Однако интенсивную работу над собой нельзя превращать в догматическую программу. Самопознание — не единственный путь предотвращения трудных переживаний, болезненной смерти или страданий. Подготовка к смерти может происходить непреднамеренно в последние моменты жизни, как это получилось у Питера. Даже если мы, подобно Питеру, не работаем над собой и не интересуемся психологией, когда возникает необходимость, при условии надлежащей поддержки и поощрения, мы можем внезапно уловить собственные процессы и следовать за ними. Мне кажется, что у большинства из нас существует врожденная способность к этому.

В Индии человек, вступающий в период жизни, связанный с самоотречением, проходит через ритуал смерти и погребения, который отрешает его от семьи. Для своей семьи он символически умирает. Многие реальные смерти могут быть связаны с отречением от личных взаимоотношений. Смерть может стать ритуальным расставанием с нашими ближайшими друзьями, способом высвобождения себя из оболочки условностей и убеждений, которую мы вокруг себя создали.

Поэтому смерть — полезное понятие для нашей нормальной жизни, для нашего самоотождествления с данной физической формой и специфическим культурным определением того, что значит быть человеком. Смерть — это картезианская, ньютонианская и, в некотором смысле, механистическая идея, которая выражает не только уничтожение реального тела, но и отречение от наших старых самостей.

Смерть часто оказывается более тягостной для живых, чем для умирающих. Наши чувства к умирающим сильны и сложны, они все время радикально меняются. Некоторые люди отказываются горевать. Другие должны не горевать, но испытывать потребность вернуться к собственным задачам в жизни. Третьи скорбят, казалось бы, целую вечность, страдая от потери контакта с любимым человеком.

Большая часть скорби и горести может быть вызвана незавершенностью переживания взаимоотношений с усопшими. Большую часть времени мы пребываем в установившихся специфических взаимоотношениях с ними и не можем добраться до глубинных, вечных аспектов наших связей. Таким образом наши старые взаимоотношения связывают нас. Мы не можем смириться со смертью близкого человека, но остаемся в печали или гневе, потому что не смогли найти то бесценное нечто, что мы стремились пережить вместе с ним.

Мы можем скорбеть и от осознания того, что нам тоже предстоит умереть. Нам напоминают, что мы сами смертны и также умрем.

Мы оплакиваем других, потому что понимаем, что сами живем не так, как нам нужно бы было жить. Мы навсегда отказываемся от своей собственной жизни.

Скорбя о друге или любимом, находящемся в коме, мы, может быть, оплакиваем свою неспособность установить контакт с человеком в таком состоянии. Этому можно научиться. Мы воображаем, что в состоянии комы умирающий человек проходит через боль и смятение, однако в действительности мы совершенно не представляем, что там происходит. Значит, нам нужно научиться общаться с людьми в измененных состояниях. Этому измерению во взаимоотношениях нет никакой замены.

Часто скорбь облегчается общением с умершим, как если бы он был внутренней частью нас самих. Вера в то, что они ушли и недостижимы, держит эту часть нас самих на расстоянии, от чего мы внутри себя остаемся раздробленными.

Те, кого оставили, чувствуют себя ужасно, потому что они больше не могут видеть тех, других, здесь и сейчас. Это заставляет нас узнавать как можно больше о нашей собственной смерти, о том, что нужно, чтобы умирать, и что нужно, чтобы жить. В равной мере это облегчает участь наших умирающих близких. Способность ассоциироваться с нашими проекциями на мертвых и умирающих, с нашей бессмертной самостью и с вечностью может частично облегчить нашу скорбь. Моя скорбь по Питеру, ослабла, когда я обнаружил, что он — часть меня, дух внутри меня, настаивающий на бодрствовании и любви.

Часть II ТЕОРИЯ И ОБУЧЕНИЕ

7. ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ И КОМА

Одна из основных идей этой книги заключается в том, что есть сильные, драматические и значимые события, которые проявляются в коматозных состояниях. Одна из причин, объясняющих невероятную мощь коматозных событий, безусловно, заключена во врожденной тяге к самопознанию, присущей таким людям, как Питер и Джон. Мне кажется, что всем нам свойственна эта тяга.

Однако стиль работы конкретного терапевта может как поощрять, так и тормозить раскрытие таких трансовых процессов. Наши убеждения, прошлый опыт и образование во многом определяют то, насколько глубоко и основательно мы можем помочь людям на грани смерти погрузиться в ее пучину и вернуться назад с новой жизнью.

Таким образом, вторая часть этой книги посвящена обучению тому, как работать с людьми в измененных состояниях и комах и как понять те необычные переживания, которые они встречают на пути.

Идея, которой я руководствовался в моей работе, представляет собой смесь научного реализма, феноменологического уважения к индивидуальным переживаниям и гипотезы о том, что все происходящее содержит в себе семена нашей целостности1. Это убеждение превращает меня в современного алхимика. Если древние алхимики работали над превращением материи в золото, то материя, с которой работаю я, — это ощущения клиента. Я склонен меньше сосредоточиваться на содержании разговора и уделять больше внимания эмоциональному и интеллектуальному духу или энергии человека.

Как и все алхимики, я верю в природу и духовность человека. Сотни людей, которых мне довелось видеть в экстремальных состояниях, убедили меня, что в самых абсурдных и невероятных обстоятельствах скрыто нечто чудесное. Я считаю человеческую природу божественной, ибо в самом невообразимом хаосе человек находит семена творения.

Моя теория состоит в том, что тип вмешательства, необходимый данному человеку в данной ситуации, всегда можно отыскать в происходящих процессах. Усиление общего процесса и работа с восприятиями приносят людям те чувства, прозрения и облегчение, которых они ищут. Но для того чтобы отыскать эти воздействия, мы должны быть способны различать, что именно мы воспринимаем.

Теория процесса пытается рассматривать события в нейтральных терминах, не разделяя их на материю и дух, разум и тело, сознательное и бессознательное. Таким образом, одна и та же теория и связанный с ней инструментарий используются в самых разнообразных психогенно ориентированных состояниях, независимо от их связи с метаболическими или структурными патологиями мозга. Изучение процессуальной работы в обычных ситуациях весьма полезно для работы с умирающими, и наоборот, работа с умирающими формирует великолепную основу для понимания обычных состояний сознания. Состояния, через которые проходят умирающие люди, подобны состояниям, которые встречаются в обычной процессуальной работе. Лишь интенсивность и степень изумления возрастают. Мне кажется, что в коме не происходит ничего такого, что бы не пыталось случиться с людьми все время.

Однако коматозные состояния все же специфическим образом отличаются от других состояний. Кома — это самая глубокая форма бессознательности. Если сознание находится на одном конце спектра осведомленности, то кома — на противоположном, причем между этими крайностями находится множество различных видов измененных состояний. Кома — это крайняя форма жизни, в которой индивида почти никогда не удается побудить к реагированию на пагубные воздействия. Однако мы уже видели, что особые формы общения могут осветить эту "черную дыру" жизни.