– Сколько вам нужно, чтобы все наладить? – спросил Моррисон.

– Несколько дней, – ответил Ди Франческо.

Моррисон многозначительно посмотрел на Шевески и кивнул:

– Мы с вами уже обсудили оплату, так что на этом пока все. Мы будем держать связь, и вы будете ежедневно докладывать Джеку, что у вас для нас есть.

У лифтов Ди Франческо спросил меня, где мужской туалет.

– Я вас провожу, – предложил я, оставив Шевески у столика дежурной. В туалете я спросил: – Послушайте, вы можете дать мне ваш собственный номер телефона?

Он записал его на визитке, которую мне дал Шевески.

– А какая у вас квалификация?

Он задумался, вяло разглаживая свою бороду.

– В прошлом месяце меня отпустили до апелляционных слушаний после осуждения в федеральном суде за взлом компьютерной сети. Преступление средней тяжести.

– А кто этот Шевески?

Он рывком ослабил галстук.

– А, просто тип, который находит мне работу.

Он рассмеялся, глядя в зеркало. Он довольно давно не чистил зубы. Когда мы вернулись, Шевески нервно ковырял панель из красного дерева вокруг дверей лифта. Я улыбнулся ему:

– Мы свяжемся с вами.

Я вернулся в кабинет Моррисона.

– Знаю, что ты собираешься сказать, Джек! – воскликнул он. – Но можешь не трудиться. Если сделка пройдет раньше, чем они заметят слежку, тогда это в худшем случае будет внутренним разбирательством. А если нет – это будет мелкий иск, который мы урегулируем, не доводя дела до судебных слушаний.

Я вынужден был ему возразить:

– Хотите знать мое мнение? Хотя, конечно, не хотите. Это полная хрень. Лучшие юристы и банкиры Нью-Йорка с ног сбиваются, стараясь отработать деньги, которые мы им платим, у нас целый этаж исследовательских отделов. Нам не нужна эта дерьмовая мишура.

– Может понадобиться. Это может нам помочь.

– И ради этого стоит рисковать? Если каким-то образом об этом узнают и обнародуют? Корпорация будет публично опозорена. Федеральное расследование, шумиха в прессе здесь и за границей. Писаки оппозиции будут читать морали до бесконечности. Другие компании, с которыми мы вели дела, начнут проверять, не нарушалась ли тайна их связи. Держатели акций пойдут в наступление. Комиссия по ценным бумагам моментально начнет расследование. Цены на акции рухнут. Все, кто будет уличен в краже факсов «Ф.-С.», больше работать не смогут.

Я не стал добавлять, что обычно всю вину сваливают на исполнителей вроде меня. Моррисон защищен. У него железный контракт. Его могут уволить, он может изнасиловать десятилетнего мальчика в прямом эфире – и все равно Корпорация должна будет платить ему по два миллиона долларов в год, пока ему не исполнится девяносто. А я – просто тип в деловом костюме.

– Это неправильно, – сказал я.

Указательным пальцем здоровой руки Моррисон чертил на крышке стола невидимые клеточки.

– Ты знаешь, что биржевые маклеры говорят, когда пытаются заставить старушек обменять их надежные сберегательные облигации на акции новых компаний? – спросил он.

– Нет.

– Не рисковать очень рискованно.

Я покачал головой:

– Я этого делать не стану. Я уже подготавливаю Президента. Вы хоть посмотрели на этого Ди Франческо? Этот тип – просто молокосос. Он обязательно что-нибудь запорет...

Из ящика стола Моррисон достал перочинный ножик с ручками, инкрустированными бирюзой, и начал лезвием ковырять ногти на оставшихся пальцах искалеченной руки. На другом краю земли были разбросаны кости вьетконговских мальчишек, которых он убил четверть века назад.

– Мне сказали, что он – лучший.

– Я этого делать не буду.

– Я хочу, чтобы ты это сделал. Я буду очень разочарован, если ты откажешься.

Он продолжал спокойно ковырять ногти ножом, словно меня тут не было. Возможно, он знал что-то такое, чего не знал я. Возможно, тут были другие игроки – внушающие страх японские банкиры, о которых предупреждал Президент.

Тут Моррисон поднял на меня глаза:

– Ну?

– Я уверен, что это в конце концов будет оценено как глупая и дорогостоящая ошибка.

Он не скрывал своего раздражения.

– Эй, Джек, – хмыкнул он. – Разве ты не понимаешь, что мне насрать на твои предсказания?

Когда мы внезапно замечаем, что оказались на крутом и опасном склоне? Я добрался до своего кабинета и закрылся там, гадая, что Моррисон со мной делает. Он меня оттеснял, отталкивал, готовился подставить. Именно таких стрессов мне велел избегать мой терапевт. И вдобавок к этому бездомная женщина со своим ребенком в это мгновение находилось в моем доме и вытворяла там бог весть что. Я извлек очередной пластиковый пакетик и баллончик с освежителем воздуха. Никто не знал, что я это делаю, – даже Саманта. Я хотел, чтобы это произошло. А потом я ощутил жжение в горле – дракона, – и меня стошнило в пакет горькой желчью. А потом еще раз. Это всегда больно, я так и не смог привыкнуть к этому. Я обрызгал маслянистую желчь освежителем, завязал пакетик и бросил его в мусорную корзину. Надо мной гудел и вибрировал кондиционер, издавая звуки котлов и многих миль труб, словно Корпорация была огромным океанским лайнером, на верхней палубе которого под звездами идет веселье, но рано или поздно кого-то из празднующих выкинут за борт.

Глава седьмая

Она могла забрать мои двадцать долларов и исчезнуть. В тот вечер я вернулся домой на подземке и остановился под японским кленом, нервно гадая, окажутся ли Долорес и ее дочь внутри – и хочется ли мне, чтобы они там оказались. Старая миссис Кронистер, ныне покойная, показала мне место, где держала запасные ключи – в щели между двумя камнями кладки. Я извлек оттуда ключ и вошел в парадную дверь.

Долорес и Мария сидели на диване в гостиной, лицом к высоким окнам, выходящим на улицу. Их вещи лежали рядом с лестницей. В комнате все было как всегда – ничего не тронуто, не сдвинуто, но, как только я их увидел, все стало другим. Они были в моем доме. Я не знал, как их приветствовать. Пожимать руки казалось глупым. Каким-то образом наши отношения стали выше подобных формальностей.

– Вы добрались нормально?

Мои слова гулко разнеслись по комнате. Я не привык слышать дома свой голос.

– Да. Я заперла дверь, как только мы вошли, и мы просто сидели здесь. Я дала ей немного молока из холодильника...

– Это нормально... – Мария прижалась к матери и наблюдала за мной. – Конечно. – Я снял пиджак и ослабил галстук, оттягивая время, чтобы собраться с мыслями. – Ну...

Невысказанный вопрос повис в воздухе между нами. Долорес подняла на меня свои темные глаза, они, казалось, смотрели прямо в меня – и в то же время куда-то дальше. Заглянув в них, я ничего не узнал, только снова почувствовал такую же слабость, как и в тот момент, когда впервые увидел Долорес в подземке: она была невообразимо прекрасна. Как она может не замечать моих чувств? А потом я увидел тот самый отвратительный синяк у ее глаза, уже бледнеющий, и понял, что сейчас Долорес думает только о выживании. Из-за света, падавшего из окон, я увидел тени, которые тревога и усталость бросили на ее лицо. Ее губы были полуоткрыты, словно она собиралась что-то сказать.

– Ну, – снова начал я, – насколько я понимаю, вам сегодня негде ночевать.

– Да, мистер Уитмен.

– Джек, – поправил я ее.

– Ладно.

Наши слова эхом отражались от высокого потолка с пышной лепниной.

– Вы можете пожить здесь... остаться на пару дней, – промямлил я, стараясь говорить непринужденно, – или подольше...

У нее вырвался короткий, напряженный вздох облегчения.

– Я очень за это благодарна... Не знаю, как это я так запуталась. Я сама могу выдержать что угодно, но она еще совсем малышка, понимаете?

Я молча кивнул. Медный термометр тихо задребезжал – под землей прошел поезд. Мария взяла мать за руку и стала перебирать ее пальцы, вполголоса их пересчитывая. При виде этой трогательной картины я понял: что бы ни случилось позже, я все-таки даю этому ребенку пристанище на ночь.