В 37 году после смерти Тиберия императором стал брат Агриппины — Калигула. Близкое родство с принцепсом не доставило Агриппине ничего, кроме издевательств и унижений. Развращенный властью недостойный потомок благородного Германика не знал меры в своих сумасбродствах. Он сделал любовницами всех своих сестер: Агриппину, Друзиллу и Ливиллу «На всех званых обедах, — пишет Светоний, — они попеременно возлежали на ложе ниже его, а его законная жена — выше его. Говорят, одну из них, Друзиллу, он лишил девственности еще подростком». Ее Калигула обожал безумно; «остальных сестер он любил не так страстно и почитал не так сильно: не раз он даже отдавал их на потеху своим любимчикам».

Когда Агриппина и Ливилла надоели брату, он осудил их «за разврат и за соучастие в заговоре против него» и сослал на Понтийские острова.

Вернуться в Рим Агриппине позволил следующий император — Клавдий. Однако Мессалина, по свидетельству Тацита, «была всегда к ней враждебна». Жена Клавдия, скорее всего, почувствовала в дочери Германика соперницу. Надо отдать должное, Мессалина была весьма умной женщиной: можно судить лишь по тому, как ловко она расправлялась с врагами руками Клавдия и с помощью мужа доставляла любовников к себе в постель. Беда в том, что здравый рассудок побеждала в ней животная страсть.

Супружеская жизнь Агриппины началась очень рано. В 13-летнем возрасте император Тиберий выдал ее замуж за «человека гнуснейшего во всякую пору жизни».

Гней Домиций Агенобарб происходил из древнейшего римского рода, и на этом его достоинства заканчивались. Светоний перечисляет некоторые поступки первого мужа Агриппины, более характерные для бешеного зверя, нежели человека. «Сопровождая по Востоку молодого Гая Цезаря, он однажды убил своего вольноотпущенника за то, что тот не хотел пить, сколько ему велели, и после этого был изгнан из ближней свиты. Но буйство его не укротилось: в одном селении по Аппиевой дороге он с разгону задавил мальчика, нарочно подхлестнув коней, а в Риме, на самом форуме, выбил глаз одному всаднику за его слишком резкую брань… Обвинялся он незадолго до кончины и в оскорблении величества, и в разврате, и в кровосмешении с сестрой своей Лепидой, но смена правителей его спасла; и он скончался в Пиргах от водянки, оставив сына Нерона от Агриппины, дочери Германика».

Луций Домиций (так назвали Нерона при появлении на свет) родился через девять месяцев после смерти Тиберия и за три месяца до смерти отца — 15 декабря 37 года. «Тотчас по его гороскопу многими было сделано много страшных догадок; пророческими были и слова отца его Домиция, который в ответ на поздравления друзей воскликнул, что от него и Агриппины ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества» (Светоний). Агриппина «обратилась к халдеям с вопросом о грядущей судьбе Нерона, и, когда ей ответили, что он будет властвовать и умертвит мать, она сказала: „Пусть убивает, лишь бы властвовал“» (Тацит).

Да! Агриппина безумно жаждала власти. И, поскольку римляне не допустили бы женщину к трону, она готова была пожертвовать собой, но приблизиться к заветной цели через сына.

Агриппина рано познала вкус власти. Маленькой девочкой она оказалась в триумфальной колеснице — праздновалась победа отца над германцами. Стоя рядом с Германиком, она принимала восторги восхищенной толпы, боготворившей ее непобедимого отца. В последующие годы Агриппина убедилась, что только самая высокая власть может ее уберечь от страданий и унижений, подобных тем, что испытывала она в годы правления Тиберия и Калигулы.

Чем сильнее жизнь била дочь Германика, тем больше она жаждала осуществить свою мечту. Когда Клавдий позволил Агриппине вернуться из ссылки, для нее уже не существовало иных целей, кроме одной, заветной; и властолюбивая женщина шла к ней, беспощадно устраняя все препятствия на пути.

По возвращении в Рим Агриппина вышла замуж за человека весьма достойного — выдающегося оратора, консула 44 года Гая Криспа Пассивна. Всем был хорош Пассиен, но он ни на шаг не приближал Агриппину к желанной власти. И блестящий оратор-острослов был безжалостно отравлен собственной женой. Имущество Гая Криспа перешло к Нерону.

Еще не успел ветер разнести пепел погребального костра Мессалины, еще забывчивый Клавдий продолжал звать к обеду казненную жену, а дочь Германика уже принялась воплощать в жизнь свой коварный план. Родственными (и не очень) поцелуями она утешала дядю, обнимая его одной рукой; второй рукой вела сына в императорскую семью.

Подробности мы находим у Тацита.

Агриппине пришла идея женить Луция на дочери Клавдия — Октавии. Ее не остановило то обстоятельство, что Октавия к этому времени была обручена с Луцием Силаном. Расторжения помолвки не составляло труда добиться «от принцепса, у которого не было других мыслей и другой неприязни, кроме подсказанных и внушенных со стороны».

Расчетливая Агриппина нашла себе могучего союзника и ловкого политика, затаившего обиду на дом Силана. То был Вителлий. Он принялся «возводить обвинения на Силана, сестра которого, красивая и своенравная Юния Кальвина, в недавнем прошлом была невесткой Вителлия». Братскую привязанность Луция Силана к Юнии угодник Агриппины «представляет кровосмесительной связью».

Клавдий «из любви к дочери с тем большей готовностью прислушивается к этим наветам о будущем зяте». Силану объявляют, что брак с Октавией не состоится, его исключают из сенаторского сословия и принуждают сложить с себя преторские полномочия. Безвинно пострадавший юноша, лишившийся по лживому обвинению всего, покончил жизнь самоубийством в день свадьбы Клавдия и Агриппины. Так кровью был отмечен день, когда Агриппина стала императрицей.

Кровавые следы Агриппина будет оставлять весьма часто. Кроме того, что новая императрица безумно желала властвовать, она отличалась исключительной мстительностью. Луцию Силану — не вовремя расставшемуся с жизнью — Агриппина отомстить не могла; отплатила его сестре: красавица Юния Кальвина была изгнана из Италии.

Как мы помним, в числе соперниц в борьбе за ложе Клавдия была Лоллия Паулина. Императрица обвинила ее в обращении к халдеям и магам; якобы с помощью колдовства Лоллия пыталась приворожить Клавдия. Не беда, что колдовство не дало результата: невезучую конкурентку приговаривают к высылке из Италии с конфискацией имущества. Но Агриппине и этого мало — «к Лоллии отправляют трибуна, дабы он принудил ее к самоубийству».

Агриппина очень строго следила за моральным обликом мужа: чтобы вызвать бешенство императрицы, достаточно было женщине с миловидной внешностью появиться около Клавдия. «Было подстроено осуждение и женщине знатного рода Кальпурнии, красоту которой похвалил принцепс, сделав это безо всякого любострастного чувства и в случайной беседе, что несколько сдержало гнев Агриппины, и она не дошла до крайних пределов мщения».

Сестра первого мужа Агриппины — Лепида — вызвала недовольство императрицы заботой о Нероне. «Лепида завлекала его юношескую душу ласками и щедротами, тогда как Агриппина, напротив, была с ним неизменно сурова и непреклонна: она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвование она не могла».

«Обвинили Лепиду в том, что посредством колдовских чар она пыталась извести жену принцепса и что, содержа в Калабрии толпы буйных рабов, нарушала мир и покой Италии». По этому наспех придуманному обвинению тетку Нерона осудили на смерть.

Агриппина совершенно открыто уничтожала тех, кто был ей не по нраву. Императрице все прощали, потому что она была дочерью боготворимого Римом Германика. Увы! Нередко бывает, что природа, отдав все благородному гению, отдыхает на детях или, того хуже, порождает чудовищ. Римляне не постигли эту истину, они продолжали поклоняться дочери Германика и его внуку.

Брак Клавдия с Агриппиной, по утверждению Тацита, «явился причиной решительных перемен в государстве: всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. На людях она выказывала суровость и еще чаще — высокомерие; в домашней жизни не допускала ни малейших отклонений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению ее власти. Непомерную жадность к золоту она объясняла желанием скопить средства для нужд государства».