- Они прямо сейчас в студии, и над ними никто не смеется, Олег, - весело возразил Сэм. - Ты слышал, что я сказал? Они прямо сейчас выступают в радиошоу Джонни Трубы, это же престижно, ты сам можешь их послушать!

- Сэм, Сэм, - устало сказал агент. - Что ты считаешь престижным? «Сегодня» престижно. Шоу Донахью престижно. Вечерние новости Си-Би-Эс престижны. А участие в передаче какой-то пятиваттной УКВ-станции, транслирующей свои передачи из клетушки - не престижно. Отстань от меня, Сэм. Почему ты не пытаешься найти верный путь?

Мрачно повесив трубку, Сэм сразу же отмел мысль о верном пути. Во всем происходящем здесь что-то было. Это можно было увидеть. Почти ощутить запах. Он чувствовал, что это нечто вроде большой сделки с заурядными людьми всего мира, людьми, которые, как видел Сэм, не имели ни гроша на жизнь, независимо от того, прилетели ли марсиане или нет.

Он непонимающе уставился на окружавших его людей, таких воодушевленных, таких радостно возбужденных. Он задумался. Как же отразить это… как же это назвать… эти чистые эмоции! В сценарии фильма? В телесериале? Может, так он и сам сможет хотя бы немного ощутить эти эмоции?

Но дело в том, что он не знал - как.

На маленьком экранчике телевизора Сэмпсона они увидели минутную панораму огромных трибун для ОВП. Они стояли втроем - Сет и Эванджелина обнимали друг друга за талию, рядом с ними улыбался Сэмпсон.

- Это он! - вскричала Эванджелина.

Сет посмотрел - действительно, он. Он появился на экране только на какой-то миг, но это был Преподобный собственной персоной - единственный на трибуне, кто сидел, в то время как все вокруг него то и дело вскакивали, всматриваясь в небо. Он ел сандвич с сосиской и вовсе не казался святым. У негр не стоило бы покупать даже подержанный автомобиль, не то что надежду на вечное спасение. Это был просто маленький пожилой человечек, который никак не может до конца понять, чего это тут все так радуются.

- Бедный старый Преподобный, - спокойно сказала Эванджелина.

Сет нежно посмотрел на нее. Затем он наклонился и прошептал ей на ухо:

- Эванджелина, я хочу жениться на тебе.

Она подняла на него взгляд. Казалось, это ее не удивило. Она смотрела на него тепло и слегка насмешливо:

- Сет, милый, - сказала она, - а ты знаешь, что до вчерашнего дня мы с тобой и пяти минут не разговаривали друг с другом?

- А мне больше и не нужно. Я и так знаю. Доктор Сэмпсон говорит, что на время, пока я буду заканчивать учебу, он даст мне работу на полставки в своем институте… а еще я получил шесть тысяч восемьсот долларов в наследство от тети Элен. Если, конечно, не считать серебряного чайного сервиза. Правда, он не полностью серебряный, но вроде трижды посеребренный, увесистая штука…

Он замолчал, увидев, что она смеется над ним. Дружески, может, даже любя. Но прежде, чем он окончательно разобрался, толпа взревела. Все, кто был рядом с портативным телевизором или приемником, услышали одно и то же:

- Вот они!

На маленьком экране телевизора Сэмпсона они увидели «Алгонкин-9», маленькую точку в небе среди светлых легких перистых облаков где-то над Мексиканским заливом.

- Ребята, они летят! - орал с экрана голос Тома Брокоу. - Как сообщают из Космоцентра имени Кеннеди, примерно через семь минут корабль коснется новой взлетно-посадочной полосы, проложенной специально для этого случая!

Сет, Эванджелина и Сэмпсон обнимали друг друга. Сет удивился, увидев, что щеки доктора Сэмпсона мокры от слез. Тот коснулся своего лица, усмехнулся.

- Понимаете, - сказал он извиняющимся тоном, -право же, так забавно видеть всех этих людей, таких счастливых… я хочу сказать, вы же знаете, каковы люди.

У них свои заботы и маленькие секреты, свои подлости… и вдруг случается нечто вроде этого. И тогда хотя бы на миг…

- Я понимаю, - сказала Эванджелина. - В конце концов, люди не так уж и плохи, правда?

Там, за рекой, президент Соединенных Штатов отодвинул от своего лица руки визажистки.

- Хватит, хватит, - проворчал он, поднимаясь с кресла.

- Еще минуточку - я поправлю вашу прическу, -взмолилась она, но он покачал головой.

- Пора выходить, - сказал он, тоскливо оглядывая комнату.

Это было его личное убежище под огромными трибунами, со своим телетайпом и красным телефоном и еще четырьмя помощниками. Он страшно не хотел выходить отсюда, но выбора у него не было. Когда откроется дверь корабля, он должен быть там, наверху, на своем месте. Там, наверху, были люди из разведки и газетчики. Там, наверху, была огромная трибуна, где в президентской ложе уже сидели пятьдесят Самых Важных из Очень Важных Персон. Он бросил взгляд на телемонитор, на котором заходил на посадку над мысом «Алгон-кин-9».

- Теперь на нас повесят еще и марсиан - вместе с этими гаитянами, вьетнамцами, кубинцами и русскими евреями, - сказал он с кислой миной. - Этот чертов Сирселлер! Сначала он прошляпил всю экспедицию, а теперь тащит с собой этих чудищ, с которыми нам придется возиться. Мне бы этого сукиного сына под трибунал надо отдать! Какого черта он не оставил их там, где нашел?

Марсианин по имени Кристофер ощутил тошнотворные толчки корабля, входившего в атмосферу Земли. Ему было больно и страшно, но он переносил их со спокойствием, выработанным тысячами поколений, чьей главной задачей было выжить.

Он с тоской подумал о тех кратких мгновениях, когда он и самка, которую земляне называли Гретель, прикасались друг к другу. Кристоферу не приходило даже в голову, что то, что они с Гретель делали, могло показаться землянам оскорбительным. Почему? Он кротко удивлялся, почему их так долго держали отдельно друг от друга в этих гамаках. Ему это казалось совершеннейшей дикостью. Неужели земляне думают, что они смогут долго прожить в одиночестве, лишенные общения друг с другом? Неужели они думают, что марсиане общаются только с помощью звука? Ведь при этом теряется богатейший и полный оттенков язык движений и прикосновений, ухаживания и сексуального наслаждения, ощущения запаха и вкуса? Кристофера это немного удивляло, но не слишком. Марсиане были существами, не слишком склонными к удивлению.

Марсиане были существами терпеливыми. У них в данном случае выбора не было. Какими бы ни были их древние предки, те, что прокладывали туннели и пытались приспособить окружающую среду к своим нуждам, эти их последние потомки были другого склада. Нетерпение в них давным-давно выродилось. Нетерпение ни к чему хорошему не приведет. Нетерпение не поможет их водорослевой пене вырасти хоть на миг быстрее, поскольку ритм их жизни полностью зависит от медленного подъема пищи со дна их вертикальных морей к поверхности, где они могли ее подобрать и съесть. Вот что в понятиях марсиан означало «зарабатывать себе пропитание». Им не нужно было строить дома, потому что они больше не жили в домах, они ничего не производили, потому что им ничего не было нужно. И потому у них было полно времени для того, что они выше всего ценили - для долгих бесед - один на один, или втроем, вчетвером, вдвенадцатером - мыча и постанывая, все равно каким образом, щекоча и серьезно толкаясь, вопросительно покусывая и дружески полизывая. Люди могли бы это понять, если бы попытались. Некоторые люди - особенно молодые, или влюбленные, или коллеги - могли проговорить так всю ночь и считали эти минуты лучшими в своей жизни. Но затем людям приходилось снова окунаться в повседневность, возвращаясь к учебе или работе. Марсианам не к чему было возвращаться. И потому вся их жизнь состояла из лучших минут… за исключением этого бесконечного полета, когда люди держали их слишком далеко друг от друга, чтобы прикоснуться, ощутить вкус. Даже запах едва можно было уловить - совершенно невозможно поговорить об интересных вещах.

Это было воистину прискорбно.

Это было совершенно неожиданно. Тот первый человек, который вошел в их туннель, вроде бы понимал, как разговаривают культурные существа. Он принял уютные объятия марсиан, обнаруживших его. Он даже почтил их тем, что умер у них на руках. Почему же другие не похожи на него?