Итак, без каких-либо признаков помятости на лице мы сидели за завтраком в полной готовности к высадке на берег. Учитывая, что у нас уже состоялось лиссабонское халявное знакомство с фуншальской достопримечательностью, мы с Мирычем решили вместо поездки на дегустацию побродить по городу и искупаться в море. Будущие дегустаторы восприняли наше сообщение с сожалением. Почему-то больше всех огорчилась Инга. Однако мы ее быстро успокоили, наполнив радостным предвкушением запланированного на сегодня культурно-массового мероприятия: ночной трапезы на открытой палубе с глинтвейном и шашлыками в сопровождении оркестра.
По пути в город к нам прибилась Николь, с которой Мирыч познакомилась накануне, покуда я экспериментировал в поисках наиболее оптимального состава освежающего напитка. Несмотря на постбальзаковский возраст, Николь не утратила живого темперамента и обаятельного шарма натуры, а также миловидности когда-то просто красивого лица.
Мы шли неспешным, но уверенным шагом, будто нас отправили на берег с каким-то ответственным заданием, и мы даже знали, с каким. Сначала дорога пролегала мимо портовых сооружений, пересекала шлагбаум погранично-таможенного поста, где в полном безделье томились от скуки фуншальские хлопцы, потом вползала в тоннель и дальше уже прямиком тянулась к городу: одной стороной вдоль берега моря, другой — вдоль бетонного основания у подножия холма. Все 30 минут, что мы шли к городу, Николь, полная безудержного оптимизма, рассказывала о своих жизненных перипетиях. Начала она издалека. С момента рождения. Оказывается, происходит она из интеллигентной московской семьи; всю жизнь не знала никаких забот, училась музыке и живописи; закончила школу с медалью, от нечего делать нашла себе веселенькое развлечение — стала домашним художником-модельером; трижды была замужем; поныне вращается в кругах столичной богемы. Испытав нужду и лишения после смерти третьего мужа, была вынуждена самостоятельно себя обеспечивать, поэтому давнишнее хобби превратилось в профессию. Поскольку в своем рассказе Николь не сделала ни одной паузы, то и внезапная кончина третьего мужа, и боль утраты, и время нужды и лишений передавались ею в тех же радужных, оптимистических тонах, в каких до этого она ярко живописала проникнутый бодростью и жизнеутверждающим мироощущением свой художнический стиль конструирования одежды. Николь посчитала было необходимым уточнить некоторые детали своих непростых отношений с предыдущими избранниками, но как раз в этот момент дорога вывела нас к первому светофору, чей красный глазок послужил неожиданной помехой для продолжения начатого еще полчаса назад монолога. Мирыч увлеклась повествованием Николь, мне же показалось большой удачей, что до центра города не проложена безостановочная автострада.
Было воскресенье. Административный центр буквально вымер. Казалось, что все местные жители, словно сговорившись, одновременно выехали на приусадебные плантации винограда в целях его переработки на самопальную мадеру и последующей реализации по бросовым ценам заезжим туристам из России. В их винодельческом энтузиазме я усматривал проявление дружеского сочувствия к нам, россиянам, лишенным после распада Союза и отделения Крыма от России счастливой возможности употреблять легкие благородные напитки и потому вынужденным травиться плохоочищенной водкой в среде городской интеллигенции и самогоном на посиделках аграриев.
Фуншал и впрямь не располагал никакими примечательными особенностями, кроме природы и бьющей из ее недр мадеры. Точнее было бы сказать наоборот — это величайшая природа с бьющей из ее недр, подобно нефтяным фонтанам Тюмени, мадерой располагала непримечательным административным центром… Насколько важно, однако, правильно расставить акценты, отделив зерна от плевел! Сначала причина, потом следствие. Содержание главенствует над формой. Так учит нас диалектический материализм. Как сказал бы Вася: «Сначала экономический базис, потом идеологическая надстройка». По-своему он прав, хотя на этот счет у меня есть серьезные сомнения.
Всё зыбко в этом мире. Может, природа заброшенного среди субтропиков островного Фуншала и властвует над людьми, но уж точно экономический базис не властвует над нами в России. Это мы что хотим, то и делаем с его так называемыми объективными законами, точнее, ничего не делаем, потому что природа нашей экономики является продолжением наших идейных убеждений, точнее, их полного отсутствия. С вашей стороны было бы серьезной научно-методической ошибкой убеждать меня в том, что человеческое достоинство, гордость, патриотизм и другие духовно-нравственные императивы, повсеместно тиражируемые сегодня в заголовках предвыборных программ в качестве основных идеологических лозунгов, — суть наших идейных убеждений. Кроме пафоса, в подобных утверждениях нет ничего, и прежде всего в них нет самих идейных воззрений. В лучшем случае, эти понятия отражают лишь следствия более глубоких причин, если таковые вообще существуют.
Взять, к примеру, хоть тот же патриотизм. Ведь он основывается не на идее, нуждающейся в своем обосновании и понимании, а на вере, родовом порядке, отцовском завете, которые этого обоснования не требуют. Именно поэтому в общественных системах с неразвитой демократией патриотизм в неокрепших умах избирателей пропагандируют преимущественно в пору избирательных кампаний, а в системах, где с принципами демократии можно ознакомиться посредством самиздата, патриотизму обучают с младых ногтей путем его искусственного насаждения в еще менее окрепшие умы. Да этот самый патриотизм вообще в народе воспитывать не надо! Он — самосуществующая и неведомая пониманию переменчивая субстанция, до поры до времени скромно затаившаяся скорее где-нибудь в области сердца, чем головы. Ну в самом деле, о каком идейно-патриотическом воспитании может идти речь в отношении дружины князя Дмитрия, остановившей при устье речки Непрядвы продвижение в глубь Руси несметной рати хана Мамая и развенчавшей миф о непобедимости Орды? И какими потом патриотическими призывами воодушевил свою дружину князь Дмитрий, когда спустя два года сдал без боя Москву на разграбление и сожжение Тохтамышу, после чего на протяжении еще почти 100 лет московские князья продолжали исправно платить дань Орде и выпрашивать в ней ярлык на княжение?
Что же касается экономики, которую выражает наша безыдейность, или, другими словами, вера, отцовский завет и родовые черты российской государственности, то она под стать нам самим — такая же закрытая, непроницаемая, будто что-то важное, почти мистическое, святое оберегающая в себе, такая же недоступная здравому пониманию. А тут еще эта очередная бодяга с поиском своего исторического пути, своей национальной идеи, как и с конкретным видением причин экономической разрухи в непомерных тарифах на энергоносители и транспортные услуги, а вкупе с ними и в отсутствии оборотных средств и тяжком налоговом бремени. Так это всё, скажу я вам, от скудости мышления и вульгарного истолкования причинно-следственных связей.
«Кстати, о связях, — в непродолжительной паузе между тостами неожиданно вступили со мной в воображаемую полемику местные алчущие жуиры уже не раз упоминавшейся глухой деревни Тверской области, мирно расположившиеся на мной сколоченной лавочке возле баньки на зеленой лужайке под высокой березой и мелким орешником. — В связях надо быть о-го-го как разборчивыми, особенно если эта связь затрагивает такую нежную сферу человеческого организма, как сознание. И мы уж за ценой не постоим ради сохранения девственной чистоты нашего целомудренного сознания, какие бы растлевающие искусы перед ним ни рисовались. А надо будет, так еще и пояс верности на голову наденем для большей гарантии, а в случае чего, так и ключик потеряем, чтоб вообще никому не досталось». — «Да нет, мужики, вы сильно заблуждаетесь. Не просыхая от водяры, вы, должно быть, всё запамятовали. Какое целомудренное сознание? Да на нем пробы ставить негде! Какая девственная чистота? Нас имели, кто хотел!» — «Да, действительно, что-то припоминается. Так ведь не просто так, а по взаимной любви». — «Да не любовь это, а сплошное извращение. Какая может быть любовь, когда ваше достоинство постоянно унижают, ущемляют вас в неотъемлемых личных и гражданских правах, отказывают в элементарных демократических свободах!» — «Ну, в общем, так, конечно. А что такое демократические свободы? Нам говорят, что, мол, и так о нас неустанно пекутся. Вон, даже тарифы на энергоносители побожились снизить, да и с оборотными средствами обещали разобраться… Точно! Давно пора их шлепнуть!» — «Да при чем тут тарифы? — горячусь я. — Будут вам и тарифы, и оборотные средства, если вы только переломите свое рабско-униженное мышление, осознаете себя как личность, выше прав которой нет ничего. Поймете наконец простую истину: не вы для государства, а оно для вас. Неколебимо признаете, что ваше сознание выше их представлений о том материальном мире, где вам дозволено жить. Я же не к святости веры вашей обращаюсь, не к сердцу и душе вашей, а к вашему разуму. И когда темень вашего разума рассеется, когда он, наполнившись светом, станет просвещенным, тогда это и будет вашим мировоззрением, вашими идейными убеждениями, в соответствии с которыми избранные вами депутаты в парламент создадут законы. По этим законам и будет строиться экономика для каждого из вас». — «Э, брат, куда хватил! Мы, конечно, университетов не кончали, да тоже, чай, не лыком шиты, как-никак семилетка имеется. Материя, брат, первична, а сознание… да что сознание? тьфу на него!» — «Как же так, мужики! Только что говорили, будто не дадите на него никому покуситься, и даже ключик готовы потерять, а тут на тебе — тьфу на него!» — «Да что ты к этому ключику привязался, эка невидаль какая! А зубило на что? Если аккуратно, то можно даже и голову не повредить. Да и потом, не ты ли сам говорил, что русский человек — натура противоречивая и непоследовательная. Да ты не боись, мы его так просто в обиду не дадим. Но против природы, брат, не попрешь. Тут никуда не денешься. Так что там насчет тарифов на энергоносители и этих сволотных оборотных средств? Поставили их к стенке али как? И вообще, не нравится нам эта депутатская неприкосновенность…»