– Ничего не понимаю, но это неважно.

– Ты знаешь, когда чаще всего женщины плачут?

– Разумеется. Когда они умиляются над собой.

– Вот и нет! Когда они делают то, чего решили не делать.

– Ты только что плакала?

– Кто тебе сказал, что я только что плакала? Хочешь, чтоб я еще раз тебя укусила?

– Если тебе все равно, то я предпочел бы, чтобы на этот раз ты меня ущипнула. Мне нравятся перемены.

Она ущипнула меня. Не очень больно, но чувствительно.

– Все-таки почему ты спросил меня, сделала ли я в жизни подлость? В чем дело?

– Дело в том, что я совершил нечто такое, и это не дает мне покоя.

– Поглядите на него! Ты кого-нибудь убил? Или обокрал? Совратил несовершеннолетнюю?

– Что-то в этом роде. Я оказался неблагодарным. В известном смысле, я предал кого-то, кто сделал для меня многое.

– Хо-хо! Это звучит интригующе. Уж не следует ли это понимать так, что ты именно в эту минуту платишь кому-то черной неблагодарностью?

– Ничего подобного! Речь идет о другом. Я предал моего учителя. Впрочем, это было давно, лет – И не думал, – сказал я и повернулся к Агнешке спиной.

Она попробовала насильно повернуть меня на другой бок, но я сопротивлялся. Я понимал, что веду себя как мальчишка, но я знал: это Агнешке нравится, и продолжал сопротивляться.

– Дорогой, – шепнула мне на ухо Агнешка, – не будь таким глупым. Ну, повернись ко мне. Сейчас ведь не время решать отвлеченные проблемы бытия. Мне хорошо с тобой и хочется забыть обо всем, что не имеет к нам с тобой прямого отношения. Послушай, ты начинаешь меня злить, вот увидишь…

Она обнаружила мое слабое место: стала меня щекотать. А я ужасно боюсь щекотки и, когда меня щекочут, совершенно теряю над собой власть. Корчась, смеясь и вскрикивая, я не в состоянии был сохранить серьезность и достоинство. Агнешка, обрадованная своим открытием, торжествовала. Наконец мне удалось схватить ее за руки, и она из победительницы превратилась в побежденную. Поглядывая на меня исподлобья, испуганно и вместе с тем надменно, она лихорадочно и скрытно обдумывала, как вырваться из западни. При этом она напоминала мальчишку, которого застали за кражей яблок. Я посматривал на нее свысока, с оттенком презрения и превосходства, ее глаза на мое презрение отвечали ненавистью, и непонятно было, всерьез это или в шутку, пока Агнешка не улыбнулась, тогда я тоже улыбнулся. Мы улыбались оба. И хотя я все еще держал ее за руки, но уже иначе, и нет на свете ничего лучше, чем улыбка примиренных возлюбленных, а ссорились они по-настоящему или шутки ради – не так уж существенно.

Позавтракали мы в сумерки, часов около пяти, разумеется, тщательно одевшись к завтраку. В окно виден был курган Костюшки. На багряном после солнечного морозного дня небе он казался вырезанным из черной бумаги. Мы молча постояли у окна, потом Агнешка сказала, что ей пора, а я не спрашивал, куда и почему она уходит, и не удерживал ее, и даже не предложил проводить: чувствовал, что ей этого не хочется. Мы поцеловались в дверях быстро и мимолетно, как люди, которые не хотят затягивать прощания.

Глава VI

После ухода Агнешки я долго стоял посреди комнаты, не зная, что делать. Комната все еще была полка ею, хотя ее уже здесь не было. Я подумал, что напоминаю сейчас мальчика, который во время веселого празднества потерял в толпе мать, но это сравнение показалось мне глупым. Мне хотелось, чтобы Агнешка немедленно вернулась сюда, чтобы комната больше не казалась мне пустой. Но я сообразил, что не знаю, где она живет и фамилии ее тоже не знаю. Можно, конечно, позвонить доктору Плюцинскому, но я побаивался его глупых шуток и намеков, и вообще это было неудобно. Наконец, если бы я даже знал адрес Агнешки, я все равно не пошел бы к ней. Я чувствовал – так и должно быть, она ушла, а я остался один и тоскую по ней, и любая попытка что-нибудь изменить может все между нами разрушить. А я тогда очень боялся что-нибудь испортить, потому что все складывалось так, как нужно.

Итак, я вышел пройтись без всякой определенной цели и на улице увидел Артура, но прошел мимо него, словно не заметил. Я боялся, что он спросит, ищу ли я по-прежнему принцессу из «Тысячи и одной ночи» или уже нашел, а я не знал, что ему ответить. Я хотел побыть один, потому что разговаривал с Агнешкой. Как это началось, я не знаю. В какой-то момент я поймал себя на том, что разговариваю с ней и мне очень не хотелось, чтобы нам помешали. Здесь не было ничего мистического и сентиментального. Ничего такого не было. Совсем наоборот. Беседа была односторонней, говорил только я, а Агнешка, понятно, не отвечала. Иногда я придумывал за нее ответы, но, по правде говоря, я не слушал их и не придавал им значения. Нет. Наша беседа не была сентиментальной. Нисколько! Я говорил только о себе и был даже чуточку невежлив. «Агнешка, почему ты не позволила мне говорить там, У меня? Почему не пожелала меня выслушать? Ты вела себя странно и непонятно. Это еще можно понять. Я не так примитивен, как тебе кажется. Конечно, тебе так кажется. Пожалуйста, не возражай! Ты права, моя квартира ужасна и ее следует обставить заново. И я это сделаю. Уберу призы и все, что тебя раздражает. Но скажи, почему тебя так волнует обстановка моей квартиры и почему ты придаешь этому такое значение, а к фактам моей жизни относишься иронически и легкомысленно, не соглашаешься с тем, что только я один могу правильно оценить их, почему, Агнешка?

Почему ты вела себя так странно и необъяснимо, можно понять. Я понимаю это и не думаю, что ты хотела меня обидеть или обмануть. Но почему тебя так интересует моя квартира и совсем не интересует моя жизнь?

Ты не хотела меня выслушать. Может, ты боялась, что мой духовный мир окажется таким же старомодным, как обстановка моей квартиры? Ты предпочла обманываться. Парень, с которым ты провела ночь, мог быть примитивным спортсменом. Для современной художницы это вполне в духе времени. Но допустить, что духовные интересы этого спортсмена соответствуют обстановке его квартиры, ты не могла. Ты не простила бы себе, что позволила такому типу касаться своего тела. Ты страшно глупая, Агнешка. Ты не хотела меня слушать из боязни, что беседа наша будет носить недостаточно интеллигентный характер. А неинтеллигентно как раз все то, что когда-то считалось интеллигентным и скомпрометировано твоими родителями. Я не знаю их и не знаю тебя. Но я знаю вас всех. В прессе время от времени пишут о проблеме отцов и детей. Я не слишком в этом разбираюсь, да и зачем мне в этом разбираться? Мне и так ясна суть дела. Ваши родители оказались несостоятельными перед лицом определенных ценностей. Но и сами эти идеалы тоже не выдержали проверки. Однако поколение отцов не хочет признать себя виновным и предпочитает считать, что виноваты вы. А все вместе вы напоминаете подгулявшую компанию, которая, учинив дебош в ресторане, перепугалась: кому возмещать убытки. Я в этом не участвую, потому что с вами не пьянствовал. Я не хвалюсь, но так получилось. Мои родители не взяли меня на гулянку. Но делать вывод: раз они опозорились, значит, сама жизнь – позорная штука, я не собираюсь. И потому я не принадлежу к числу разгневанных, бунтующих или как там их еще называют. Действительно ценное не кажется мне сомнительным, сомнителен я сам, и я это должен объяснить. Ты слышала о князе Нехлюдове? Тебе, вероятно, кажется его поступок смешным, экзальтированным, а это теперь не в моде. Но знаешь, что сказал Шиманяк, когда я дал ему почитать эту книгу? «Поразительный малый, – сказал он. – При его честолюбии и упорстве, учитывая ту дистанцию, которую он сам для себя установил, из него вышел бы великолепный марафонец. Жаль, что его нет в живых. В ту эпоху он был обречен на гибель. А теперь на Олимпийских играх он наверняка вошел бы в состав сборной Советского Союза». Конечно, тебе это кажется абсолютным идиотизмом. Но, уверяю тебя, Шиманяк глубже понял Толстого, чем все твои друзья-филологи и завсегдатаи артистических кафе. И как бы наивно ни звучали его слова, клянусь: современен он, а не ты. И все вы вместе – разгневанные бунтари из разных клубов, винных погребков и обществ, монополизировавшие право на бунт, хотя вам неведомо слово «борьба». Он – настоящий мужчина, хотя ваши красотки, возможно, и не взглянули бы на него. Они не очень-то понимают, что такое настоящий мужчина, так как все труднее различить какого вы пола.