Что же касается до мер, принятых самим советом для восстановления историко-филологического факультета, то ему удалось привлечь к университету только двух доцентов по кафедре русской истории и одного доцента по кафедре философии. Но хотя доценты, равно как и лекторы, и входят по § 6 устава в состав факультетов, тем не менее факультетское собрание, которому подлежат все дела, исчисленные в 11 пунктах § 23, состоит, по § 10, только из ординарных и экстраординарных профессоров факультета, и кафедра считается замещенною только в том случае, если она занята ординарным или экстраординарным профессором. Таким образом, и после принятых советом мер оставались вакантными: кафедра русской истории с 1859 года; кафедра римской словесности, которую с честью занимал г. Деллен, со времени его забаллотировки, то есть с 1 августа 1867 года; кафедра философии с 27 ноября 1867 года, когда был забаллотирован г. Гогоцкий; кафедра всеобщей истории с 18 января 1866 года; кафедра греческой словесности с 6 июля 1868 года, не говоря уже о тех кафедрах, которые были вновь учреждены уставом 1863 года и из коих ни одна еще не была замещена. Правда, некоторое время совет университета имел виды на замещение кафедры философии г. Троицким. Но ходатайства об утверждении г. Троицкого (так же, как и каких-либо других подобных же ходатайств) еще и до сих пор не поступило в министерство; а, напротив, из донесения г. попечителя киевского учебного округа, от 6 декабря 1868 года, оказывается, что согласно уведомлению, полученному им от попечителя казанского учебного округа, профессор Троицкий изъявил желание продолжать службу в Казанском университете. Министерство имело полное основание питать опасение, что и все другие виды совета окажутся не более сбыточными, чем виды его на г. Троицкого, ибо из упомянутого выше донесения г. ректора университета, препровожденного в министерство г. попечителем, от 30 декабря 1868 года, оказывалось, что для замещения кафедры греческой словесности совет университета св. Владимира думал пригласить приват-доцентов Московского университета, не имея никаких положительных на этот счет данных, и одного чеха, учителя одной из австрийских гимназий, которому во всяком случае пришлось бы предварительно приобрести высшую ученую степень в одном из университетов империи; далее относительно замещения кафедры римской словесности совет рассчитывал на экстраординарного профессора историко-филологического института г. Ионина, который, при всех своих преподавательских и других достоинствах, не имеет еще степени магистра, не говоря уже о том, что и он отказался от сделанного ему предложения; относительно же замещения кафедры философии — на отказавшегося уже, как выше было упомянуто, г. Троицкого, а относительно кафедры всеобщей и русской истории и истории русского языка и русской словесности, в донесении не было высказано даже и таких предположений.

Ввиду, с одной стороны, столь ненадежных расчетов совета, а с другой, ввиду уже совершившегося разрушения одного из важнейших факультетов и незамещения даже такой кафедры, как кафедра русской истории, с 1859 г., министерство принуждено было прибегнуть для восстановления факультета к тем чрезвычайным мерам, на которые указывал ему § 72 общего устава университета, то есть к назначению уже забаллотированных профессоров Гогоцкого и Селина, а затем в марте месяце и доктора всеобщей истории Бильбасова, который ныне определен также ординарным профессором. Но эти меры восстановили факультет далеко не в полном его виде, и совету университета св. Владимира предстоит еще употребить все зависящие от него усилия, дабы привести факультет в надлежащее состояние. Нельзя не пожелать от всей души, чтобы усилия эти увенчались полнейшим успехом и в скорейшем по возможности времени”.

Дальше этого не идет официальное сообщение, и здесь оканчивается свет, проливаемый правительственным органом на темные истории киевских университетских разладов, получивших большую и печальную известность и подрывающих пред лицом всей России репутацию высшего учебного заведения юго-западной Руси. Сдержанный тон, в котором министерство передает счет киевских забаллотировок и излагает необходимость пресечь это зло министерскою властию, имеет, очевидно, целию смягчить острое впечатление неудовольствия, возбуждаемого киевскими университетскими разладицами; но тем не менее в виду все-таки остается, что необъяснимые забаллотировки, о которых идет речь, вызвали против членов университета меры довольно решительные, и хотя вполне необходимые, но тем не менее уместные лишь в применении к лицам, нравственное и умственное развитие которых не представляет особенно прочных и верных ручательств в их правоспособности управить вверенное им дело, сообразно дарованным им правам самоуправления и самоустройства. Очевидно, что университет св. Владимира не умел отнестись к предоставленному советам университетов выборному праву с тем достоинством, с каким должен понимать это право взрослый избиратель, служащий делу, а не каким бы то ни было посторонним соображениям, и за странное пользование своим правом совет киевских профессоров подвергнут г. министром внушению, которое должно послужить университету в очень памятное назидание. Господин министр народного просвещения, которому дело университета, вероятно, было ближе, чем господам профессорам университета св. Владимира, не допустил, чтобы целые курсы студентов оставались без преподавателей, и прислал им профессоров, выбранных по личному его усмотрению. Из всего этого довольно ясно, что университет не одолел каких-то, сторонних делу образования, но тесно к нему придвинутых интриг и соображений. Таково общее впечатление, произведенное на нас сообщением “Правительственного вестника”. В какой эпохе и в каком принципе искать источного начала киевских неурядиц, мы постараемся выяснить это, хотя отчасти, в следующей статье. Грустно, однако, что какие-то темные силы воспрепятствовали образованнейшей корпорации воспользоваться благоразумно своими правами самоуправления, так что вызвали законное вмешательство административной власти к водворению порядка.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 26-го МАЯ

Возвращаемся к печальным историям в университете св. Владимира (“Бирж<евые> вед<омости>”, № 139). О киевской университетской распре мы имеем некоторые сведения и помимо приведенного нами в прежней статье правительственного сообщения, и нам обещали еще доставить более подробные, — так сказать, целую летопись того, как упорными забаллотировками совет университета выживал честных и полезных прежних деятелей, не находя на их места новых, и как он, идя в этом направлении, очутился в положении лиц, не умеющих пользоваться правами свободы и обыкновенно получающих потому начальственные внушения.

До тех же пор, пока мы снова будем иметь случай возвратиться к разоблачению махинаций, действующих во вред науке и достоинству личного состава гг. профессоров Киевского университета, скажем одно, что все забаллотировки, как те, которые упомянуты в правительственном сообщении, так и те, о которых там позабыто и не сказано, не показывают никакого единообразия в суждениях и действиях Киевского университета. Чего требовали и домогались избиратели от тех, которые имели несчастие получать их избирательную оценку? Если они выше всего ставили ученость и известность людей в ученом мире, то как могли быть отвергнуты советом такие ученые люди, как Деллен, Гогоцкий и Вальтер (ныне исходатайствовавший себе место сверхштатного профессора)? Если ценимы были по преимуществу личные, общежитейские, человеческие достоинства профессора, то этому въявь противоречат другие забракования, и более всех забаллотировка профессора медицинского факультета Алферьева, который хотя не написал особенно замечательных ученых сочинений, но вел свое дело, при знаниях достаточных и при безукоризнейшем, чуть не в пословицу вошедшем беспристрастии и гнушательстве всем, что носит на себе хотя малейшую тень интриги… Этот прямой и открытый человек, способный воздавать должную справедливость заслугам каждого из своих товарищей, не взирая на личные их к нему отношения и отнюдь не мешавшийся ни во что, во что только мог не вмешаться, но не позволявший в то же время передвигать собою, как пешкою, был неудобен по соображениям, совершенно сторонним науке. На него просто нельзя было рассчитывать, что он в ту или другую минуту может быть по произволу сунут туда или подвинут сюда, а минуты эти уже предчувствовались, они уже были близки, и неудобный при них профессор Алферьев был прибран из университета. Повторяем: во всех этих отвержениях так или иначе выжитых из Киевского университета людей нельзя уловить никакой одной, прямо положенной и строго и последовательно проводимой идеи, а виден только какой-то беспокойный подбор к масти, но такой подбор, что говорить о нем, право, почти невозможно, или, по крайней мере, невозможно говорить о нем в этих строках, которыми мы сопровождаем воспроизводимое нами сообщение официальных правительственных органов. Еще раз говорим, что махинации, вызвавшие энергическое вмешательство г. министра в дело замещения вакантных кафедр Киевского университета, составляют уже целую историю, — невеселую, грустную, мало способную внушать молодежи высокие чувства почтения к своим наставникам, — но тем не менее историю, которой нужен свой дееписатель, способный представить ее во всей правде и истине “молодым людям на поучение, а старым на послушание”.