– Миссис Марш говорит, что вам надо примерно через час прийти в кабинет Президента.

– Что стало с Билзом? – поинтересовался я.

– Говорят, он забрал свои вещи в половине седьмого.

– А Моррисон? – спросил я.

– Я знаю только, что Президент вчера прислал трех юристов, специализирующихся на вопросах компенсаций, и нескольких секретарей. Они составляли соглашения об увольнении.

– Вчера, в воскресенье? Президент обошел меня – всех.

– Три юриста, – сказала Хелен. – Работали весь день. И он целый день с ними перезванивался.

– Он не мог весь день с ними перезваниваться, – возразил я, – потому что днем несколько часов был на заседании.

Она пожала плечами:

– Я слышала, что они принялись за работу в пять утра, так что могли к тому времени уже закончить.

– Ясно.

Хелен не уходила.

– В чем дело? – спросил я.

– Ему не следовало бы так делать. Мистер Моррисон проработал здесь лет двадцать...

– Двадцать пять, – уточнил я. – Он пришел на работу в Корпорацию сразу после того, как закончился его контракт во Вьетнаме.

– Элейн Комбер очень расстроилась, когда пришла утром на работу и увидела объявление. Очень сильно расстроилась.

Секретарша Моррисона.

– Вопрос стоял так: или он, или Президент, – сказал я.

– Ну, по-моему, это несправедливо, – не отступила Хелен. – Я знаю, что меня никто не спрашивает, но, по-моему, это гадко.

– Значит, вы не понимаете, какие ошибки допустил Моррисон.

– Что?

– Моррисон решил, что Президент больше не в состоянии руководить Корпорацией. Он решил, что Президент ничего не видит, что он старик, которого можно просто отбросить.

– Так вы изменили Моррисону?

– Господи, это был вопрос выживания, Хелен. Моррисон выкинул меня из дела. Я же все время об этом говорил! Он начал сокращать свою администрацию. Ему необходимо было это сделать, чтобы объединиться с «Фолкман-Сакурой». Он знал, что мы с Билзом не сможем работать вместе, что наши отношения становятся все хуже.

Хелен переступала с ноги на ногу. Я говорил все это не столько ей, сколько себе самому.

– Он старательно выжал из меня все лучшее, на что я был способен, после чего решил оставить в группе Билза. Мне не слишком приятно было видеть, что ветер переменился. Он приставил меня к Президенту, потому что тем самым мог добиться многого. Склонить Президента к слиянию, ослабив его сопротивление, умиротворить Билза, а потом, когда Президента уберут из совета директоров, от меня тоже можно будет избавиться, потому что я был с ним связан. Это был очень умный административный ход, но он не сработал.

– Но я все равно считаю, что это несправедливо, - запротестовала Хелен. – Мистер Моррисон работал здесь так долго...

– Ну и что, по-вашему, он получил за свои страдания? - спросил я, уже начиная раздражаться. – Пятьдесят миллионов?

– Никому не разрешили говорить об этом.

Хелен услышала что-то и повернула голову назад, в сторону коридора. У двери стояла Саманта в синем костюме и белой блузке, держа в руках свой плоский кожаный портфель. Мне было бы интересно узнать, понимает ли она, что произошло в последние несколько дней.

– Доброе утро! – жизнерадостно поздоровалась она. – Хелен, мне нужно поговорить с Джеком минутку.

Хелен послушно ушла, Саманта закрыла дверь и подошла ко мне.

– Когда женщины учатся ходить вот так? – спросил я.

Саманта проигнорировала мою шутку и обошла письменный стол, чтобы встать рядом со мной. Я ощущал запах ее духов, но никогда не умел отличать дешевые от дорогих. Саманта наклонилась, приложила мягкую ладонь к моей левой щеке и нежно прижалась губами к правой. Это был долгий, теплый поцелуй. Она посмотрела на меня, ее голубые глаза были влажными.

– Спасибо тебе, Джек, – прошептала она. – Спасибо.

Час спустя, после того, как я причесался и поправил галстук в мужском туалете, я стоял в кабинете миссис Марш, дожидаясь, когда мне скажут, что станет со мной.

– Он будет через пару минут, – сказала миссис Марш, и ее пухлые щеки приподнялись в безупречно-вежливой улыбке. – Могу я предложить вам чашку кофе или чаю?

– Спасибо, не надо.

Мы стали старыми друзьями.

А потом я зашел к Президенту. Он встал из-за стола, легко касаясь его кончиками пальцев. За уикенд он немного загорел.

– Новая эра, – сказал я.

Его стариковское лицо расплылось в улыбке – медленной и щедрой. И, увидев эту улыбку, я понял, что со мной все в порядке. Я остался в игре, остался на следующий раунд. Он был отцом, я был одним из его сыновей. Он взял мою руку обеими руками и пожал ее.

– Да, новая эра, – повторил он. – И с новой эрой приходят новые люди. Садитесь, пожалуйста. – Он кивком указал на стул. – Хорошо. А теперь нам надо поговорить. Нам с вами предстоят долгие разговоры, как и с остальными. Сначала мы поговорим вдвоем. Нам нужно начать сначала. Я попытаюсь изложить основу наших рабочих отношений, какими их вижу я. – Президент посмотрел на меня и негромко засмеялся. – Я вас раскусил в воскресенье, Джек, я наконец вас раскусил. Кстати, я давно пытался. Я думал об этом, после наших встреч. Мы с вами ехали в поезде, побывали в моем маленьком убежище, пару раз спорили, а я все не мог вас раскусить. Но вчера я вас раскусил, Джек. Я горжусь тем, что разбираюсь в людях, я давно изучаю людей. Меня интересуют личности, характеры. Говорят, что характер – это судьба. В целом я с этим согласен.

– И что вы поняли?

– Я говорил по телефону, Джек, у себя в кабинете, на Лонг-Айленде. У меня в кабинете есть бронзовая подзорная труба, которая когда-то... которая принадлежала капитану с острова Нантукет, одному из моих предков. Она примерно два с половиной фута длиной и установлена на поворачивающейся подставке, так что ее не надо держать в руках. Очень удобно. Я разговаривал по телефону с одним из адвокатов, которые здесь весь день работали, и передо мной лежал список сотрудников. Некоторые были в левой колонке, а некоторые – в правой. Я кого-то вычеркивал, передвигал туда-сюда. – Президент помолчал немного, чтобы сгладить впечатление от его жестокой фразы. – А некоторых не было ни в одной колонке, Джек. Я записывал имена тех, кого я и совет директоров уволим, и имена тех, кого нам следует оставить. – Он посмотрел на меня открыто и холодно. – Я не мог решить, как поступить с вами. Вашего имени не было ни в одном списке. Я говорю об этом совершенно откровенно. В этот момент все развивалось очень быстро. Мы, совет директоров и я, совещались с прошлого вечера. Мы опьянели от кофе, если вам понятно, о чем я. И мне пришло в голову, что вам следует поговорить с советом, следует заразить их своим энтузиазмом. Честно говоря, я пригласил вас к себе как раз для этого, на всякий случай, понимаете – если мне вдруг захочется, чтобы вы с ними поговорили. Вы были картой, которую я при необходимости мог разыграть. – Президент всмотрелся в мое лицо, проверяя, оскорбило ли меня это. – Я знал, что вы сможете говорить даже без подготовки. Вы справитесь, я не сомневался в вас. Но я не знал, принадлежите ли вы Моррисону или мне. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я спокойно кивнул. Теперь лицо Президента излучало доброту и мудрость.

– Я не знал, какие обиды вы можете таить. А они могли оказаться глубокими. Мне с самого начала было ясно, что Моррисон пытается убрать вас из своей группы. Но он знал, что вы будете верны ему, даже когда он будет вас использовать. Он умный человек – мне ли не знать, ведь это я его продвигал. В тот первый день я видел, что вам не хотелось быть со мной, Джек. Вы слишком долго слушали Моррисона, у вас сложилось обо мне определенное мнение. Это не страшно. Такое мнение обо мне бытовало последние лет пять. Отлично. Я привык к этому, это было полезно. Люди работают усерднее, когда думают, что есть вероятность смены руководства. Они стараются отвоевать себе место. Я понимаю, что при этом атмосфера становится более тревожной. Но это полезно. Моррисон уже лет десять был занят тем, что создавал себе имя, имея в виду как раз это. И вы тоже. В течение этого года вы не трудились бы так усердно над планами по слиянию, если бы не считали, что вам лично это принесет выгоду. Так что все думали, что я не знаю, что происходит, отсутствую. Отлично. Я еженедельно связывался с основными членами совета директоров. Так, о чем это я? А, сижу я у окна и думаю о вас, о способном тридцатипятилетнем вице-президенте, который орал на меня последние пару недель, со мной вы или нет. У меня была подзорная труба, и я увидел, как вы спускаетесь с холма к бассейну. Я даже не знал, что вы будете там, просто случайно посмотрел в подзорную трубу. С вами была эта ваша привлекательная приятельница. И ее малышка. Я наблюдал за вами. Я пытался понять, почему вы с ней: она ведь не в вашем вкусе, по крайней мере на первый взгляд. Она – не типичная жена высокопоставленного администратора... Кстати, это не в осуждение, я просто говорю о том, что видел. Конечно, она привлекательная. Но в этом нет ничего необычного. Я просто наблюдал за вами и пытался понять, что происходит. Вы стояли на бортике бассейна, положив ладонь на голову малышки. Кажется, вы мазали ей лоб солнцезащитным кремом. Наверное, солнце было такое жаркое, что можно было обгореть. Я помню, как сам делал это своей дочери лет сорок назад, когда мне было столько лет, сколько вам сейчас. Меня это тронуло, Джек. Это была не ваша дочка, но вы были с ней, заботились о ней по-отцовски. А потом я вспомнил, что вы рассказали мне о своих родителях, и о том, какая ужасная вещь случилась с вашей женой.