Ты прав, ты прав! Что значит мщенье?
Едва забыл я на мгновенье —
И ты напомнил мне, что бред
Вся наша жизнь, любовь и злоба,
Ведь только призраки мы оба.
И мстить нет сил, ни воли нет.
Пред ужасающею тайной,
Как я, — беспомощен и слеп, —
Непознаваемых судеб
Ты был игрушкой лишь случайной.
И жажду мстить, но не могу
Я беззащитному врагу.
Нет виноватых!.. Гнев бесплоден…
Снимите цепь с него… Старик.
Ты был в несчастиях велик. —
Иди… Прощаю, ты свободен…
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
Терраса над морем. Лунная ночь. Пир. Сильвио на троне. Базилио, Клотальдо, Беатриче, придворные. Певец играет на арфе. По знаку Сильвио он умолкает.
Сильвио.
На что, певец, мне эти звуки?
Должны когда-нибудь они умчаться прочь.
И будут после них еще тяжело муки.
Еще томительнее ночь.
Ты убаюкиваешь горе
Обманом сладостным, но все ж
И в ослепительном уборе
И в блеске красоты — мне ненавистна ложь.
Могильный остов прячет в розы
Поэтов детская мечта;
Но если правды нет — на что мне красота?
На что пленительные грезы?
Уйди, певец!
Беатриче.
Ко мне! Я разум усыплю.
Боль ненавистного сознанья утолю;
Пока хоть капля яда есть в бокале золотом,
Мы выпьем все до дна. потом, без сожаленья.
С безумным смехом опьяненья
О землю кубок разобьем!..
Сильвио.
Я твой… прижми меня к своей груди сильней.
Руками нежными властительно обвей…
О, только бы убить сознанье роковое,
Не думать, не желать, не помнить ничего
И, в одиночестве, у сердца своего
Почувствовать на миг хоть что-нибудь живое.
Вот так!
(Обнимает ее).
Пускай вся жизнь неуловимый сон,
Пускай весь мир — ничтожное виденье —
Я докажу себе, что есть один закон.
Одна лишь правда — наслажденье!
(После мучительного раздумья отталкивает Беатриче).
Обман, и здесь обман! Оставь меня. уйди…
Потухла страсть, в душе лишь ужас без предела…
Мне показалось вдруг, что я прижал к груди
Холодное, как лед, безжизненное тело…
Увы! погибнет красота.
И кудри выпадут, и череп обнажится…
Где ныне вешних роз свежей твои уста —
Там щель беззубая ввалившегося рта
Бессмысленной, немой улыбкой искривится.
Оставь меня! Прочь, все уйдите прочь!
За пышной трапезой, сияющей огнями,
Мне кажутся теперь все гости мертвецами,
И давит грудь, как склеп, томительная ночь.
Довольно! Факелы и свечи потушите…
Мне страшно быть с людьми! Уйдите все и пусть
Растет в безмолвии моя немая грусть.
Скорей, безумцы, пир кощунственный прервите…
Гости уходят, слуги уносят кубки, яства и свечи; остаются Kлотальдо, Базилио и Сильвио.
Базилио.
Мой час теперь настал.
Не в наслажденьях смысл и цель существованья,
Не все погибло: есть великий идеал —
Он мог бы утолить души твоей страданья.
Не все разрушены сомненьем алтари…
Но, сын мой, жаждешь ли ты Бога?
Сильвио.
Говори.
Базилио.
Умом бесстрастным побеждая муки,
Забудь себя, отдай всю жизнь науке.
Могильный прах — и чистый луч рассвета,
Звезду, что перлом в сумраке повисла,
Мечту, что родилась в душе поэта —
Ты разлагай на меру, вес и числа,
Исследуй все в тиши лабораторий:
Гниющий труп и нежный запах розы.
Людских сердец возвышенное горе.
И брызги волн, и вдохновенья слезы.
Тогда спадет с очей твоих завеса,
Поймешь ты жизнь таинственную мира
И в ропоте задумчивого леса,
И в трепете полночного эфира:
Как звук с созвучием — душой смиренной
Сольешься ты с гармонией вселенной.
Сильвио.
Скажи, достигну ли я тайны роковой?
Проникну ль хоть на миг к источнику явлений,
К той грозной глубине, к той пропасти немой,
Что скрыта облаком блистательных видений?
Наука даст ли ключ к загадке мировой.
Пойму ли я, что там, за призрачной вселенной,
За всеми формами, за дымкой жизни тленной?
Базилио.
Нет, лгать я не хочу, там, за пределом знаний,
Тебя наука к Тайне приведет:
Твой ум слабеющий коснется вечной грани —
И больше ни на шаг не двинется вперед.
И как бы ни дерзнул глубоко погружаться
К началам бытия в природу человек —
Он будет к роковой загадке приближаться —
И не решит ее во век.
Сильвио.
На что же мне твоя наука?
Чем безнадежнее, чем глубже сознаю
Пред тайной мировой беспомощность свою.
Тем жизнь бессмысленней, тем нестерпимей мука.
Базилио.
Ты к невозможному стремишься.
Сильвио.
Бороться с нищетой, изнемогать, трудиться,
Потом, когда бедняк в сырой земле сгниет,
Удобрив чернозем, из почвы хлеб родится.
Из хлеба — жизнь людей, но люди возвратиться
Должны к сырой земле, — и снова хлеб взрастет:
Из жизни — смерть, из смерти — жизни всходы, —
Таков круговорот бессмысленной природы.
Но если б знал его счастливый твой мужик.
Но если б он свое ничтожество увидел,
И не был бы так груб, невежествен и дик, —
Он проклял бы судьбу, он жизнь бы ненавидел.
Так вот твой идеал? Отречься от всего.
Уснуть животным сном, убить в себе рассудок,
Весь век в поту, в грязи работать для того,
Чтоб завтра чем-нибудь наполнить лишь желудок?
Пускай убьет меня безумная тоска,
За мирный сон души я не отдам сознанья!
Не надо мне тупого прозябанья.
Покорности скотов и счастья мужика!
Ведь жизни внутренней незримые богатства.
Сокровища ума, следы наук. искусств, —
Их истребить нельзя, и я во имя братства
Отречься не могу от прежних дум и чувств.
В деревне, за сохой, я, в нищенской одежде,
Останусь богачом изнеженным, как прежде.
С народом не сольюсь в неведомой глуши.
Я сброшу горностай, забуду трон, величье.
Но что все внешние, ничтожные отличья
Пред этим внутренним неравенством души!
Идти в народ шутом в наряде маскарадном…
Но сам мужик мое стремление к добру
Сурово заклеймит укором беспощадным.
Как недостойную игру,
Мечту для бедных. Быть товарищем и братом.
Бежать из городов, в полях найти приют,
Нужду, и черствый хлеб, и деревенский труд —
Ты можешь сделать все утонченным развратом.
Наружностью бедняк, ты клад душевных сил,
Ты роскошь внутренних неравенств сохранил.
А между тем в глазах глупцов ты вдохновенный
Апостол-труженик, могучий и смиренный.
И вот не жертвуя, не тратя ничего,
Твой праздный ум пленен роскошною забавой.
И беспредельного тщеславья своего
Ты жажду утолил легко добытой славой.
Так прихотливый сибарит