«Жизнь начинается с отрицания смерти

И утверждается, утверждая себя».

Об этом же говорила и начальная часть уравнения.

Следующая его часть описывала окончание поэтической фразы:

«Смерть начинается отрицанием жизни

И, отрицая все, отрицает себя…»

Теперь предстояла еще одна проверка — на этот раз весьма болезненная, ибо она должна была подтвердить или опровергнуть мои догадки о тайне моего происхождения. Но, может быть, не стоит ее предпринимать? Может быть, не нужно лишних мучений? Ведь после перехода черты пути назад не останется. Многие ценности для меня изменятся, явления поменяют акценты. Я не смогу остаться прежним, сохранить прежние отношения с дорогими мне людьми. Многое изменится в моем мире, в моей личной Вселенной, которая мне, как и каждому существу, кажется неизмеримо важней, чем настоящая единая Вселенная, в которой живем все мы. Кажется… Только кажется… Но если я разрушу ее…

И все же… Я выкрутил два винта и вытащил направляющую втулку из камеры ИСЭУ. Теперь камера стала намного больше. И тогда уже без колебаний я вставил в нее собственный палец и второй рукой нажал на кнопку пуска.

На экране индикатора возник сложнейший луч — серый с многочисленными желтыми и черными переходами. И все же — сомнений не оставалось — это не был луч живого…

12

На складе, куда Суслик позволил мне заходить после того, как я починил вышедший из строя аппарат, пылилось немало деталей, которые мне пригодились для нового миниатюрного ИСЭУ. В его конструкцию я ввел изменения и теперь мог — участок за участком — обследовать весь организм. Так я узнал немало любопытного о себе и понял смысл и значение обрывков фраз и даже недомолвок, сопровождавших меня со дня появления на свет, или — как принято говорить у людей — со дня рождения.

Одновременно я составлял математическое описание вирусной частицы. Для этого пришлось провести дополнительные опыты. Я составил три формулы частицы: полную — в белковой оболочке; частичную — для «невидимой» фазы вируса, когда он существует в клетке только как «чертеж»; измененную — для кристаллизованной частицы. Я наткнулся на удивительную закономерность — во всех трех формулах соблюдались одни и те же взаимоотношения частей, хотя в первом случае, как «утверждал» луч ИСЭУ, вирус был живым, а в третьем — неживым. Некоторые участки формул повторялись полностью. Эти закономерности я отразил в уравнении. Некоторые части его были мне хорошо знакомы по тем уравнениям, которые я составлял раньше. И хотя тогда я еще не мог знать, какое значение в моих поисках займет это уравнение, мной почему-то овладело состояние напряженного ожидания. Это было проявлением удивительнейшей интуиции…

Я несколько раз обращался к профессору с просьбами о посещении импунов. Всякий раз он переносил визит к ним «на завтра».

Однажды, проходя по коридору лабораторного корпуса, я услышал из-за одной двери знакомый голос. Мгновением позже проанализировав сигналы, я определил, что это голос импуна Тагира.

Я попытался открыть дверь обычным способом, поднеся руку к индикаторной щели и произнеся слова пароля, но ничего не добился. Дверь была усилена специальной прокладкой, и поэтому мне было плохо видно сквозь нее. Силуэты людей и очертания предметов расплывались. Показалось — кто-то лежит на кушетке, кто-то над ним склонился. Я постучал в дверь. Тотчас в верхней ее части засветился квадратик — это включилась телекамера. Теперь меня видели изнутри — на телеэкране. Открылась переговорная решетка, и я услышал голос профессора:

— Что вам угодно, док?

— У вас находится Тагир: Хочу повидаться с ним. Вы обещали, — напомнил я.

— Здесь нет никакого Тагира, дорогуша. Вы что-то напутали, голубчик.

«Он может не знать имени», — подумал я и уточнил:

— Импун, Тагир.

— Никакого импуна, — стоял он на своем. — Если бы я не был так занят, то позволил бы вам самим, дорогуша, убедиться. Потерпите немного, я освобожусь — и мы навестим ваших импунов.

— Отпустите! — послышался умоляющий голос-стон за дверью. Несомненно, это был голос Тагира.

Я сильнее застучал в дверь.

— Док, не мешайте опыту.

Я уже успел заметить, что чуть ниже переговорной решетки, там, где прокладки не было, имелось как бы прозрачное _для моего взгляда_ оконце. Я заглянул в него и увидел Суслика и еще какого-то незнакомого мне человека. Они стояли у операционного стола под рефлектором. Незнакомец подавал Суслику скальпель. А на столе, привязанный к нему ремнями, лежал Тагир. Он порывался встать, но ремни удерживали его.

— Вы солгали мне! — закричал я. — Это — Тагир! Что вы делаете с ним?

— Я уже говорил вам, дорогуша, что вы ошиблись, — отвечал Суслик, не подозревая, что я вижу его сквозь дверь.

Она затрещала под моим нажимом, и они оба испуганно встрепенулись.

— Ладно, — профессор, снимая перчатку, подошел к двери и поднес руку к опознающему устройству.

Дверь ушла в стену.

Я поспешил к Тагиру.

— Только не прикасайтесь к нему! — предупредил профессор.

— Что с ним?

— Заболел. Необходима срочная операция.

Голос его был ласков, он пытался скрыть свои истинные чувства. Но я воспринял смесь ярости, страха, насмешки. Особенно меня удивила скрытая насмешка. Что она означает?

— Великий Дог, возьми меня отсюда, — простонал Тагир.

— Ему необходима срочная операция, — напомнил Суслик.

Я повел взглядом на приборы. Работали далеко не все.

— Без наркоза?

— Под местным.

— По какому поводу операция?

— Опухоль в правом легком, дорогуша.

— У него нет опухоли в правом легком.

— Можно подумать, голубчик, что у вас имеется рентгеновский аппарат.

— У него нет опухоли. Вы лжете, — сказал я, расстегивая ремни, удерживающие Тагира на столе.

Суслик и его помощник пытались мне помешать. Пришлось легонько оттолкнуть их. Профессор отлетел в одну сторону, его помощник — в другую. Суслик, видимо, ушибся, в его голосе прибавилось ярости, но прозвучал и стон:

— Я вам все объясню.

— Сначала выслушаю импуна. Говори, Тагир.

— Не верь им. Великий Дог. Обещали много платить. Ничего не Платили. Кормили сытно. Но нам было тесно, нечем дышать. Хижина маленькая — нас много. Кололи Наруи толстой иглой — он заболел. Унесли его, сказали — вылечат. Он не вернулся. Потом кололи Суэна. Тоже заболел. Взяли — он пропал. Потом — Усаина. Не вернулся. Теперь — меня. Нехорошие, злые боги…

— Что может понимать дикарь, — пренебрежительно перебил его профессор. — Среди них начиналась эпидемия. Пришлось срочно лечить.

— Естественный материал для чистых опытов? Так вы это называете? — напомнил я.

Опираясь на мою руку, Тагир с трудом встал со стола.

— Пойдем к твоим братьям. Вместе с ними уйдем отсюда, — предложил я.

— Дверь! — воскликнул Тагир.

Я обернулся. Дверь бесшумно скользнула на свое место, а за ней исчезли Суслик и его помощник. Тагир с ужасом смотрел на нее.

— Не волнуйся, Тагир, дверь — не преграда, — сказал я и подумал: преграда совсем не там, бедный мой дружок, вовсе не там, где ты ее видишь. Преграда — в моих установках, в Программе, созданной Михаилом Дмитриевичем. Он давал мне читать много книг. Но об атом в них ничего не было. Он давал мне читать только определенные книги в соответствии с программой обучения. Почему? Это знал только он. Вызывать его по мыслепроводу до Импульса-Вызова он запретил.

— Пойдем! — сказал я Тагиру, первым подошел к двери и нажал на нее.

Дверь выгнулась, затрещала. Где-то раздались звонки, включилась сирена. Я увеличил усилие — и выломал дверь. За ней в коридоре уже суетились несколько охранников с автоматами в руках, профессор. Ник.

— Перестаньте бузить, док, — умоляюще сказал Ник. Он выглядел не так, как всегда. Не осталось даже намека на уверенность и хладнокровие. Автомат дрожал в его руках. Он не хотел стрелять в меня.

— Я вам все объясню, дорогуша, и вы поймете, ибо вы — истинный ученый, — зачастил Суслик.