Следующая сотня метров. Волна напряжения немножко схлынула. Мотор работает: это говорит о том, что мы не застряли посреди озера. Деревья ползут по разбегающимся волнам назад, группа людей, стоявших впереди, приближается. Днище картера задевает дорогу, отчего нас дважды бросает в сторону, но мы тотчас же выравниваем машину. Впереди остается всего 50 метров воды, 30, 20. Удастся ли нам выдержать направление, или мы врежемся в стоящий грузовик?
Как ни говори, а все же гораздо лучше, если колени задрожат через десять секунд после того, как опасность миновала, чем за пять секунд до нее. В верности этой странной аксиомы мы убеждались не раз: и в Ливийской пустыне, когда по собственным следам выбрались с минного поля, пятясь задним ходом, и остановились только на асфальте шоссе, на почтительном расстоянии от груды выбеленных солнцем верблюжьих костей; и на берегу озера Эдуард, когда мы испытали совершенно то же самое после состязания с разъяренным бегемотом. Человек, сидящий за закрытыми дверцами машины, имеет то преимущество, что никому не видно, как у него дрожат колени. А сам он при этом может мило улыбаться.
Должно быть, оттого и рабочие, которые стояли здесь, опершись на лопаты, тоже встретили нас с улыбками.
— Добрый день, как дела?
— Muy bien, muy bien.
Прерыватель-распределитель не залило. Лишь под капотом на дне осталась лужа воды да стартер никак не включался!
Около десяти хлынул дождь. Не прошло и нескольких минут, как дорога превратилась в каток. Вправо, влево, еще занос, хлоп — машина оказывается поперек дороги и тут же скользит к канаве. И дальше уже ни с места. Под крышей ранчо стоял гаучо, держа в левой руке чашку с матэ, и безучастно смотрел на то, как мы вышли из машины и направились к нему посоветоваться. За машиной тянулись две кривые колеи, глубокие, как борозды от плуга. Клейкая глина прилипала к ботинкам. Минуту спустя мы чувствовали себя как во сне, когда хочешь убежать от убийцы и не можешь сдвинуться с места. Жестяные обтекатели задних колес вздулись; с трудом сняв их, мы поняли, почему нам не удавалось сдвинуться с места. Липкая глина, заполнив буквально все пространство под крыльями, запрессовалась вокруг задних колес и образовала там неподвижный блок плотной массы. Нам ничего не оставалось, как закатать рукава и штанины и выгребать глину из «татры». Но едва мы тронулись с места, как тотчас же оказались в той же ситуации.
Поэтому, когда спустя минуту к нам подошел гаучо и гостеприимно пригласил нас на чашку матэ, мы спросили:
— У вас есть волы?
Он молча покачал головой и сказал:
— Сосед…
— Далеко?
— Che, traiga los bueyes! — обратился он вместо ответа к босому мальчишке лет восьми, который выглядывал из-за дверей. — Говорю тебе, приведи волов!
Прошло добрых полчаса, прежде чем на дороге появился парень, который брел по колено в грязи, чтобы к 75 лошадиным силам «татры» добавить две воловьи. Мы не почувствовали даже угрызений совести оттого, что впервые были вынуждены прибегнуть к столь неспортивному выходу из создавшегося положения. В этом случае действительно ничего нельзя было поделать, разве что ждать, когда дорога подсохнет.
На повороте показался легкий грузовик, высоко нагруженный разным хламом. Только теперь мы поняли то безразличие, или — лучше сказать — мудрое, уравновешенное спокойствие гаучо, с которым он встретил нас час назад, когда мы были в подобном положении. Все-таки есть разница между тем, сидишь ли ты за рулем парализованной машины или смотришь на этот поединок как безучастный наблюдатель. Грузовичок отплясывает бешеный канкан, перекатываясь с одной стороны дороги на другую, валится в канаву, но тут же, как неуклюжий щенок, снова карабкается по покатому склону, поворачивается задом наперед, сердится и плюется грязью, пока ему не удается осадить немного назад и попытаться выбраться еще раз. Э-ге-ге! Теперь мы ловим друг друга на том, что рты наши растянулись до ушей в улыбке, и нам становится стыдно перед гаучо, который сохраняет тот же величественно-достойный вид, как и час назад, когда он приветствовал нас.
Тысячу метров ужасной грязи мы преодолели со скоростью два километра в час. При этом у нас было достаточно времени на многочисленные размышления о том, сколько понадобилось бы времени, чтобы при такой головокружительной скорости попасть в Ресистенсию.
Люди с грузовичка не ломают себе голову над этим. Не успели мы проехать и 100 метров, как на траве под откосом они разбили палатку и развели костер. Зачем спешить? Можно обождать день, два, пока высохнет дорога, а затем ехать дальше.
Paciencia, hombre!
Через полчаса дождь кончился, и из-за обрывков туч выглянуло солнышко. Оно сияло, как маяк надежды для корабля, который во время бури ищет спокойную гавань. Дорога понемногу сохла, обещая, что в Ресистенсию мы все же попадем.
Перед Макалье дорогу пересекает железнодорожное полотно. Поскольку в Аргентине к стальным полосам рельсов относятся с большим уважением, чем к ненадежной глине, для них построили высокие насыпи, по крайней мере вдоль лагуны и болот, где опасность затопления наиболее велика. После этого дороге ничего не остается делать, как вскарабкаться на хребет насыпи, а за позвоночником железной дороги снова с него слезть. В нормальных условиях это означает, что вначале нужно чуть притормозить, а при спуске с другой стороны прибавить газу. Если же дорога скользкая, как мыло, то преодолеть двухметровую высоту вовсе не так просто.
На самый хребет мы еще кое-как взобрались. Только заднюю часть машины опасно занесло к краю насыпи, у подошвы которой блестело изрядное озеро дождевой воды. Перевалив через рельс, правое переднее колесо зарылось в глину, а левое остановилось перед ним. И нам никак не удавалось двинуться ни взад, ни вперед. Задние колеса бессильно буксовали в жидкой каше, и при каждой новой попытке выехать создавалась опасность, что «татра», накренившись на левую сторону, сползет еще ближе к луже. Что мы станем делать, если на повороте, всего в 500 метрах от нас, появится поезд? Ведь он может появиться и с другой стороны. Кто вытащит машину, если каждый из нас будет только караулить свою сторону? Действовать нужно было быстро. Несколько охапок травы под задние колеса, несколько горстей щебня с железнодорожной насыпи и — еще одна попытка освободиться.
В это время откуда-то издалека донесся гудок паровоза. Нет, это галлюцинация. Почему поезд должен ехать именно сейчас, если он проезжает здесь всего два раза в день?
Еще подкладываем веток под все четыре колеса.
— Нажми на левый бок, я оставлю сцепление включенным.
И вот, наконец, колеса чуть схватили — гоп! — и «татра» уже за насыпью.
Не прошло и минуты, как на повороте показался паровоз, двигавшийся задним ходом. Тендер завален грудами красного кебрачового дерева. Машиниста в окне будки мы не увидели. Возможно, он все же высунулся с другой стороны, чтобы посмотреть, не пасется ли на неохраняемом переезде корова. А может быть, он преспокойно попивал себе матэ…
В Ресистенсии было спокойно. И солнечно. И сухо!
Столица Чако, прославленная блеском «белого золота», упивалась ароматом весеннего вечера на — своих чистых бетонированных улицах и ничуть не смущалась, что неподалеку, за ее стенами, автомобили вынуждены тащиться по непролазной грязи. Люди сидели на лавочках под пальмами на квадратной площади, которая является гордостью столицы любой аргентинской провинции или территории. Где-то здесь, рядом с храмом, Петр Шашвата некогда разбил свою палатку и в холодные ночи разжигал костер, прежде чем отправиться со своими друзьями в путь за хлопком.
Семилетние чистильщики обуви бросались к ногам прохожих и обходили одно кафе за другим, чтобы заработать несколько сентаво. В витринах магазинов рядом с игрушками и футбольными мячами ютились искусственные рождественские елочки, стеклянные украшения и миниатюрные ясли с младенцем Христом, ослом и тремя волхвами. Рождество на пороге, через месяц в Чако начнется астрономическое лето.