, мне надавали по шее, хуже – из меня вытрясли дерьмо. Сам виноват, в Центральный парк после захода солнца попрется только круглый идиот.

Но, видишь ли, я был не один. Мы с Эльзой сидели на утесе, после того как я покатал ее на лодке. Она ни разу не каталась на лодке, ей очень хотелось. День был чудесный, я ответил: «Идет». Было так здорово, что мы проторчали очень долго на этом утесе у берега. Вдруг появляется хромой, я сижу, этот сукин сын хватает ее и тащит в кусты. Я думаю, сейчас убью калеку, никто не имеет права трогать ее...

...но я ничего не смог сделать. Ничего!

Вылезает этот огромный – клянусь, я не сочиняю, он профессионал – и начинает вытряхивать из меня дерьмо, меня никогда не били так. Рядом Эльзу избивали, а может быть, и хуже... Все, что я хочу, это стать суперменом на минуту, этот здоровяк тянет мой бумажник и добивает окончательно, так, что я не чую ни чертовской боли, так, что...

...это моя беспомощность...

...чертова беспомощность...

...Док, я хочу убить его.

Клянусь, будь у меня нож, я всадил бы в него нож, будь граната – разнес бы его в куски, а потом взялся бы за хромого и постарался бы добраться до него руками.

Вообще-то я либерал, историк и никогда никому не хотел зла, а сейчас я хочу убить, и это мне не очень нравится.

Я отошел на пять минут освежить лицо холодной водой, лицо у меня невообразимое, болит все ужасно, не могу думать ни о чем, кроме мести. Я хочу отомстить этим типам за то чувство беспомощности, нельзя делать человека беспомощным, особенно на глазах у девушки. Я знаю, она думала: почему он ничего не предпринимает, он же рядом, почему не спасет меня? Черт, я готов записаться на этот идиотский курс Чарльза Атласа и стать сильным, а потом взять этих двух мерзавцев за горло.

Док, тут около моего дома, кажется, в соседнем, живут недоросли (нет, не те милые юноши из Вест-сайдской истории, этим палец в рот не клади). Они обычно дразнят меня, называют гусем. Ну так вот, иду я сегодня весь в крови, думаю, ну хоть сейчас завоюю их расположение. И знаешь что? Один из них сказал: «Кто это тебя так – карлик или девчонка?» И все рассмеялись, потому что они все могут постоять за себя, они бы набили морды моим бандитам будь здоров, и хотя мой коэффициент интеллекта наверняка выше, чем у них всех, вместе взятых, но какая мне от этого польза?

Я собираюсь послать это письмо, потому что хочу спросить тебя, а что бы сказал отец? Знаешь, он бы наверняка сказал, что любой опыт полезнее, если ты захотел его получить, всяческие поступки полезны, как жестоко бы ты ни пострадал в итоге. Настоящему историку всегда не хватает опыта. Вся его жизнь – постоянный поиск.

В чем польза от чувства собственного бессилия, а?

Нет, ты скажи мне.

Бэйб."

12

Леви отправил письмо вечером в воскресенье. Опухлости уже чуть спали, ссадины на лице заживали быстро, но все равно выглядел он жутко, поэтому напялил на глаза кепку и затрусил к почтовому ящику на углу Колумбус-авеню, потом вернулся назад, чтобы и дальше отсиживаться в комнате.