Изменить стиль страницы

Тогда я все сделал по-простому. Мои быстрые сильные толчки неотвратимо сдвигали ее на край двери. Ее выкрики подстегивали меня. Излив в нее водопад, я взревел, будто кабан. Мой отрешенный взгляд блуждал теперь за окном в ночном небе. Ольга выжимала из меня последние капли, вибрируя тазом, словно стиральная машина.

Раздался стук. Это вернулся Вольф. Идеальный момент. Теперь он уже не мог нам помешать. Ольга вскочила, прикрывшись спальным мешком. Вольф деликатно юркнул на кухню.

— Пришел культуртрегер, — сказала Ольга.

Называть Вольфа культуртрегером было абсурдно. Возможно, она просто неточно выразилась, у нее в запасе было мало немецких слов. Я саркастически пошутил, сказав что-то ядовитое по поводу «бедного Вольфа», но она меня неверно поняла.

— Он с нами здесь? — с интересом спросила она.

— Нет, — замотал я головой, — мы здесь, а он там, сам по себе.

Затем я повалил ее на дверь и снова принялся трахать. Мой громкий крик возвестил о моем очередном достижении. Она перевернулась. Я обхватил ее своими ногами и удовлетворенно уснул. Утром она жаловалась на боль в костях. Это была простуда. Ее трясло. Я дал ей свой красный полувер с мордой клоуна на брюхе. Она его натянула.

— Здесь ничего нет, никакого комфорта, — жаловалась она. — У Наташи в квартире хотя бы есть мыло. Я люблю подмываться с мылом. У вас же нет даже мыла!

Мы позавтракали продуктами Вольфа, сожрав его вареную колбасу. Сам он уже куда-то слинял. От его колбасы и хлеба мы почти ничего не оставили. Позже это привело его в ярость. До этого мы с ним никогда не ссорились из-за продуктов, финансовых притязаний друг к другу у нас не было. Обычно мы покупали в складчину напитки и всякую ерунду, чтобы хватало на несколько дней.

В этот же раз колбаса была его личной, и я не имел права ее трогать.

Вольф был моим подчиненным, это я организовал ему эту поездку. И хотя ему не нравилась такая зависимость, однако он не мог ничего изменить. Материализм Вольфа порою меня раздражал.

Мы вышли на улицу. Светило солнце, но было холодно, приближался октябрь.

— Ты должен приехать в Питер весной, чтобы увидеть белые ночи, — жужжала мне в ухо Ольга.

Об этих ночах я уже что-то слыхал.

Зайти к Наташе Ольга не захотела, она и без того слишком часто у нее бывала. Мы ебнули кофе и стали искать Вольфа.

— Эй, Гюнтер! Гюнтер! — услышал я.

Это были художники с Пушкинской. Они шли опохмеляться и хотели, чтобы я накатил с ними, но из-за Ольги я отказался. Она попросила купить ей пакет томатного сока в киоске, но вместо этого я купил ей двухлитровую бутыль оранжада.

— Но это же химия, — разочарованно протянула она.

Я не был адептом натуральных продуктов, и купил ей оранжад, потому что он был дешевле томатного сока. Ее капризность меня возмутила. В ее ситуации она не должна бы была себя так вести. Ведь у нее не было ни работы, ни денег. В качестве утешения я купил ей дешевую шоколадку.

Мы сидели в крошечном парке на улице Марата, облучая наши лица слабым осенним ультрафиолетом. Рядом присела пара бомжей. Я положил свою усталую голову на плечо девушки.

— Ты любишь секс? — спросила она меня.

Я промолчал. Может быть, она ожидала от меня денег? Я не собирался ей ничего платить, она ведь не проститутка. Конечно, я понимал, что у нее было тяжелое материальное положение. В такие моменты люди способны изменить своим принципам. Но я своим принципам не изменял.

— Ладно, пойдем к Наташе, — сказала она.

Незадолго до того мы встретили Наташу у киосков, где покупали попить. Она выходила пробздеться, но собиралась вернуться в квартиру, где ее ждал Андрей. Когда мы подошли к дому Наташи, я попытался взять Ольгу за руку, но она отстранилась.

— Тебе нравятся художники, — иронически заметила она.

То ли она ревновала меня к художникам, то ли хотела дистанцировать меня от себя. Одно из двух. Конечно, я отымел ее этой ночью, но она не стала от этого ближе. А ведь это с моей подачи она нашла работу! Это я привел ее к Петру Охте, где она встретила ту самую тетку, которая ей ее предложила.

А теперь она еще выебывается по поводу Пушкинской! Какая черная неблагодарность…

Когда мы пили кофе в кафе, она вдруг стала делать нелестные замечания в адрес сквота. Рядом сидело несколько претенциозно одетых мажоров, которые одобрительно закивали, слушая ее комментарии, а один из них даже демонстративно заржал.

Я оставил ее в квартире Наташи, расцеловав на прощанье в обе щеки.

На Невском проспекте мы с Вольфом зашли в какой-то собор с колоннами по периметру, у его портала шастали драные кошаки, которым Вольф скормил остатки своего бутерброда. Старушки, сидевшие на паперти, посмотрели на нас с одобрением, а одна из них завела нас в церковь. У свечного киоска нам улыбнулась молодуха в платке. Мы перекинулись с ней парой слов, и она увязалась за нами до самой Пушкинской.

У метро дачники продавали цветы. Вольф купил девушке розу. Ее звали Верой, она училась в консерватории. Я оставил их наедине в ателье, и она два часа играла ему Глинку на его инструменте.

— Она спиздила у меня две фотографии! Я показывал ей фотографии, а затем не досчитался двух, — бушевал Вольф.

— Ты заплатил ей денег?

— Нет, а что?

— Я думаю, она этого ожидала за двухчасовой приватный концерт.

Или же ты полагаешь, она сделала это ради собственного удовольствия?

Это была встреча чувствительной петербурженки с западным эгоманом. Между тем, с каждым днем мы опускались все ниже, стремительно теряя остатки человеческого облика. Но нам это нравилось. От предложения Наташи сходить в баню мы отказались. На Пушкинской же душа не было, а если и был, то явно только холодный.

7. НЕРВНЫЙ ПУТЬ НА ВАРШАВУ

В день нашего предстоящего отъезда нам встретился Флориан во дворе Пушкинской. Он стоял там в своем задрипанном пальто, греясь на солнце. Мы пошли дернуть пивка к одному из ближайших киосков.

Он поинтересовался нашей переводчицей, полюбопытствовав, когда она придет, ведь у нас было запланировано интервью с Петром Охтой. Обитатели Пушкинской проявляли ко мне уважуху. Все знали дату нашего отбытия — в понедельник. Времени оставалось в обрез.

— В три часа, — отвечал я. — Она придет в три.

Она действительно появилась вовремя. Мы планировали интервью раньше, но она приболела. Ее звали Виктория Попова, она была питерской поэтессой, изучавшей евритмию в Вене. В связи с этим она была на понтах, строя из себя хуй знает что.

В России общество однородно, не то, что на Западе. В результате коммунистической революции происходило планомерное нивелирование личности, различия между бюргерами и пролетами оказались стертыми. Каждый, кто мог хоть как-то выделиться из толпы, гордился этим.

Мы поперлись на вернисаж одного из художников с Пушкинской в близлежащий отель «Невский Палас», построенный совместно австрийцами и русскими. Он рисовал кичовые картинки голых юношей, подражая Густаву Климту. На стенах отеля висели стилизованные под старину портреты царя, придворных дам и офицеров. Все это плохо стыковалось одно с другим. На вернисаже не кормили и не наливали.

Я включил диктофон и раскрыл записную книжку с вопросами. Они касались жизни Пушкинской и ее насельников. Мы знали, что художники не получали никакой поддержки от местных властей, лишь изредка довольствуясь подачками с Запада. Об этом я хотел знать подробно. Но Петр желал, чтобы я спрашивал его только о его творчестве. Тогда я поручил сформулировать эти вопросы Вольфу, поскольку он в какой-то мере сам был художником. Но Охта требовал все новых и новых вопросов.

Вольфа же интересовало совершенно иное.

— Надо послать гонца за бухлом, — сказал он. — Я уже дал Илоне с Костей 20 баксов, добавь еще, Гюнтер!

Я нехотя отстегнул Илоне пятьдесят тысяч рублей. Через десять минут она вернулась с водкой, пивом и чипсами. Вольф пытался подкатить яйца к переводчице. Он записал ее венские координаты и договорился о встрече.