Вылазки арабских воинов за стены города не могли разорвать кольцо осады. Погибшие в этих сражениях подвергались поруганию со стороны христиан: их головы были насажены на кол и выставлены у городских стен, хотя арабы молили отдать их для погребения. В городе начался голод. Четыре с лишним месяца осады сломили упорство защитников. Правитель Лиссабона обратился к Афонсу с просьбой о перемирии. Кроме того, он соглашался сдать город королю Португалии при условии, что жителям будет раарешено покинуть город, оставив завоевателям золото, серебро и другое имущество.

Но такие условия сдачи города не устраивали крестоносцев. Многие иа них настаивали на штурме Лиссабона, так как при этом весь город оказывался во власти победителей. Если же город будет сдан, то кто знает, кому доведется стать обладателем его богатств? Среди крестоносцев возникли раздоры. Споры перерастали в столкновения и стычки, воины хватались за мечи. Только решительность Афонсу положила этому конец: король Португалии отказался предпринимать или даже решать что-либо, пока предводители «франков» не успокоят своих людей. Страсти понемногу улеглись, и на совете было постановлено, что в город войдет отряд из 300 крестоносцев, в котором будет поровну воинов от всех отрядов крестоносного воинства. Отряду предназначалось занять цитадель Лиссабона – будущий замок Сан-Жорже, куда жители города должны были доставить драгоценности и имущество. Однако этот разумный и гуманный план обретения города, который помог бы охрапить новое владение Португалии от разорения, но был выполнен: дух соревнования и наживы взял верх. И крестоносцы, нарушив порядок вступления в крепость, мешая ряды, пустили коней вскачь, понеслись по улицам города, чиня грабежи и насилия. Среди их жертв оказался и мосарабский епископ Лиссабона, переживший месяцы осады, но павший с перерезанным горлом от руки христианина. Среди победителей вспыхивали драки – то из-за золота, то из-за арабских коней.

Некому и негде было сразу после побоища хоронить убитых. Среди развалин разлагались трупы павших в бою и во время резни. И, как часто бывало в таких случаях, в городе началась эпидемия чумы. Лиссабон опустел.

1 ноября 1147 г. лиссабонская мечеть была освящена и стала христианским храмом. Был назначен и новый епископ Лиссабона – английский прелат Джильберт Гастингский. Крестоносцы, не пожелавшие продолжать свой путь в Святую Землю, получили владения в городе и в округе.[26]

Взятие Лиссабона – значительная веха в португальской Реконкисте. Этот город важен не только сам по себе, но и как ключ к южным и центральным областям страны. Обладание Порту, Коимброй, Лиссабоном – крупными городами полуострова при небольшой территории страны повышало экономическую и политическую значимость королев-

В следующее десятилетие португальцы постепенно, но неуклонно наступали на юг. К 1158 г. они дошли до Одемиры и взяли ее, а через год захватили крупнейшие южные ррода Эвору и Бежу.[27] Здесь, однако, они были остановлены движением альмоадов – мавританских племен, вторгшихся на Пиренейский полуостров из северных районов Африки и подчинивших себе южные арабские эмираты. Уже в 1161 г. мусульмане вновь отняли Эвору и Бежу, которые затем не раз переходили из рук в руки. В 1184 г. альмоады осадили Сантарен, но португальцы выдержали осаду и не сдались. Земли Алентежу долгое время оставались ареной борьбы христиан и мусульман, претерпевая в сражениях и грабежах разорение и упадок. До XIII столетия, пожалуй, нельзя говорить об окончательном отвоевании Алентежу Португалией.

Относительно сильная графская, а затем королевская власть явилась причиной того, что отвоевание и колонизация земель по частной инициативе в Португалии не играли такой заметной роли, как в соседних землях. Однако и здесь были тому примеры. В годы сражений с альмоадами в Алентежу действовал рыцарь по имени Жиралду, озванный Бесстрашным. Немногое известно о нем. Согласно преданию он совершил проступки, вызвавшие гнев Афонсу, и бежал в Алентежу. В схватках с мусульманами он стремился вернуть себе милость короля. Не один замок был взят им за годы войны. Нападая неожиданно и стремительно, Жиралду тайно проникал в замки «неверных» среди ночи. Блестяще владея арабским языком, он беспрепятственно пробирался по замку, переговариваясь со стражей. Утром замок оказывался в руках его воинов. Эти молниеносные захваты доставили ему грозную славу. Осенью 1165 г. ему удалось захватить Эвору, которая была крупным городом и религиозным центром мусульман полуострова. Она стала достойным Афонсу даром, принесшим Жиралду Бесстрашному прощение монарха. Нередко Жиралду называют португальским Сидом – из-за сходства судьбы, такой же военной дерзости и удачливости, какими славился его кастильский собрат.

И все же главной формой освоения земель в Португалии в это время несомненно оставалась королевская колонизация. Португальские правители прекрасно понимали, что закрепление земель было невозможно без их освоения и заселения. Одной из важнейших забот Афонсу было восстановление старых укреплений и строительство новых замков. Хроники и документы постоянно повествуют о таких работах. При Афонсу дважды был отстроен замок в Лейрии, возведены замки в Жермапелу, Коруше и многие другие.[28] Той же цели было подчинено и восстановление монастырей, которые усердно осваивали земли на полуострове.

Чтобы привлечь поселенцев на новые земли, Афонсу жаловал привилегии, типичные для такого освоения территории; освобождение от части налогов, смягчение повинностей, запрещение въезда во владение должностных лиц короля и другие.[29] Уже в это время многие города, деревни и новые поселения получают от короля форалы и грамоты, фиксирующие их права и обязанности по отношению к королевской власти. Отдельные форалы были пожалованы инородному населению – арабам и «франкам».[30]

Сложившееся на отвоеванных в эпоху Реконкисты землях общество было сложным сплавом различных этнических, культурных, экономических компонентов. В последнее время все больше внимания уделяется изучению арабского элемента вновь складывавшегося общественного организма. Отношения арабского и христианского слоев оцениваются не как жесткое противостояние, а как взаимопроникновение во всех областях жизни.[31] С этой точки зрения должна получить оценку и Реконкиста. Среди историков наиболее распространенным является мнение, что до конца XI в., т. е. до вторжения берберских племен, у военные действия с обеих сторон не имели характера религиозной и фанатической войны и велись только ради земли и подданных.[32]

Несомненно, пришедшие на полуостров альморавиды и альмоады подчиняли население более жесткими методами, чем их предшественники. Многие исследователи считают, что именно они принесли с собой религиозный фанатизм, вызвавший ответную реакцию христиан.[33] С другой стороны, и для самих христиан XI–XII столетия были временем усилившегося религиозного рвения – временем крестовых походов, возвышения папства, возникновения новых духовно-рыцарских и монашеских орденов, восстановления старых и основания новых монастырей.

Таким образом, перелом в отношениях мусульман и ристиан на полуострове произошел, надо полагать, в кон. XI–XII в., т. е. в эпоху Энрике и Афонсу Энрикеша. Одни историки считают события Реконкисты тех лет лишь серией военных предприятий, другие полагают, что португальскими рыцарями она была осознаваема именно с религиозной точки зрения, чтобы «утверждать справедливость детей господа над последователями Магомета».[34]