А по горному склону неудержимо, неотвратимо неслись лихие конники Кинижи. Словно смерч, налетели они на турок и внезапным ударом отбросили опьянённого победой противника. Его боевые ряды были смяты, кони турецких спаги, сталкиваясь, опрокидывали друг друга, топтали попадавших под копыта янычар. Поднявшись на дыбы, кони валились навзничь, подминая под себя своих седоков. В это месиво из человечьих и конских тел врезался Кинижи; рубя и кося двумя гигантскими мечами, он прокладывал путь к Батори, а когда добрался до цели, вся дорога за ним была усеяна турецкими трупами.

Раны воеводы кровоточили. Всё платье на нём было забрызгано кровью.

— Кинижи, сынок! Кинижи! — ликуя, кричал воевода.

— Кинижи! Кинижи! — воспрянув духом, кричали венгры.

— Кинижи! Кинижи! — с ужасом вопили турки.

Колесо боевой фортуны круто повернулось. Попав под перекрёстный огонь армии Батори и славных конников Кинижи, турки поняли, что битва проиграна, и, наверно, каждый турецкий разбойник проклял час, когда ступил на чужую венгерскую землю.

На равнине, бывшей ареной боя, лежали тридцать тысяч мёртвых турецких тел. Там же валялись награбленные ими несметные трофеи. Скованные цепями пленники стали свободными людьми. Те из турок, кому посчастливилось уцелеть, благословляли судьбу, даровавшую им жизнь.

Солнце село, и над полем битвы в Кеньермезе легла вечерняя тишина. Ещё слышны были слабые стоны раненых, ржание изувеченных лошадей и дробный топот копыт обезумевших от страха животных, потерявших своих седоков, как раздалось зловещее карканье воронов, предвестников надвигающейся зимы, слетевшихся на свой кровавый вороний пир. Но вот победители облегчили муки раненых, потом переловили беспризорных лошадей. Наконец окутавшая землю мгла заставила умолкнуть и вороньё…

Но едва затихли шумы битвы, как окрестности стали наполняться звуками веселья, здесь и там над равниной взвились торжественные огни. Дорогой ценой досталась венграм победа. Тем бесшабашней было веселье, знаменовавшее её. На подводах, нагруженных трофеями турок, оказалось достаточно еды и питья. В огромных бочках подвезли похищенное из подвалов обжигающее виноградное сусло. Его было столько, что каждый мог пить сколько горазд. И плясали, и пели так, что земля гудела сильней, чем во время битвы.

Как в бою, так и в пляске Пал Кинижи был первым из первых. В самый разгар веселья привели к нему взятых в плен турок: одного военачальника и двух солдат. Схватив турецкого военачальника зубами за пояс, а двоих взяв под мышки, Кинижи пошёл плясать; трое турок стонали, вопили, молили о пощаде, а Кинижи выкидывал такие коленца, что из-под ног его фонтаном взлетала земля.

— Аллах, смилуйся! Аллах! — взывали турки, но их вопли заглушали хохот и ликующие крики победителей.

— Да здравствует Кинижи! — гремело, как эхо, вокруг.

— Да здравствует Кинижи! — гремел весь лагерь. «Кинижи! Кинижи!» — звенело в лесах и долинах, и горы отвечали грохочущим эхом. Словно подхваченное ветром, имя Кинижи пронеслось по Трансильвании, прогремело по Венгрии, пересекло границы королевства и разлетелось по четырём частям света.

XV. Пленники императора

Среди угрюмых гор Восточной Австрии расположился замок Кéремеш. Его руины сохранились ещё по сей день. Замок стоял на крутом холме, окружённый высокими, неприступными стенами с островерхими сторожевыми башнями, из которых просматривался весь длинный, ведущий наверх путь. А внизу виднелись долина и проходящая по ней проезжая дорога. Замок Керемеш был выстроен в давно минувшие времена рыцарями-разбойниками и служил им местом засады, где они подстерегали богатых путешественников, ехавших без большого конвоя, и нападали на них врасплох.

Во времена короля Матьяша замок Керемеш превратился в императорскую крепость. К тому же он так полюбился дряхлому германскому узурпатору, что тот проводил в нём большую часть времени. Замок был невелик, но занимал ключевую позицию. Король Матьяш решил преследовать императорские войска, и ему надо было овладеть этой крепостью во что бы то ни стало. И вот после семи дней и семи ночей непрерывной осады крепость пала. Когда перед королём Матьяшем распахнулись наконец крепостные ворота, угрюмый замок и необыкновенно живописный, дикий вид, открывавшийся с крепостных стен, так пленили короля, что он решил разместить в нём свой придворный штат на то время, пока самому ему вместе с войском предстояло скитаться по суровым дорогам войны и отвоёвывать другие крепости императора.

Йоланка тоже осталась в замке. Разлучённая с Палом Кинижи, не находя себе нигде покоя, она повсюду следовала за своим отцом. А война была в самом разгаре. Заметим, однако, что Йоланке замок вовсе не показался таким прекрасным, каким показался королю. Словно тень, бродила бедная девушка под его мрачными сводами. Иногда она прохаживалась по двору, среди множества высоких строений, увенчанных остроконечными башнями, или по подземным коридорам, глухим и таинственным, как ночь. А в тихие вечера она забиралась на западный бастион и любовалась солнечным закатом. Стояло лето, и солнце, опускаясь за гряду величавых гор, окрашивало их снежные шапки, искрящиеся девственной белизной, в мягкий розовый цвет. Немного погодя розовый свет заливал живописную долину, а потом стены и башни замка. Надев этот розовый убор, древние стены замка молодели и сияли, словно юные девицы, принарядившиеся для своего первого бала.

Часто на западном бастионе Йоланка подолгу беседовала с Буйко, лежебокой короля, её единственным другом. Каждый день после обеда Буйко приносил сюда свою постель и с нетерпением дожидался вечера, когда появлялась стройная девушка в белом платье.

Буйко и Йоланка разговаривали, конечно, о Кинижи. Верный Буйко во всех подробностях рассказывал ей о юности Пала, и Йоланка знала уже все закоулки на старой мельнице, непроходимые леса, над которыми вздымался дуб-великан и где обитали маленькая косуля и громадный сердитый медведь. Знала тётушку Оршик и старого Кинижи — воина, сражавшегося плечом к плечу с легендарным Яношем Хуняди.

Так хороши были вечера, проводимые в задушевной беседе, что Йоланке ещё больше становилось не по себе, когда она открывала дверь в свою мрачную спальню. Ночью она натягивала на голову одеяло, чтоб не слышать глухого уханья филинов, доносившегося с древних, запущенных башен, и хриплого визга летучих мышей.

Был ранний вечер. Буйко и Йоланка беседовали на своём бастионе и вдруг заметили небольшой отряд верховых: конники неслись вдоль берега ручья, журчащего средь двух высоченных гор; потом, выехав на проезжую дорогу, направились прямо вверх по холму, на котором стоял замок. Когда отряд подскакал ближе, они узнали солдат из Чёрного войска.

— Буйко, смотри! Это гонцы с вестью от нашего короля! — счастливым голосом воскликнула Йоланка.

Лежебока так и подскочил от радости, готовый мчаться навстречу друзьям. Но вот впереди отряда они различили Голубана, и их весёлое настроение будто ветром сдуло. Йоланка поникла и стояла, уныло опустив руки, потому что знала: не сулит ей добра приезд кондотьера. Ничего хорошего она не ждала, но то, что произошло спустя несколько минут, не могло ей присниться даже в самом дурном сне.

Голубан примчался как гонец короля Матьяша. Он крикнул пароль, и тяжёлые ворота замка открылись. Оказавшись внутри крепостных стен, наёмники, переодетые в одежду Чёрного войска, внезапно обнажили мечи и закололи стоявших у ворот часовых. После этого Голубан затрубил в рог, и в лесах, окружавших замок Керемеш, словно живые, зашевелились кусты, из-за них выскочили солдаты императора. Через распахнутые предателями ворота во двор хлынула армия неприятеля. Малочисленный гарнизон, оставленный в замке королём Матьяшем, оборонялся героически, но был полностью уничтожен, а ввалившиеся в ворота германские латники мгновенно заполнили двор, наводнили замок и все надворные постройки.

Когда солнце село, зайдя за вершины снежных гор, звон мечей умолк и замок Керемеш стал немецким.