Не нужны были Верещагину алмазы. Он миллионером не планировал стать. Он просто упражнял свой ум и способности, а когда наупражнял – потерял интерес к упражнению.

Так нож, будучи заточенным, теряет интерес к оселку.

Автор этих строк раньше тоже многим увлекался, а потом терял интерес, хотя в разгар увлечения ему казалось, что никогда не потеряет. О каждом увлечении он думал, что оно на всю жизнь.

Так, например, в возрасте шести лет он увлекся следующей идеей: вот бы пальнуть из винтовки вверх с такой точностью, чтоб пуля, пронизав небо и потеряв силу, упала на землю не где-нибудь в отдалении, а прямо к ногам стреляющего.

Зачем автору этих строк понадобилась такая пальба в белый свет? А затем, чтоб упавшую к его ногам пулю благоговейно потрогать. Обнюхать, рассмотреть и, может быть, даже лизнуть.

Ведь она побывала на небе, эта пуля. Шутка сказать – на небе! В запретных высях! И пусть она внешне осталась прежней, внутренне она изменилась. И потрогать ее означило – приобщиться.

К чему приобщиться, автор сказать не мог, да и само слово такое – приобщиться – не было ему тогда еще известно. Это он теперь говорит: приобщиться. А в то время он просто чувствовал, что, потрогав, приобщится. А к чему приобщится, он и теперь толком сказать не может.

Одним словом, имелась такая мечта. Но по малолетству автор был лишен возможности баловаться с огнестрельным оружием. Поэтому он смотрел на взрослых с завистью и думал: какие счастливые, они могут. Но почему же не делают, если могут? Вот что его удивляло.

Автор даже начал сильно презирать взрослых за то, что они не используют имеющейся в их распоряжении возможности. Он не сомневался, что сам, когда вырастет, обязательно пальнет в небо над собой, а потом коснется упавшей пули, чтобы стать приобщившимся человеком. Он думал, что интерес к этому делу потерять невозможно.

А вот – потерял! Теперь ему совсем просто достать винтовку и пальнуть. Даже автомат он мог бы попросить у знакомого генерала. Но – не хочется. Неинтересно теперь ему это. Раньше было интересно, да не мог, теперь может – да неинтересно.

И все же он пальнет когда-нибудь. Потому что ему не дает покоя воспоминание об испытанном в детстве презрении к взрослым – могущим, но не желающим. Достанет автор винтовку и пальнет, потому что не хочет, чтобы мальчик, которым он был, презирал его теперешнего, взрослого.

Вот допишет эту книгу, напечатает ее и – пальнет

Приобщится.

Впоследствии искусственные алмазы все же были созданы. И в заморских странах, и в родном отечестве. Но, к сожалению, не Верещагиным. То есть не нашим Верещагиным. Следует подчеркнуть, что именно не нашим, так как создал искусственные алмазы все-таки Верещагин – академик Леонид Федорович Верещагин, вернее, большой коллектив ученых под его руководством.

Лет десять тому назад наш Верещагин был даже представлен академику – во время перерыва на одном научном симпозиуме – и тот, небрежно пожав нашему Верещагину руку, спросил – с мимолетным удивлением: «Что? Коллега однофамилец?», после чего, не дожидаясь ответа, вернулся к прерванному разговору с другим академиком.

Академик разговаривал с академиком, а наш Верещагин постоял-постоял рядом и ушел как оплеванный.

На днях я повстречал Леонида Федоровича, создателя отечественных искусственных алмазов, в столице, на Электрозаводском мосту, совершенно случайно. Он окликнул меня, схватил за плечо и зашептал в ухо: «Умоляю, познакомьте меня с вашим Верещагиным! Говорят, его когда-то подводили ко мне, но – господи! – если б я всегда понимал, кого ко мне подводят, я б давно уже служил не науке, а госбезопасности».

Дул шумный ветер, под мостом выли электрички – у меня был удобный предлог заставить академика повторить просьбу. «Что? – переспросил я.- Пожалуйста, погромче». – «Представьте меня вашему Верещагину!» – крикнул Верещагин.

Впервые порог университета Верещагин переступил учась еще в девятом классе. За несколько месяцев до этого очень важного в жизни нашего героя события во всех школах появились объявления, извещавшие о том, что в стране проводится Всесоюзная заочная научно-техническая конференция школьников. Юным энтузиастам науки и техники предлагалось посылать по указанному адресу свои научные и технические сочинения.

Двоечник Верещагин, прочитав объявление, написал объемистый реферат, который озаглавил кратко и безыскусно, как в старину: «Об алмазах». В первой части своей работы он изложил общие сведения по теории кристаллов, во второй – все, что знал о драгоценных камнях вообще и об алмазах в частности, в третьей – высказал мысль о том, что не только вселенная целиком представляет собой хорошо отграненный кристалл, но и отдельные ее части тоже, так, например, моря, горы, растения, звери – все это кристаллы, и даже он, автор данного научного сочинения, тоже кристалл, не хуже других.

В четвертой части реферата Верещагин дал продуманные рекомендации, как надо вести себя людям, чтоб оправдать высокое звание кристаллов, и закончил свою работу совсем уж скандальным утверждением, будто все человеческие мысли тоже кристаллы, отличающиеся друг от друга величиной, формой, цветом, а также способностью или неспособностью растворяться в воде.

Он переписал реферат печатными буквами в школьные тетрадки, отослал по указанному столичному адресу и стал ждать вызова в Академию наук или куда-нибудь похлеще.

Но вместо вызова пришло короткое письмо, напечатанное на машинке и подписанное неизвестной личностью с титулом «консультант». Этот консультант сообщал, что работа школьника Верещагина изобилует фактическими ошибками, сводящими на нет ее научную ценность. Так, например, в первой главе об углероде сказано, что он и чинится при температуре в шестьдесят пять градусов, тогда как действительная температура плавления углерода шесть тысяч пятьсот семьдесят два градуса. Кроме того, слово «кристалл» в двух случаях написано с одним «л», а это непростительная ошибка для юноши, учащегося в девятом классе. Ну, а самая большая, можно сказать даже вопиющая, неточность допущена в главе, где человечеству даются рекомендации, как вести себя достойно. Здесь сказано, что в кубическом сантиметре кристаллического фосфора «содержится девять трилионов атомов», тогда как, во-первых, надо писать «триллионов», то есть опять не удвоена буква «л», а во-вторых, – с точки зрении физики это даже во-первых, – в одном кубическом сантиметре кристаллического фосфора содержится не девять триллионов атомов, а девять миллиардов триллионов атомов. «Вы ошиблись ровно в миллиард раз!!!» – восклицал консультант.

Этот день и час – важная веха в жизни Верещагина. Прежде ему как-то нигде не случалось видеть три восклицательных знака сразу – вместе, единым строем. Невиданное это множество внезапно потрясло его и унизило. Он наивно полагал – в полном, между прочим, соответствии с правилами школьной грамматики,- что восклицательный знак означает всего лишь усиление громкости к концу предложения, а тут вдруг почувствовал совсем другой его смысл и значение… Он увидел вдруг, что восклицательный знак – это нарисованная дубинка, тяжелая палица первобытного дикаря, зафиксированная письменностью в обеих проекциях.

Другими словами, он впервые понял, какая это подлая, грозная и беспощадная штука – восклицательный знак. Он – всегда оружие в руках говорящего и всегда направлен против того, к кому обращен. Даже в самых льстивых фразах: «Ах, как вы прекрасны!», например, или: «Ах, как вы умны!», он – средство нападения, воинственный клич, победный возглас, беспощадный удар, хамское торжество…

На всю жизнь был уязвлен Верещагин самодовольным превосходством обращенного к нему восклицания, даже через десятилетия, встречая в различных текстах эту нарисованную в двух проекциях дубинку, он ежился, будто его ею – по голове, и с детским страхом вспоминал ужасную фразу: «Вы ошиблись ровно в миллиард раз!!!»