Фельдмаршал пришел в негодование, говорил о том, что подаст в отставку, но не мог двинуться. Он должен был удовольствоваться отправлением Разумовскому нового письма с жалобами, сопровождавшегося на этот раз чем-то вроде ультиматума, формулированного им так: 1) «Опорожнить Италию от французов, дать мне полную волю; 2) чтобы мне отнюдь не мешали гофкригсраты и гадкие проекторы; 3) готов я из Швейцарии или Германии, или к Франции; иначе мне здесь дела нет. Домой! Домой! Вот для Вены весь мой план».

Последние строки этого послания относились к новому плану кампании, составленному Веной и Петербургом под влиянием Англии, получившей в этот момент преобладающее значение на берегах Невы.

Безбородко умер в апреле 1799 года от апоплексического удара, вследствие незаслуженной обиды, нанесенной Павлом, который в 11 часов вечера приказал ему вытащить из постели прусского министра, чтобы сообщить последнему новое и более грозное требование ввиду вступления его Двора в англо-русский союз. Вследствие отказа Воронцова, Ростопчин принял управление Иностранными Делами, но царь хотел все более и более деспотически проявлять в них свою личную волю и, под впечатлением известий из Италии, его расположение к Австрии становилось все менее дружественным. Он был очень недоволен Разумовским, который, занимаясь больше всего женщинами и туалетами, запутавшись вдобавок, несмотря на огромное состояние, в долгах, заботился, главным образом, о сохранении благосклонности Тугута. После предположения заместить его Колычевым, Павел приставил к нему этого дипломата, которому вменил в обязанность наблюдать за посланником и разбираться, кроме того, в несогласиях Суворова с гофкригсратом.

Обеспокоенный со своей стороны домогательствами Австрии в Италии, Сент-Джемский двор стал думать, что русские слишком хорошо ведут там дела Габсбургов. В мае он уже требовал, чтобы корпус Корсакова, которым он имел право располагать по договору о субсидиях, был употреблен для освобождения Швейцарии; в конце июня он задумал перевести в эту страну самого Суворова. Взяв с собой хотя бы часть корпуса Корсакова, фельдмаршал мог бы проникнуть во Францию через Франш-Конте.

С изменением, вызванным обстоятельствами, это был первоначальный австрийский проект. Вена начала однако с того, что выказала очень мало расположения содействовать его выполнению. Так как эрцгерцог Карл находился уже в Швейцарии с 90000 человек, это составило бы слишком много народу для такой маленькой страны! В действительности, Тугут говорил о вторжении во Францию только для того, чтобы польстить воображению царя. Он не предполагал доводить дело до такой крайности. Но Павел опять закусил удила. Раз Суворов и его солдаты доказали свои прекрасные качества, он их представлял уже себе на пути к водворению Людовика XVIII в его столице. И у него явилось желание, чтобы король принял участие в походе, сопровождая корпус Конде, который на эту кампанию будет отдан в распоряжение Суворова.

По этому поводу Питт стал возражать. Очутившись во Франции, царственный гость Митавы не сможет удержаться и будет действовать как король, что вредно отзовется на военных операциях. Питт предлагал заменить это лицо, слишком неудобное, графом д’Артуа. Но Павел, в свою очередь, откликнулся – в выражениях, которые, можно бы подумать, были заимствованы из словаря père Duchesne. Если, говорил он, английский король питает такую симпатию к брату Людовика XVIII, ему нужно только дать последнему средства тратить свое время образом, наиболее соответствующим вкусам этого принца: в пьянстве и охоте, не ища от него пользы там, где успех зависит от сдержанности и благоразумия. Раз король будет восстановлен во владении Версалем, граф д’Артуа найдет себе по соседству с Parc-aux-Cerfs подходящие занятия, в которых он всегда отличался.

Пока шел спор между Лондоном и Петербургом из-за этих мелочей, Вена внезапно уступила в основном. Тугут предлагал даже, чтобы корпус Ребиндера, назначенный первоначально в Неаполь, был присоединен к армии, которой предстояло действовать в Швейцарии и Франции. В свою очередь он находил, что русские были лишними в Италии. Оставалось согласовать взаимные действия войск русских и австрийских, принимавших участие в этом маневре. В тот же момент произошли и мальтийские события, еще более затруднившие соглашение между обоими Дворами. Тугут не восставал прямо против захвата царем гроссмейстерства, но он не мешал то же самое делать Гомпешу, который, укрывшись в Триесте, рассылал грозные протесты и действовал во всем, как глава ордена. Кобенцель подвергся строгому выговору со стороны своего начальника за то, что принял пожалованное ему звание бальи ордена и, при отправлении для женитьбы в Петербург, эрцгерцог-палатин получил строгое запрещение принять хотя бы даже крест! В июне 1799 года стало хуже: в Петербург пришло известие, что Гомпо провел двоих из своих агентов в ту часть острова Мальты, которая восстала против французов, и Павел тотчас же заявил, что корпус Корсаков не двинется более с места до тех пор, пока Австрия не поставит бывшего великого магистра в невозможность продолжать подобные действия. По собственной инициативе и на свою ответственность Кобенцель принял в этом отношении формальные обязательства; но после того в Вене узнали что «cette marotte de Malte», как непочтительно отзывался австрийский посланник, побудил царя, в переговорах с Баварией, гарантировать этому государству неприкосновенность его владений, и уже кричали почти об измене, в то время как Тугут категорически отказался признавать вмешательство Павла в дела ордена иначе, как в качестве покровителя. В июле он сдался, объявив об отставке Гомпеша и дав понять, что русский монарх может получить наследство прежнего великого магистра с согласия римского императора, папы и даже «испанских языков». Но ввиду того, что раздражение Павла тем временем усилилось вследствие донесений Суворова, отношения обоих Дворов оставались натянутыми. Несогласия военные влияли на недоразумения политические и обратно.

Принимая сперва без неудовольствия и даже с известным удовлетворением направляемую к нему из Вены критику на его фельдмаршала, Павел скоро стал находить, что там слишком бесцеремонно обращаются с победителем при Кассано и на Треббии и в конце июля 1799 г. он, в довольно резких выражениях, пригласил Франца II образумить свой гофкригсрат. В то же время Разумовский, которого Колычев изображал занимающимся «неблаговидной интригой», получил строгий выговор, а Суворов – рескрипт, освобождавший его от обязанности повиноваться императору римскому и предписывавший ему всеми средствами противиться эгоистическим желаниям Австрии. Если для достижения своих целей путем захвата всех провинций, завоеванных в Италии, эта держава обратилась бы к силе, или соглашению с Францией, фельдмаршал должен собрать свои войска и действовать от них независимо. Павел начинал также замечать, что противофранцузская коалиция была корыстна; но, хотя он не отказался принять в ней участие, потому что, помимо Мальты, он возымел в этот момент виды на Корфу, он простодушно обижался на домогательства других, которые обнаруживал в том же направлении.

Помеченный 11 августа (новый стиль), рескрипт Суворову не мог дойти до фельдмаршала на другой день после сражения при Нови, а следовательно не мог и повлиять в тот момент на известные уже нам решения. Главнокомандующий союзных армий находился просто невозможным выполнять свои обязанности и уже после Треббии, написав царю, просил об отозвании. Павел поторопился ответить, пожаловав фельдмаршалу наследственный титул «князя Италийского», честь, которой «не получили ни Румянцев, ни Сципион», как заметило одно из переписывавшихся с Семеном Воронцовым. По приказанию царя, Кочубей обратился с горячими упреками к Кобенцелю, и Разумовский получил распоряжение просить аудиенции у императора и сказать ему, что «если это продолжится», Суворов получит распоряжение нарушить союз с австрийцами и условится с одними англичанами и неаполитанцами о продолжении кампании.