ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО Г. Д-РУ АСКОЧЕНСКОМУ

По характеру своему провинциальная литература делится на три главные рода: 1) обличительную (или искусство против начальства), 2) благонамеренную (искусство за начальство) и 3) пасторальную или армейскую (искусство для барышень и барынь) Благонамеренная, она же просительная — самая обширная по числу жрецов. Содержание ее: “прославление подвигов своих начальников и тех несомненных благ, которыми они дарят своих подчиненных”.

“Искра” (год 2-й. № 45)

После всего сказанного в мою защиту профессором Эргардтом в 18 № “С <овременной> м<едицины>” я не считаю уместным защищаться противу нападок г. А. Аскоченского, который, упрекая меня в составлении “пустозвонных статей, пригодных только для уродливой “Искры””, обращается с моим именем с такою крайнею бесцеремонностью, с какой “уродливая “Искра”” не обращалась ни с одним из самых дорогих и редких экземпляров, составляющих ее собственность. Брань г. Аскоченского меня не оскорбляет — я верю, что есть люди, которых похвала опасней всякой брани. Я знаю, что в кругу читателей “С<овременной> м<едицины>” есть люди, оправдывающие раскрытие моими статьями систематических медицинских злоупотреблений, знаю и то, что статьи мои не могли не раздразнить известного стада,[151] и оттуда летит на меня брань, клевета и разные другие отвратительные чудовища, вышедшие на свет из ящика Пандоры.

Один Бог знает, как надоело мне препираться с этим рассвирепелым стадом, которому, что ни мечи в глаза, все Божья роса. Я уже сказал, что к настоящему слову меня вызывает не “благонамеренная”[152] статья г. Аскоченского, а желание стать за уважаемую мною редакцию “Совр<сменной> медицины”, которую г. Аскоченский незаслуженно оскорбляет упреком за помещение пустозвонных статей, приличествующих “уродливой “Искре””. Не задевая фамильной ненависти гг. Асконченских к “уродливой “Искре””, к которой я и почтенная редакция “С<овременной> м<едицины>” питаем, однако же, полное уважение, как к струне, звучащей в аккорде общественной прессы, я еще раз публично повторяю, что известное число русских полицейских врачей не свободно от упрека в неравнодушии к темным добыткам и что некоторые члены врачебных управ — дольщики в этих добытках. Таково мнение всех людей, знающих основательно быт полицейских врачей, опирающихся на невозможность уличить их “юридически”. Редакция “С<овременной> м<едицины>” не имела основания сомневаться в основательности моих слов. Стало быть, решению подлежит только один вопрос: прилично или неприлично было оглашение в “С<овременной> м<едицине>” статей непозволительных доходов некоторых полицейских медиков, получающих 190 р<ублей> сер<ебром> годового жалованья, не всегда практикующих, но нередко составляющих себе чувствительные состояния?

По нашему крайнему разумению — прилично, и очень прилично, во-первых, потому, что поднятие и обработка общественных вопросов медицинского сословия входили в программу издания и были одною из задач, к решению которых стремилась “С<овременная> м<едицина>”, никогда не считавшая себя обязанною стоять в узкой рамке лечебника и верующая в необходимость создать жнецов для жатвы. 2) Редакция ясно понимала, что прежде всякого трактата о реформе в устройстве быта русских полицейских врачей необходимо взглянуть, как и чем существуют лица этой корпорации в настоящее время и возможны ли какие-либо улучшения в теперешнем состоянии врачебного управления, или оно требует радикальной реформы? Для этого нужно было обнажить те темные стороны, которые некоторые представители судебно-медицинского сословия тщательно скрывают перед властью, но не могут скрыть перед народом. Пришлось поднять загадочную завесу благоденствия таких полицейских медиков, и я сделал это, как понимал и как умел. Дело не в художественности, а в самом деле. Я рассказал дело, как оно есть, каково оно на взгляд большинства, и не имел никаких побуждений называть черное белым. Наконец: 3) такие статьи гораздо менее шли сатирическому журналу “Искре”, чем “Соврем<енной> медицине”, которая имеет возможность вызывать компетентные мнения у медицинских специалистов, составляющих круг ее читателей.

А в силу всех сих соображений упрек, сделанный г. Аскоченским редакции “Совр<еменной> медицины”, яко не подобающий ей, мы имеем честь подлежащею аттенциею возвратить в вечное и потомственное владение самого автора, ему же следует всякая слава, честь и поклонение воспеваемого им начальства и бескорыстных товарищей, за дверями которых он подсматривает сряду по 8 суток.[153] Что за могучая сила полицейского таланта! Где бы ни развился у г. А. Аскоченского этот фискальный талант, во время ли служения с теми лицами, которыми он “нахвалиться не может”, или еще на скамьях тех учебных заведений, в которых г. Аскоченский, так сказать, впервые вкусил сладость плодов подсматриванья и каждения начальственным личностям, — но во всяком случае, по всему видно, что “Домашнюю беседу” надлежит издавать именно сему А. Аскоченскому вместо теперешнего ее издателя-редактора В. Аскоченского. Принимая во внимание способность курского Аскоченского на восьмидневное (немедицинское) наблюдение за собратом, нельзя ни на минуту усомниться, что только один он способен издавать настоящую “Домашнюю беседу” и что к той “Домашней беседе”, которую мог бы издавать курский Аскоченский лит<ератор> А<ристарх>, теперешняя “Домашняя беседа”, которую издает петербургский Аскоченский лит<ератор> В<иктор>, относилась бы просто как мальчишки и щенок может относиться к господину Боско — великому магу и волшебнику, удивлявшему Европу,[154] их никак нельзя равнять в роде Махмудов, ибо если один из них (как говорит Островский) махмуд турецкий, а другой Махмуд персидский, то во всяком случае курский Аскоченский махмудистее петербургского…

Нет, почтенный доктор Аскоченский, что вы там ни гласите, а не разуверить вам очнувшуюся Русь, что и в рекрут<ских> присут<ствиях> и во многих других местах наши медицинские чиновники подчас берут себе на здоровье взятки во имя науки ничуть не хуже бездипломных чиновников. Вы совершенно напрасно думаете, что “грязным и пошлым пером, описавшим грязные добытки некоторых полицейских врачей, водила старческая рука, доживающая свой век под влиянием обаятельных воспоминаний дряхлой старины”, напротив, мы, то есть собственно я, имевший счастие попасть в вашу немилость, не устарел еще до того, чтобы метить за смиренство в какие ни есть начальники. Мы еще надеемся услыхать, как не мы одни докажем вам, что при составлении ваших возражений на “Современную медицину”, вы, милостивый государь, держали грязное перо и писали им плоские, грубые и нетерпимые в литературе вещи, изобличающие в вас старческую бессильную злобу, доживающую свой век под обаятельным воспоминанием дряхлой старины. Извините за эту фразу. “Вашим же добром — Вам же челом”.

Мы, г. А. Аскоченский, как можете видеть, не боимся ни открытого суда, ни “уродливой “Искры””, которая так не по вкусу вашей фамилии; мы допускаем в себе способность ошибаться и, когда поправят нас, — не сердимся, а “Искру” не считаем “пустозвонным” органом. Да что? “Искра” мы, так и “Искра” — лишь бы не “Домашняя беседа”. Итак, во имя “Искры”, молимся Эриде и прочим богиням всякого разлада, да отженут от нас духа лести, духа светобоязни, духа мракобесия, застоя, гортанобесия и прочих духов нечистых, и да обратят они все литературные труды доктора Аскоченского в редакцию “Домашней беседы”, где произведения сего мужа возвеселят ту благодатную среду, которая поставляет подписчиков сему органу замогильной гласности, изгари и прочих чудес мракобесия, смущающего ее редактора.

Нам только странно, как может появиться в наши дни такое безобразное заступничество за гадость, — и противодействие желанию улучшить быт сословия…