ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Получив пощечины, Зина выбежала на улицу, метнулась к телефону-автомату.

У Строгова было три телефона: городской и два внутренних; у него было четверо связных. Уже по этому Зина судила, что он куда более важный военный, чем ее муж, у которого всего один связной.

Оказалось, что Строгов ожидал у телефона и хотел немедленно видеть ее. Не чувствуя под ногами земли, полетела Зина к маленькому скверу, куда Строгов деловито, без лишних слов («Как свою», — с радостью подумала она), пригласил ее сейчас. Никогда Зина не бегала на свидания так быстро: истомленная двусмысленностью положения, она жаждала развязки, как задыхающийся — воздуха.

Вот и сквер. Голубые скамейки расставлены вдоль красных из толченого кирпича дорожек, проложенных сквозь кущи старых акаций. Зина проскочила в глубину сквера мимо двух дам, читавших газеты, подумала: «Как будто не видно, что читаете для отвода глаз…» В глубине сквера акации были непрорежены, но кто-то затащил скамейку в самую гущу. На ней сидели парень и девушка. «Зеленые, а уже целуются», — с укором подумала Зина. Видимо, угрызения совести, щекотливость собственного положения и желание обелить себя заставляли ее быть сейчас моралисткой.

Строгова в сквере не оказалось. Зина дошла до цветочного лотка, купила три гладиолуса, нашла свободную скамейку и стала лихорадочно ощипывать лепестки.

Изредка она оглядывалась на тихую улочку.

На низеньком осле ехал киргиз в огромной рыжей меховой шапке, спешили пешеходы, больше штатские, изредка военные. Этот уютный сквер находился невдалеке от авиагородка. Вот Зина услышала четкую поступь строя. Двухшеренговая колонна военных бодро шагала к училищу. Это были механики, одетые в рабочие комбинезоны. С балконов на молодых людей смотрели девушки.

— Эй! — крикнула одна. — Привет «технарикам»!

— Привет и… до свидания! — не растерялся старшина, ведший колонну, и помахал ей рукой.

Механики ушли, стало тихо, только постоянный приглушенный шум промышленного города доносился до сквера. У белых туфель Зины, как клочки бумажки, белели лепестки. Когда пришел Строгов, гладиолусы были совсем ощипаны. Увидев его, Зина не вскочила, а как бы взлетела со скамейки.

— Ну, как у тебя? Неужели растрата? — По телефону она не успела спросить об этом. — Растрата, да? — допытывалась она, обхватив его руку.

— Успокойся, Зина, — ответил он с улыбкой, видя, что вся она напуганная, всполошенная. Вяло обняв ее за плечи, добавил: — Тревога была ложная. Ревизоры не нашли один счет на солидную сумму и сделали неправильный вывод. Счет нашелся. А за испытания всыпали, как положено. Но не сбили. Я удержался на высоте.

— Слава богу! — передохнула Зина и тут же напустилась: — Какой ты неосторожный! С бухты-барахты действуешь! Подвел меня под монастырь! Мой все знает! Зачем звонил?

Строгов оправдываться не стал, хотя Зина сама сказала ему, чтобы он по приезде позвонил на городскую квартиру, где она будет поджидать его. Он молчал, и Зина поняла это как обиду.

— Я очень рада, что ты удержался на высоте… Я вижу, ты очень дорожишь своим положением. Но… и моим дорожить надо… Ну, услышал мужской голос и вешай трубку. Зачем нужно было называть себя каким-то Григорием? — упрекнула она уже другим тоном.

— Сядем, — спокойно сказал майор. Вернулись к скамейке, у которой белели лепестки гладиолусов.

Зина села, не сводя с его лица глаз и забыв подобрать платье: ей не терпелось услышать — что же дальше?

После долгой паузы Строгов спросил:

— Зина, скажи честно: любишь его?

Не то Зине хотелось сейчас услышать. Вопрос майора показался ей неуместным.

— Ну к чему это? К чему? Где тут любовь, как же! Вот… — повернулась она той щекой, где был припудрен след от пощечин. — Полюбуйся!..

Строгов быстро нагнулся к ней. После раздумья он спросил:

— И прежде такое случалось?

— Ах, ну зачем эти расспросы… — Она чуть не плакала.

— Ты знаешь, Зина, что я вынужден платить алименты двум женщинам?

«Испытывает», — подумала она и сказала страдальчески:

— Ты меня убить хочешь… Убить… — зарыдала она.

— Где сейчас твой муж? — спросил он. Ее заплаканные глаза просияли.

— Наверно, дома.

— Пойдем, я не могу его не видеть…

Пучков все еще сидел у окна и думал, как же поступить ему дальше. В дверь постучали. Он не вышел, подумав: «Пусть хозяева открывают».

В комнату ввалились сразу четверо: майор в плаще, Виола, Борис да испуганная старушка-домработница.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — сказал майор, — я… мне надо с вами поговорить…

— Пожалуйста, — ответил Пучков, догадываясь, что это и есть Строгов.

— Лучше на улице, дождь перестает, — сказал майор.

Пучков надел фуражку и плащ.

Идя к выходу, он успел шепнуть Чернову: «Знакомый жены».

Когда гость и пришелец вышли, старушка спросила:

— Запереть?

— Не надо, Сергей скоро вернется, — ответил Чернов и пошел по витой лестнице наверх,

Из окна второго этажа он видел, как Строгов и Пучков, о чем-то беседуя, двинулись по асфальтированной дороге к городу. Минут через двадцать Борис заметил, что они вернулись, а потом опять ушли в том же направлении…

Уже давно остыл на столе ужин и чай, оставленный для Пучкова, а его все не было.

— Да… — тяжело вздохнул Борис, выпуская папиросный дым в распахнутую форточку. Ему было видно, что они опять дошли до дома и повернули назад. Совсем стемнело. На мокром асфальте раскачивались тени деревьев. Чернова клонило ко сну…

Шаркая тапочками, вошла старушка.

— Боря, их все нету. Закрывать, что ли?

Половина дома, занимаемая врачом, имела отдельный вход.

— Ложитесь спать, тетя Глаша, — ответила Виола из плетеного кресла, — мы запрем.

— Да время-то нонче какое. Намедни всю обстановку с дачи Ходжиновых увезли…

— Ступайте спать, тетя Глаша.

Она ушла, но через час опять прошумели за дверью ее шаркающие тапочки.

— Ну, что же вы, Глафира Егоровна, — вышел на шорох Борис, — дайте ключи и ложитесь, давно уже слать пора.

— А сами-то чего сумерничаете?

— Сейчас ляжем… Виолетта, пожалей глаза… — И, как почти каждый вечер, Борис отобрал у жены книгу. На сей раз это были лекции о литературе французского литературоведа Тэна.

Виола зажгла ночной свет; большая комната, когда-то служившая кабинетом отцу (он теперь не принимал на дому), стала уютнее.

Виола разделась и подошла к окну, в которое то и дело выглядывал муж. От влажного ветра, от мельтешивших за окном теней ее охватила легкая дрожь. Поеживаясь всем телом, она поправила ночную рубашку и нырнула в постель.

— С ума сошли! Пучкову завтра на полеты… — Борис с досадой стал раздеваться.

Когда он лег, жена обвила его шею нежной, почти невесомой рукой и сказала печально:

— Знаешь, Боря, я сделала неприятное открытие…

— Какое?

— Я эгоистка…

— Это почему же?

— При виде чужого несчастья я испытываю какую-то особую радость, что мы живем с тобой без ссор, без адюльтера.

— Дура она, вот и довела до этого… — Он положил ладони под голову.

— Ты прав, Боря, это от недостатка интеллигентности.

— Спи, Виола.

— Хорошо, милый, я сейчас прикажу себе спать! — И она сомкнула свои глаза.

Вздрогнув, она проснулась часа через полтора, спросила:

— Сережа вернулся?

— Все стоят! — ответил Чернов, закуривая папиросу.

Было уже совсем светло, сквозь распахнутую форточку доносились голоса утренних птиц, а Пучков и Строгов еще стояли у забора сада и оба отчаянно жестикулировали…

— Ты куришь? Натощак? Ты совсем меня не слушаешься, — Виола с решимостью подошла к мужу, но, увидев у забора двух мужчин, двух соперников, стоявших лицом к лицу, она забыла о намерении вырвать папиросу и, потягиваясь со сна, засмотрелась на офицеров.

— Они любят ее… Любят! — воскликнула она восхищенно.

— Может, есть за что? Всю ночь воюют…