«Война невозможна. Можно погубить весь флот, всю авиацию у берегов Биссы, но ни один снаряд и ни один солдат не достигнут этих берегов. Король Биссы не нападает. Он защищается».

В специальных выпусках газет, посвященных этому заявлению, наиболее храбрые корреспонденты ядовито намекали, что некоторые страны претендовали на мировое господство, но не могут справиться с королевством Бисса, где постоянно проживает всего двести человек белых, весь флот которых состоит из нескольких туземных лодок, авиация — из змеев, а артиллерия — из фейерверков: ими премьер-министр Хеджес любит отмечать знаменательные события…

Все эти тревожные часы Юра находился между жизнью и смертью. События развивались с такой стремительностью, что невозможно было поверить, будто с момента появления Юры над океаном и до настоящего времени прошло менее четырех часов.

В лазарет «Ильича», где лежал Юра, не доносилось ничего из бурного потока событий. Юра все еще не приходил в сознание. Ни врачебные советы, которые шли теперь со всех концов мира, ни молитвы простых людей — итальянцев и индийцев, англичан и тибетцев, — кажется, уже не могли его спасти.

Лицо врача становилось все более мрачным: он опасался даже того, что не сумеет поддержать едва тлевшую в Юре жизнь до прибытия Андрюхина.

— Вы можете умереть сами, убить любого из нас, променять наше судно и Фароо-Маро в придачу на нужное вам лекарство, — заявил профессор Паверман, сверкая глазами и колотя сухоньким кулачком по столу, — но Сергеев должен жить до приезда Андрюхина!

И теперь врач через каждые полчаса, с лицом все более откровенно тревожным, докладывал Паверману, что пока его приказ выполняется.

— Не мной, — прибавлял врач, — я бессилен… Самим Сергеевым. Как он живет, чем — не знаю…

Бубырь и Нинка сидели безвыходно в тесной клетушке у Пашки Алеева, в его, как он говорил, персональной каюте. Они больше молчали и то и дело по очереди тискали Муху. Но она, словно понимая и чувствуя, что эти ласки предназначаются другому, не прыгала, не лаяла, а только тихонько повизгивала, глядя на них удивительно умными, печальными глазами.

— А может, им нужна кровь? — вдруг зашевелился Бубырь. — У меня знаете ее сколько!

Но Пашка, сердито отмахнувшись, заявил, что он узнавал — крови не нужно…

— Изобретают эти ученые, изобретают, — зло пробурчал Пашка, — а того не могут, чтобы за нужного человека другой пусть помер, ненужный…

— А может, этот другой, — с испугом пробормотала Нинка, моргая на Пашку сквозь слезы, — может, он тоже когда-нибудь станет очень нужный?

Человек-луч умирал.

В палате госпиталя врач и его ассистенты уже ни на секунду не отлучались от операционного стола, где было распростерто недвижное большое тело Юры.

В 16 часов 45 минут судорога прошла по телу больного.

Медленно раскрылись стекленеющие глаза. Дрогнули крупные запекшиеся губы. Врач прильнул к нему, пытаясь различить, что он хочет сказать.

— Конец? — выдохнули едва различимо черные губы.

Врач подумал, что он говорит о себе.

— Очнулся? Великолепно, — заговорил он поспешно тем нарочито бодрым голосом, который пускают в ход врачи, когда исчерпаны уже все средства для спасения больного. — Теперь будешь жить! Теперь, брат…

— Ко-онец войне? — с невыразимой мукой упрямо выдохнули губы.

И врач, позабыв все, чему его учили, позабыв, что он врач, неожиданно стал «смирно» перед этим умирающим. Вытянув руки по швам, врач хотел что-то сказать, но, чувствуя, что злое, ненужное рыданье прервет его голос, только строго и выразительно принялся кивать головой.

— Да! — громко сказал он, совладав наконец с голосом. — Да! Войне конец!

Ассистенты врача, профессор Паверман, вошедший в палату, Крэгс не шевелясь замерли там, где их застала эта неожиданная сцена.

В тусклых, мертвых глазах Юры на миг словно проскочила искра. Рука его дрогнула. Врачу показалось, что Юра тянется что-то достать. Шагнув вперед, врач хотел помочь, но не успел. Тяжелая рука Юры безвольно проползла по простыне и повисла.

Прошло, наверное, более минуты, самой мучительной минуты в жизни всех присутствующих.

Старый врач, стоя в ногах постели, как часовой, сказал, глядя в лицо товарищам.

— Это все. Наступила клиническая смерть…

Было так тихо, что они услышали чьи-то быстрые, трепетные шаги по коридору, услышали, не осознавая этого. Даже когда дверь распахнулась, никто не оглянулся.

— Где он? — выдохнула, вбегая, Женя. — Уже все?.. Давно?..

Растолкав всех, она бросилась к постели и упала на грудь Юры.

— Женя! — Профессор Паверман схватил ее за плечи. — Где Андрюхин?

— Он не звонил? — Ее лицо с трудом принимало осмысленное выражение. — Ведь еще возможно чудо…

Едва слышно пропел телефон Паверман, схватив трубку, замер, не раскрывая рта.

— Да, — сказал он наконец. — Да!

И, повернувшись к замершим сотрудникам, резко скомандовал:

— Немедленно доставить Сергеева в фотонную камеру. Андрюхин и Шумило ждут его в клинике Синг Чандра, в Калькутте…

В сверкающей серебром металла и белизной особых пластмассовых покрытий калькуттской хирургической клинике, у пустого операционного стола, рядом с Синг Чандром стояла в напряженной позе Анна Михеевна Шумило. Хирурги, их ассистенты, инструментарий, ослепительный свет ламп — все было готово, не хватало только больного.

Лишь один посторонний был допущен в операционную, где на пустом еще столе мог ежесекундно возникнуть больной. Этим посторонним был Иван Дмитриевич Андрюхин. Сидя в стороне, под бесшумным вентилятором, он прислушивался к четкому тиканью метронома и, словно не доверяя ему, следил по своему секундомеру…

Группа врачей застыла, окаменев. Растопырив пальцы в маслянистых перчатках, наклонив крупную курчавую голову, увенчанную блестящей белой шапочкой, впереди неподвижно стоял великий хирург Синг Чандр, не отводя глаз от сверкающей белизны пустого стола.

Метроном неожиданно смолк. Привстав, Андрюхин защелкнул крышку своих часов.

Искры полыхнули по острым ребрам стола, над ним заколебалось светящееся туманное облачко. Врачи, жмурясь, невольно выпрямились. Но тотчас шагнули вперед.

На столе, несколько набок, в неудобной позе, было распростерто мертвое, слегка тронутое желтизной тело Юры Сергеева.

— Начали, — глухо произнес Синг Чандр, нагибаясь над этим огромным, бессильным и все же прекрасным телом…

Глава двадцать вторая

СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ

Прошло немало дней, прежде чем Юра очнулся и открыл глаза.

Однажды ночью Женя, дремавшая в кресле у его постели, проснулась от тревожного ощущения, что на нее смотрят, и, открыв глаза, увидела глаза Юры.

— Привет… — Юра хотел сказать это весело, но вышел шелестящий шепот. — Опять будешь терзать меня акупунктурой?

— Заговорил… — Она сползла с кресла на пол и, стоя на коленях, на мгновение прижалась вспыхнувшим лицом к бледной руке Юры. — Заговорил!..

Она метнулась к двери, но, не решаясь оставить его, только нажала кнопку звонка, который был установлен в каюте Анны Михеевны.

— Где это мы? — выговорил Юра, поводя глазами по сторонам.

Действительно, огромная комната, прямо-таки величественная кровать, хрустальные люстры, великолепные гобелены на стенах — все это совершенно не походило на строгий лазарет «Ильича»…

— Молчи! Молчи! — Женя бросилась к нему, но остановилась у кровати, прижав к груди худые кулаки и не решаясь даже нагнуться. — Юра! Заговорил…

— Так как же мне: говорить или молчать? — Он с радостью чувствовал, что живет, что силы снова начинают бродить в нем, даже попробовал пошевелиться; тотчас острая боль едва не швырнула его в беспамятство.