Наслаждаясь властью, Агриппина не забывала и о будущем. Клавдий уже далеко не молод, и после его смерти самое большое в мире наследство — Римская империя — должно перейти к Британику. Естественно, Агриппина не могла допустить подобного.

На помощь опять пришел Паллант — ее преданный любовник, устроивший небывалую для Рима свадьбу племянницы и дяди. Тацит пишет: «Паллант всячески увещевал Клавдия подумать о благе Римского государства, о том, чтобы было кому поддержать Британика, пока он еще в отроческом возрасте. Ведь и при божественном Августе, невзирая на то, что он располагал опорою в лице внуков, были в силе и пасынки; да и Тиберий, имея родного сына, принял Германика в лоно своего семейства; так пусть же и он, Клавдий, приблизит к себе юношу, готового взять на себя часть лежащих на нем забот. Убежденный этими доводами, Клавдий предпочел собственному сыну Домиция, который был тремя годами старше Британика…»

Таким образом, в 50 году Клавдий усыновил Луция Домиция; согласно этому акту сын Агриппины получил имя Нерон. Одновременно Агриппина была возвеличена титулом Августы. Следующим шагом стала женитьба Нерона на дочери Клавдия — Октавии (в 53 году).

Коварная женщина заставила Клавдия отблагодарить ее любовника за оказанные услуги. Награда вольноотпущеннику была огромной — спустя 50 лет это сильно возмутило римского писателя Плиния Младшего. Вот цитата из его письма другу:

«Ты будешь смеяться, затем негодовать, затем опять смеяться, прочтя слова, которым ты не сможешь поверить, не прочтя их. Есть на тибуртинской дороге на первой миле… памятник Палланта с такой надписью: „Ему сенат за верность и преданность по отношению к патронам постановил дать преторские украшения и пятнадцать миллионов сестерций, каковой честью был он доволен“.

…эта надпись особенно напомнила мне о том, как комичны и нелепы почести, бросавшиеся иногда этому грязному подлецу, которые этот висельник осмеливался и принимать, и отвергать, и даже выставлять себя потомкам как образец воздержанности.

Какое счастье, что моя жизнь не пришлась на то время, за которое мне стыдно так, словно я жил тогда».

У Агриппины вызвали опасение возглавлявшие преторианские когорты Лузий Гета и Руфрий Крисп, «которые, по ее убеждению, были преданы памяти Мессалины и питали привязанность к ее детям». От Тацита мы знаем: она сместила этих преданных Клавдию людей привычным, проверенным способом. Агриппина «внушает мужу, что, домогаясь расположения воинов, они разлагают когорты, тогда как при единоначалии в тех же когортах установится более строгая дисциплина. Так она добилась передачи когорт в подчинение Афранию Бурру, выдающемуся военачальнику, о котором шла добрая слава, но которому, однако, было известно, кому он обязан своим назначением». Как порядочный человек, Бурр был готов выполнить любой приказ императрицы.

Пользуясь положением Августы, Агриппина выискивала себе мыслимые и немыслимые почести. Римские легионы, обращавшиеся однажды к императору с выражением благодарности и хвалы, вынуждены были воздать их и Агриппине, которая находилась за соседней трибуной. «Пребывание женщины перед строем римского войска было, конечно, новшеством и не отвечало обычаям древних, — замечает Тацит, — но сама Агриппина не упускала возможности показать, что она правит вместе с супругом, разделяя с ним добытую ее предками власть».

«Агриппина стремилась придать себе как можно больше величия: она поднялась на Капитолий в двуколке, и эта почесть, издавна воздававшаяся только жрецам и святыням, также усиливала почитание женщины, которая — единственный доныне пример — была дочерью императора, сестрой, супругою и матерью принцепсов» (Тацит).

Не всем пришлись по нраву нововведения Агриппины, ее выходки, бесцеремонность в устранении неугодных людей, вина которых была весьма сомнительна. Периодически возникавшая оппозиция мешала Агриппине в полной мере наслаждаться прелестями самого высокого положения, которого только может достичь в Риме женщина.

Неожиданно один из сенаторов в суде предъявил обвинение «главнейшей опоре» императрицы — Вителлию. Тацит пишет: «Доносчик обвинял его в оскорблении величия и намерении захватить власть, и Клавдий с готовностью поверил бы этому, если бы Агриппина скорее угрозами, нежели просьбами, не переломила его и не вынудила лишить обвинителя воды и огня: таково было желание самого Вителлия».

Когда Агриппина решила устранить Лепиду — тетку собственного сына Нерона, вдруг Нарцисс принялся противодействовать казни несчастной. Всемогущий временщик, когда-то уничтоживший Мессалину и пользовавшийся огромной властью для неблаговидных дел, теперь решил искупить вину перед Клавдием и своей совестью. Самое интересное, что Нарцисс ничего не мог приобрести, и терять ему было нечего: императрица забрала бразды правления в свои руки; в случае же, если Британик станет принцепсом, — он отомстит бывшему рабу за смерть матери. Борьба закончилась неудачно для Нарцисса; он занемог и отправился «для восстановления сил мягкой погодой и целебными водами в Синуессу».

Настоящая опасность для Агриппины стала исходить от мужа. На склоне лет он иногда делал то, чем не занимался всю предыдущую жизнь, — думал. По свидетельству Светония, Клавдий «начал обнаруживать явные признаки сожаления о браке с Агриппиной и усыновлении Нерона. Однажды… увидав Британика, он крепко обнял его, пожелал ему вырасти, чтобы принять от отца отчет во всех делах, и добавил:

— Ранивший исцелит!

А собираясь облечь его, еще безусого подростка, в тогу совершеннолетнего — рост его уже позволял это, — он произнес:

— Пусть, наконец, у римского народа будет настоящий Цезарь!

Вскоре затем он составил и завещание, скрепив его печатями всех должностных лиц. Он пошел бы и дальше, но встревоженная этим Агриппина, которую уже не только собственная совесть, но и многочисленные доносчики обличали в немалых преступлениях, опередила его».

Клавдия отравили ядом, подмешанным в его любимое лакомство — белые грибы. «Большинство сообщает, что тотчас после отравления у него отнялся язык и он, промучившись целую ночь, умер на рассвете» (Светоний).

Вряд ли соответствуют действительности сведения, что на Клавдия яд не подействовал должным образом и приходилось разными способами увеличивать дозу. Ведь для изготовления снадобья Агриппина разыскала «понаторевшую в этих делах искусницу по имени Локуста, недавно осужденную за отравления, которую еще ранее долгое время использовали как орудие самовластия» (Тацит). Любая накладка в таком деле стоила бы Локусте жизни, а она продолжала заниматься своим промыслом; императорский дом и после смерти Клавдия пользовался ее услугами.

Смерть Клавдия скрывали, «пока не обеспечили все для его преемника. Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец комедиантов, словно он желал развлечься» (Светоний).

Новоявленная вдова позаботилась, чтобы никто и ничто не омрачили выход на историческую сцену нового императора. Тацит уточняет: «Как бы убитая горем и ищущая утешения, Агриппина сразу же после кончины Клавдия припала к Британику и заключила его в объятия; называя его точным подобием отца, она всевозможными ухищрениями не выпускала его из покоя, в котором они находились. Задержала она при себе и его сестер Антонию и Октавию…»

Наконец Анней Сенека написал для Нерона необходимые речи и заставил их выучить. «И вот в полдень, в третий день до октябрьских ид» (54 год) широко распахиваются двери дворца, и к когорте, его охранявшей, выходит Нерон в сопровождении Афрания Бурра. «Встреченного по указанию префекта приветственными кликами, его поднимают на носилках. Говорят, что некоторые воины заколебались: озираясь по сторонам, они спрашивали, где же Британик; но так как никто не призвал их к возмущению, им только и оставалось покориться. Принесенный в преторианский лагерь Нерон, произнеся подобавшую обстоятельствам речь и пообещав воинам столь же щедрые, как его отец, денежные подарки, провозглашается императором» (Тацит).