Павел оставался еще верен обязательству, принятому им на себя. В июне он объявил войну Испании, отослав уполномоченного этой державы и наложив секвестр на все испанские суды. Теперь же, в августе, по случаю учреждения политического клуба в Копенгагене, он закрыл территорию и воды своего государства всем датским подданным; он выражал свою досаду на маркграфа Баденского, дедушку великой княгини Александры, начавшего переговоры с правительством республики. Но в его глазах, Австрия изменяла делу всеми способами, а главным образом, стремлением округлить свои владения насчет сардинских земель, которые Россия помогла ей вырвать у французов.
Послав агента, кавалера Бальбо, в Петербург, а другого, Франца Габета, в штабквартиру Суворова, Карл-Эммануил II с самого начала стал деятельно и успешно работать над поддержанием и развитием этого чувства. Он дошел до того, что выразил желание служить в русской армии! С тех пор, предписывая ему оставить Кальяри, или удерживая его там, приказания и отмены приказаний не переставали испытывать терпение короля. Австрия, напоминая о выказанном ею бескорыстии во время второго раздела Польши, дававшем ей право на компенсацию в Италии, заявляла, что вовсе не намерена обобрать впутанного в дело монарха, но желает, чтобы обратили по крайней мере внимание на ее претензии относительно территорий, отнятых у миланцев во время войны за испанское наследство. Находясь под сильным влиянием, Павел со своей стороны нисколько не настаивал на немедленном возвращении короля сардинского и не противился временному занятию Пьемонта австрийцами, но он желал, чтобы управлялся Пьемонт от имени законного государя. Он соглашался даже на взыскание императором убытков с прежних миланских провинций, но требовал, чтобы оно было отсрочено. Нужно было прежде «вытеснить французов», как говорил Ростопчин.
В сущности, встречая непредвиденные трудности в исполнении этой роли покровителя и посредника, принятой им перед итальянскими Дворами, и раздражаясь этим, царь вступал уже в период разочарований и раскаяния. Наполеон доставлял ему тоже больше хлопот, нежели он предполагал. Ростопчин называл «дураком» и «шарлатаном» маркиза де Галло, приехавшего в Петербург для поддержки герцога Серра-Каприола и говорившего о разделе Италии в пользу его государя. В конце июля, когда Суворов тоже заявил о все более и более ясном намерении Венского двора уделить себе самую большую долю в этой стране, безо всякой заботы об общих интересах Европы, Павел вышел из себя. Если нужно продолжать воевать вместе, следует объясниться, зачем воюют, и когда Серра-Каприола, сговорившись с Галло, подал ему мысль о созыве конгресса в Петербурге, царь поспешно за нее ухватился.
Испугавшись, Австрия попыталась сблизиться с Англией. Но, заменивший в Вене сэра Мортона Эдена, которого Тугуту удалось сделать себе послушным новый посол Сент-Джемского двора, лорд Минто, приглашал самого Гренвиля принять предложение неаполитанских дипломатов. Одумавшись вскоре, английский министр нашел мало подходящим выбор Петербурга местопребыванием конгресса; впрочем, он не менее решительно высказался против всякого соглашения без участия России. Одна эта держава была способна умерить австрийские домогательства. Кобенцель думал, что Павел успокоится, если только в Вене станут лучше обходиться с его фельдмаршалом. Большой крест Марии-Терезии, или какое-либо другое отличие, пожалованное старому воину, положит конец этой буре. Но Тугут ничего не хотел слушать; он называл Суворова «путаником» и находил недостойными споры, возбужденные царем, по поводу права Австрии вознаградить себя в Италии за то, чего она не получила в Польше. Если этот принцип становился спорным, то следовало совершить раздел вторично. Видя неудовольствие начальника и дурное отношение к себе Павла, Кобенцель оказался в Петербурге в невыносимом положении, да и Разумовскому в Вене было не лучше. В другом грозном рескрипте, Павел приглашал своего посланника не забывать, что он представитель царя. Однако в Лондоне австрийская дипломатия, вопреки Суворову, России и коалиционным интересам, вскоре получила заметное преобладание.
Так как Павел запоздал с отправлением корпуса Корсакова, предназначенного по последним условиям для соединения с эрцгерцогом Карлом в Швейцарии, последний тоже оставался в бездействии. Обладая несомненным превосходством сил, он не давал им никакого применения, ожидая, по его словам, русских, но в действительности повинуясь распоряжениям, запрещавшим ему завоевывать страну для русских или англичан. Питт, хотя и понял эту игру, не выразил сожаления. Он всецело был занят своим новым планом кампании, который он развивал все шире и шире. Предоставить одним австрийцам продолжение войны по ту сторону Альп и употребить настоящую силу атаки, то есть русских, на вторжение во Францию для восстановления монархии, – таково было намерение, на котором он остановился. Возвратясь из Италии со всем своим войском и доведя его численность по крайней мере до 60000 посредством присоединения корпусов Корсакова и Конде, Суворов уничтожил бы французов в Швейцарии и двинулся бы на Париж через Франш-Конте, а австрийцы обеспечивали бы это движение из Италии посредством наступления на Прованс, и со стороны Савы, при помощи осады Гюнингена и Бельфора.
Этот маневр Англия снова пыталась привести в исполнение в 1804 и 1809 гг., и он ей удался, наконец, в 1814. В данный момент Питт не особенно верил в свой успех. Он допускал даже, что вторжение ограничится одной демонстрацией. Главной его целью было заставить русских выйти из Италии, по причине, нам известной, а также потому, что виды Павла на Мальту и присутствие в Средиземном море русской эскадры приводили его в беспокойство.
Австрия уже согласилась с этим планом. Но она находила новые затруднения для его выполнения. Уступая настояниям специального посла из Лондона, полковника Пофама, Павел уже в июне предоставил Англии новый субсидированный корпус из 18 батальонов для высадки в Голландии и дальнейших действий в Нидерландах. Это предприятие, к которому царь хотел приобщить также и Швецию, вызвало горячие возражения среди окружающих государя лиц; но «французское бормотанье, итальянская хитрость и английский вид» Пофама, как говорил Кочубей, одержали верх; слух о предполагаемой экспедиции, сохранявшейся до тех пор в тайне, распространился, и в глазах Венского двора это меняло положение. Англичане и русские не могли быть оставлены с глазу на глаз на этом новом театре действий, где они могли бы свободно располагать – быть может, на пользу Пруссии – прежними владениями Австрийского дома. Тугут давно уже находил полезным иметь сильную армию на Рейне, а теперь это ему казалось настоятельной необходимостью. Поэтому, так как Корсаков еще не прибыл в Швейцарию, австрийский министр находил время года уже слишком поздним для похода во Францию. С другой стороны, ранее принятый проект осады Гюнингена и Бельфора перестал ему нравиться. Он предпочитал, чтобы эрцгерцог Карл произвел нападение на Майнц, чтобы потом перейти в Нидерланды, и вследствие этого он переделывал ранее принятый план. Чтобы не было слишком много народу в Швейцарии, австрийцы будут выводить свои войска из этой страны по мере того, как будут подходить русские и, заняв позицию перед Майнцем, эрцгерцог растянет свой правый фланг до Голландии, чтобы войти там в связь с англо-русским корпусом. Это уже был, в сущности, военный разлад, предшествовавший и возвещавший политический разрыв между Австрией и Россией. Быть может, та же задняя мысль в уме Тугута не была чужда отдельному соглашению с Францией, на которое пошла бы Директория под впечатлением поражений, понесенных в Италии.
Павел ничего этого не подозревал, и он испугался не больше того при мысли видеть своих солдат лишенными в Швейцарии или во Франции поддержки, которую им до тех пор оказывали их австрийские товарищи. С него достаточно было бы товарищества, и теперь ему казалось, что Суворов один справится со всеми республиканскими силами. Впрочем, подсчитывая со свойственной ему опрометчивостью состав войск, которые фельдмаршал будет в состоянии соединить после перехода через Альпы, он считал у него 80000 человек. Ростопчин поддерживал государя в этих самонадеянных расчетах. Французы, говорил он, доказали в Италии, что они сражаются еще хуже поляков и несравненно хуже турок. Внушаемая, ими ненависть равнялась, кроме того, презрению русских к этим недостойным противникам настолько, что победители на Треббии громко просили, чтоб им было позволено не давать больше пощады этому мерзкому отродью. Они хотели уничтожить его все целиком. Суворов со своей стороны ничего так не желал; как отделаться от гофкригсрата, и «от проекторов, элоквентов, пустобаев», питающих этот ареопаг. Он сгорал желанием также взять путь на Париж через Франш-Конте, если нельзя через Дофине. «Францию во Франции исправить, писал он: таково высочайшее намерение. Докончить с Италией начисто… иначе здешняя Австрийская армия с бештимт-загоном пойдут под унтер-кунфт, откуда будут ее гнать до Кампо-Формио!». Но новый австрийский план казался фельдмаршалу невыполнимым при тех условиях, при которых его хотели осуществить в Вене.