В письме к Ростопчину из Фельдкирха, помеченном 2/13 октября, начало и конец которого, должно быть, были написаны с промежутком в несколько дней, фельдмаршал начинал с того, что гордо возвещал о намерении оказать помощь Корсакову, «чтобы поправить зло», а продолжал описанием своего положения, положения генерал-лейтенанта и самого эрцгерцога, как не подающими никакой надежды на продолжение войны, «Победительная армия низошла на 10000; пехота боса, нага; дневной провиант, в котором терпела недостаток, как и в патронах, чего последнего ради, наконец, избегал от сражения. Корсаков без палаток плащей, артельных и прочих денег!» Он преувеличивал свои потери и общую нужду. У эрцгерцога, по его словам, оставалось 18000 человек в Швейцарии, но он их расставлял «по гарнизонам», и Тугут, со своей стороны, только и думал о том, как бы ему сговориться с Директорией. Фельдмаршал получил известие о пребывании в Вене двух французских дипломатических агентов, присланных туда тайно, и он кончал словами: «Уже действовать надежды нет!»

Что произошло между началом и концом этого послания? С помощью английского агента, Викгама, и под его давлением, были начаты переговоры для достижения соглашения между фельдмаршалом и эрцгерцогом и приведения обоих генералов к дружным действиям. Так как эрцгерцог, по-видимому, был на это готов, Суворов поспешил распорядиться, чтобы Вейротер составил по этому предмету подробный план. Но, прибыв в Фельдкирх 12 октября (новый стиль), адъютант эрцгерцога, граф Коллоредо, сделал возражения. Австрийский главнокомандующий находил этот план чересчур сложным. Более правдоподобно, что он видел в нем другой недостаток: перейдя Рейн у самого верховья, фельдмаршал хотел оставить на произвол судьбы Граубинден и Форальберг, то есть территорию, от которой Венский двор не мог отказаться, даже на короткое время.

С другой стороны, Викгам, сопровождавший Коллоредо в Фельдкирх, сам изменил свой взгляд. Он убедился, вопреки мнению Вейротера, что, даже с корпусом Корсакова и принца Конде, Суворов располагал бы самое большее тридцатью тысячами человек, годных к походу. В то же время он составил себе довольно плохое мнение об этих войсках, храбрых, по его словам, но утративших всякую дисциплину со времени их пребывания в Италии и находившихся под начальством офицеров, которые, помимо полковой службы, ничего не смыслили на войне. Пообедав, наконец, с фельдмаршалом, он, хотя и был предупрежден и подготовлен к его выходкам, нашел его совершенно неспособным на какое-либо командование. Герой, только что прогремевший своими подвигами на всю Европу, выглядел совершеннейшим «дурачком»: с согнутыми коленями, с трясущимися головой и руками, он ходил из угла в угол по комнате, произнося бессмысленные слова. Когда Викгам заговорил с ним о плане кампании, который со своей стороны предлагал эрцгерцог, Суворов обратил к небу восторженный взор и сказал, что имел ночью видение, запретившее ему соглашаться на это. Минуту спустя он действительно изумлял своего собеседника, высказывая относительно австрийской армии оценку, носящую на себе отпечаток ума настолько же беспристрастного, сколько и рассудительного. Он продолжал разговаривать в течение двух часов о самых разнообразных предметах с полной ясностью и глубоким знанием; но, как только Викгам попытался вернуть разговор к военной действительности, фельдмаршал вновь принялся за свои разглагольствования, потом вдруг позвал одного офицера и продиктовал ему по-французски следующую заметку, в двух столбцах:

Ошеломленное превосходительство удалилось, не имев возможности добиться ничего другого, и новое свидание дало английскому комиссару только следующую исповедь фельдмаршала, более понятную, но такую же неутешительную:

«Я не желаю иметь никакого дела ни с вашими швейцарцами, ни с вашими баварцами. Все, что я желаю, это то, что я имел в этом году, а именно австрийскую армию, которой я был так несправедливо лишен и без которой ничего не могу сделать, так как мои русские, несмотря на то, что они во многих отношениях лучшие войска в мире, не могут действовать сами по себе… Во-вторых, я хочу возвратиться в Италию… я хочу проникнуть во Францию через Дофине, с тем, чтобы эрцгерцог, поддержанный баварцами и швейцарцами, помогал мне в Швейцарии и Франш-Конте».

Викгам должен был передать эти заявления в австрийскую штабквартиру; но, не дождавшись ответа, уже на другой день фельдмаршал выступил со своими войсками в направлении к Линдау, в Швабию, что не приближало его к Италии. И англичанин охотно присоединился к его решению, так мало он был уверен в том, чтобы присутствие этой армии, в особенности под предводительством такого начальника, могло принести хотя бы малейшую пользу общему делу.

Однако в Линдау, так как Викгам все еще служил посредником, переговоры продолжались, и Суворов выказывал даже нетерпение видеть их оконченными. К остаткам корпуса Корсакова он присоединил теперь корпус Конде, а также баварские и швейцарские войска под начальством Роверса. Он получил от Павла рескрипт, составленный в очень лестных выражениях и предоставлявший ему полную свободу действий. Уступив, наконец, настояниям Кобенцеля, Венский двор решился послать ему, одновременно с великим князем Константином, большой крест Святой Терезии. Это утешило фельдмаршала, но он преследует свой замысел, состоящий в том, чтобы покинуть Альпы для Апеннин. «Из его меланхолического гнезда, пишет он 9/20 октября Разумовскому. Тугут (сова) выгнал меня из Италии, где сердца мои были до Лиона и к Парижу; он их остудил хищничеством Пьемонта, где у меня была бы хранительная армия в спине для моих спокойных винтер-квартир, ежели не лучше во Франции… Неистовства сии легко поправить можно… Верно будет войти во Францию через Дофине. Эрцгерцог Карл со швейцарцами, освободя Швейцарию от ига безбожных сумасбродов, войдет во Францию через Франш-Конте. Можно одною кампанией отвечать».

Павел, впрочем, способствует утверждению Суворова в этих решениях, постоянно говоря о том, чтобы послать Людовика XVIII во Францию, хотя его мнение о коронованном госте Митавы и об его окружающих едва ли лучше того, которое он высказал о графе д’Артуа. «Это очень ученый принц, говорит он о старшем брате, но очень скрытного характера и сохраняющий, несмотря на все с ним случившееся, заметную охоту властвовать, не будучи еще на престоле… часто сбиваемый, кроме того, с толку своим близким другом и любимцем, графом д’Аварэ (d’Avaray), человеком беспокойным и мятежным донельзя». Что касается эмигрантов корпуса Конде, царь очень рекомендовал фельдмаршалу не вводить их во Францию: «Они бы там все предали огню и мечу и взбунтовали бы самые благонамеренные умы».

Однако, объявив 28 октября (9 ноября) Семену Воронцову, что при содействии эрцгерцога он надеется поправить последовавшие ныне при Цюрихе несчастья, Суворов через несколько дней, настигнутый своей тяжелой артиллерией, снова пустился в путь, чтобы добраться до Аугсбурга и расквартировать свои войска между Лехом и Иллером.

Между таким осторожным до робости генералом, как эрцгерцогом, и другим, со столь отличным темпераментом, затруднения к соглашению были действительно непреодолимы. Фельдмаршал так высказывался по этому поводу в письме к графу П. А. Толстому: «Он (эрцгерцог) хочет меня оволшебить его демосфенством… Герой в оборонительном, сию кампанию дал он себя исстари знать защищением наследных земель… Я ж лет близ 50-ти в этом ни малого раза испытания не имел. Как не стыдится он мне сие предлагать!». Но автор этого письма имел другие причины, и более убедительные к тому, чтоб покинуть Швейцарию и ее непосредственное соседство. Отношение жителей этой страны к русским становилась таковым, что Викгам предвидел общее восстание против чужестранцев, ранее прослывших в той же стране за избавителей.

По поводу этой перемены и ее причин сами швейцарские историки изобилуют оценкой и документами, тем менее способными дать основание для правдоподобной догадки, что передаваемые факты и выведенные из них заключения противоречат себе иногда у одного и того же автора. Один несомненный факт господствует, однако, в этом споре: военный разрыв, наполовину совершившийся, между русскими и австрийцами со времени движения Суворова в Швейцарию и неизбежное следствие этого разрыва – невозможность для Суворова заботиться о продовольствии своих войск законным порядком. За неимением своего собственного интендантства, его армия была теперь вынуждена жить за счет обывателей, а это был грабеж, – не организованный грабеж революционных армий, но обращающийся в чистое мародерство, и потому еще худший. Уже в Италии несходство характеров, обнаружившееся в союзниках с самого начала кампании, и происходившее от того недостаточное снабжение продовольствием вызывали временами со стороны русских такого рода вольности. Отсюда ослабление дисциплины, отмеченное Викгамом. В Швейцарии случай стал правилом. По свидетельству английского агента, герои Треббии и Нови прибыли будто бы в Фельдкирх обремененные добычей, собранной при проходе через кантоны Ури, Швиц и Гларис, где однако их встретили наилучшим образом. Везде на своем пути они приносили разорение, опустошая даже виноградники и всякого рода насаждения. Система денежных контрибуций, установленная в государствах французами, как ни находили ее тягостной, была, говорит Викгам, «сравнительно милостью». Офицеры не останавливали своих солдат, принимая часто участие в совершаемых насилиях, а Суворов закрывал глаза, сознавая, что не в состоянии иначе прокормить своих людей, и озабоченный также сохранением своей популярности, вследствие притязаний великого князя Константина на главнокомандование.